Синьора да Винчи - Робин Максвелл

— Я сардонический забавник, — с добродушной усмешкой поправил его Пульчи.

— Да, и не только, — не стал спорить Лоренцо и продолжил:

— А вот Антонио Поллайуоло. Среди флорентийских живописцев он величайший из мастеров.

— Я искренне восхищаюсь вашим живописным циклом о подвигах Геракла в гостиной Медичи, — сказала я. — Мой племянник Леонардо да Винчи учится у вас писать обнаженную натуру.

Поллайуоло, мускулистостью напоминавший собственных персонажей, польщенно кивнул мне.

— Кристофоро Ландино. — Лоренцо подвел меня к высокому сухопарому человеку, чья улыбка обнаружила отсутствие нескольких передних зубов. — Ты, Катон, несомненно, слышал о нем. Кристофоро не только блестящий преподаватель риторики, но и переводчик Данте на тосканский язык. А вон там… — Обойдя со мной вокруг дерева, Лоренцо подвел меня к лысоватому человеку в коричневой мантии. Слегка ссутуленные плечи выдавали в нем ученого, привыкшего корпеть над книгами. — Граф Пико делла Мирандола.

Это имя я тоже слышала не впервые. Мирандола выполнил великолепный перевод иудейского мистического писания, Каббалы, и мой папенька испытывал перед ним прямо-таки священный трепет.

— Узнать вас — величайшая честь для меня, — в который уже раз вымолвила я.

Блеск и исключительность собрания ослепили меня, и я не переставала задаваться вопросом, какая причина свела вместе столь глубокие и несходные друг с другом умы.

— Сюда, садись с нами. — Лоренцо расчистил для меня место на шелковом турецком ковре, у ног Альберти. Несмотря на морщины, избороздившие лицо знаменитого старика, его ясные зеленые глаза светились остро и проницательно. — Мы как раз обсуждали древние Афины времен Сократа и Платона и черты их сходства с современной Флоренцией.

— Сходства и различия, — настойчиво поправил Джиджи Пульчи.

— Сходство в том, что Флоренция также приглашает величайших европейских философов, художников, ученых и писателей, предлагая им щедрое покровительство, — авторитетно заявил Кристофоро Ландино.

— Сходна и атмосфера в ней, благоприятствующая культурным достижениям и новым незаурядным идеям, — добавил Фичино.

— Афины истребили все мужское население Киона и Милоса, а женщин продали в рабство, — угрюмо высказался Лоренцо, уставив взор в землю, — совсем как ваш достохвальный правитель, обрекший Вольтерру на осаду и разграбление.

— Ты сделал это ненамеренно, — поспешно успокоил его Полициано. — Ты допустил ошибку и сам же искупаешь свою вину.

— У греков был публичный театр, а у нас нет, — перешел к различиям книготорговец Бистиччи. — Замарав себя теми двумя бойнями, они подстегнули Еврипида написать об этом героическую пьесу — «Троянки».

— А у нас во Флоренции мы все под пятой Церкви, гораздой только на искоренение ереси через инквизицию, — заметил Пико.

— Верно, — подхватил Поллайуоло. — Но мы все здесь — будь то писатели или архитекторы, мыслители или художники — ищем пути передать те послания и таинства, которыми сами так дорожим, выразить их символически: в живописи, в скульптурном оформлении соборов или в музыкальных каденциях.

Мне сразу вспомнилось «Рождение Венеры». Сколько загадок из мифологии и язычества зашифровал Сандро Боттичелли в созданных им образах женской красоты и всей природы! Сегодня он не присутствовал на собрании, но я без лишних расспросов поняла, что он здесь — желанный гость и член «семьи».

— Нам незачем падать духом! — подбодрил приятелей Фичино. — Веселость есть самое подходящее свойство для философа.

— Если ты не перестанешь твердить нам, что веселость и наслаждение суть высшие блага, плодотворные для познания, то мы поневоле возрадуемся, — съязвил Джиджи Пульчи. Последнее слово он произнес таким скорбным тоном, что все в компании рассмеялись.

— Пойдемте, — вставая, позвал Фичино. — Пора начинать наше собрание.

Все поднялись следом за ним, оправляя туники и разминая затекшие конечности.

«Наше собрание»? Какое еще у них замышляется собрание?

Ответ явился сам собой: собравшиеся углубились в сад по одной их гравиевых дорожек, уводившей к круглому греческому павильону. Я отыскала глазами Лоренцо — обняв Полициано за плечи, он кивнул мне, приглашая присоединиться к ним.

Я, приотстав от всех, двинулась за ними следом. Дружеская болтовня среди друзей совершенно прекратилась, и их легкомысленная с виду прогулка по мере приближения к зданию приобрела черты неторопливо шествующей вереницы. Лоренцо распахнул высокие дверные створки, и прославленные флорентийцы друг за другом скрылись внутри храма.

Лоренцо задержался, дожидаясь меня с той же загадочной улыбкой.

— Добро пожаловать в Созерцальню, — сказал он, — в наш храм Истины.

Я глядела на него, ничего не понимая.

— Входи на свой страх и риск, — вполне серьезно добавил Лоренцо. — Во всей Европе нет зала опаснее этого.

Я переступила порог. Лоренцо затворил двери и запер их изнутри на засов.

Я попала в помещение, какое не измыслила бы даже в самых сумасбродных фантазиях. Каннелированные колонны,[20] соединенные дугообразными перемычками, очерчивали ровную окружность храма, целиком выстроенного из белейшего, превосходной полировки мрамора. От строения веяло основательностью и постоянством, но одновременно его облик был преисполнен некой нематериальности, полупрозрачности. Солнечный свет проникал сюда из-под свода, вызолоченного изнутри так же, как и снаружи. Посреди храма в полу я увидела округлое углубление с кристально чистой водой, в самом его центре ярко и неиссякаемо пылал факел.

Вошедшие, степенно продвигаясь по залу, заполнили его целиком, молчаливо ступая вдоль мраморных скамей, расположенных по периметру. Я примкнула к исполненной благоговения процессии, встав за Пико делла Мирандолой, и, обойдя треть окружности, оказалась напротив стенной ниши, в которой был выставлен мужской бюст греческой работы. Еще не успев прочесть имя на каменном пьедестале, я уже знала, что передо мной Платон. Тончайшей работы изваяние украшал венок из зеленого лавра. Я услышала, как Пико шепчет давно почившему философу слова признания.

Шествие продолжало двигаться дальше, и вскоре я увидела следующую нишу. Ее обитателем был, судя по окладистой длинной бороде, некий премудрый старец. «Гермес Трисмегист», — гласила надпись на латыни. У меня разом перехватило дыхание, а на лбу выступила испарина: эти люди не побоялись обожествить Гермеса Трижды Величайшего!

Миновав его бюст, Пико уселся неподалеку на мраморную скамью. Слыша за собой шаги Лоренцо, я собралась с духом и взглянула на статую в третьей нише. Поскольку первые две оказались совершенно вопиющими с точки зрения христианского сознания, я теперь была готова ко всему. На самом деле я ожидала чего угодно, но только не этого.