Париж между ног - Роузи Кукла

Не удержалась и горько расплакалась. Сижу и реву, а тут снова вызов.

— Да! Я слушаю, Игорь?

— Почему такой голос? — Это Антонина.

— Какой такой?

— Ну, обиженный что ли, ты что плачешь?

— Да!

— Ты плачешь в Париже?

— А что, здесь и поплакать нельзя?

— Ну, милочка моя, если ты уж и в Париже ревешь без причины, то, что же ты будет дома вытворять?

— Ничего не буду!

— Это почему же? Ты что же, поругалась с мужем? С Игорьком? Он что же виноват, тогда скажи в чем? Ну что ты молчишь? Милочка моя, знаешь, ты ведь знала за кого выходила замуж! Тебе, что же не говорили, что ты чаще будешь сама, а у него дела. Понимаешь дела, бизнес! Ты знаешь, как он устает? И ему некогда, не только послушать жену, но ему даже спать, спать не дают некоторые…

— Это он вам, что же пожаловался? На меня? И что же он вам сказал такого, что вы звоните?

— Так милочка моя, я пока что его мама. Так что все знаю, внимательно слежу за ним и знаю, что ты как раз попала со своим звонком в неудобное время. Ему с тобой ну никак было нельзя! У него сегодня очень важная деловая беседа, а тут ты! Понимаешь, что ему некогда выслушивать, где ты была, что увидела в Лувре, в Нотер Даме. И потом, я еще тебе раз говорю! Ты знала за кого выходила замуж! Так что милочка моя привыкай! Не плачь! И не такие у него уж плохие дела. Ну, потеряли они бизнес в Австралии, ну и что! Зато он сегодня на месяц улетает в Малайзию, Сингапур, а там может и в Японию проскочит. Ты знаешь, что в токийский офис не очень-то просто попасть? Ты хоть об этом знаешь?

— Ну, что ты молчишь? Ну как хочешь, можешь не отвечать! Кстати, тебе звонила мать, велела передать, что как только ты назад, то она будет тебя ждать. Дома хочет видеть и отчим тоже. Так что же мне ей передать? Ты когда собираешься уезжать?

— Антонина Ивановна, вы меня извините, но мне действительно надо в туалет. Простите…

И трубку положила, а саму так замутило, что я еле-еле в туалет успела. И пока я там, а телефон все звонит. Я уже хочу выйти, трубку поднять, а тут опять! И так, раз пять! Наконец выхожу, и уже проходя, где кровать, глянула на себя в зеркало семнадцатого века и говорю.

— Ну что? А вот и счастливая мать!

А потом уже в кровати себе говорю с горечью какой-то и тоской на душе.

— И мать, и жена б…., и мотовка, и прохвостка невестка. Так? Как это все понимать?

А, ладно, буду спать! Да! Не буду, а будем, теперь спать будем вместе, я и моя девочка Светочка! Вот так им всем! А ну их….

Ровным счетом на всех наплевать! Теперь будет все только так! Все решать буду сама! Раз так, то я завершаю дела и уезжаю к маме. Вот так! Ничего никому не скажу! Все!

Ну что легче стало? А ты что же хотела? А потом вслух.

— Вот так-то выходить замуж за олигарха!

Неожиданная встреча

Тело затяжелело и непривычно вдавилось в самолетное кресло. Наконец-то почувствовала облегчение и только сейчас позволила себе наконец-то расслабиться.

Самолет все стремительней уходил ввысь, отлетая прочь от Парижа и аэропорта Шарля де Голля, вместе с километрами, стремительно уносящимися под крылом, меня отпускало напряжение последних часов и дней.

В ушах все тише звучал шум двигателей и я, сглотнув несколько раз слюну, вновь возвратилась в ощущения спокойного мира салона пассажирского самолета. Осторожно, словно нехотя, приоткрыла глаза и увидела, что через проход в соседнем кресле молится зачем-то уже не молодой мужчина, молитвенно сложив руки на библии.

Смешно же ведь право! Ну, разве же это так неизбежно и опасно? Вот у меня это другое дело, вот это была неизбежность и опасность! Но это все было, было… А сейчас все это с каждой минутой все дальше и дальше словно уплывало из моего сознания.

А сознание еще несколько раз попыталось уцепиться и вернуть меня в реальность, но усталость, копившаяся во мне последние дни, и, самое главное, ощущение окончания напряжения сделали свое дело, и я провалилась в небытье.

— Мадмуазель? Мадмуазель? — Кто-то настойчиво трясет за плечо. Зачем, не пойму, что и кто?

— А, что? — Сердце испуганно трепещет, и я смутно сначала, а потом все отчетливее различаю склонившуюся надо мной бортпроводницу.

Потом она что-то о том, что готова помочь мне и даже дать успокоительное. Но я сразу же: нет, нет! Она же не знает, что мне нельзя ничего подобного.

А потом она, извиняясь, и так же мило улыбаясь, но уже наклонившись у самого моего лица говорит о том что: мадмуазель кричала во сне и тем напугала пассажиров, и если я хочу, то она даст мне успокоительное, и я смогу спокойно заснуть.

Я ей нет, не надо. А потом переспросила ее, я что же, кричала? Да говорит, извиняясь, кричала и звала какую-то Мари.

— Ах, Мари, Мари! — И я расплакалась.

Немного спустя попила воды, что мне тут же принесли и уже успокоившись, отослала ее от себя, потому что она как прилипла, эта назойливая бортпроводница Аэрофлота, и все время, пока я расстроенная была, она крутилась рядом. Сказала ей, что она свободна, и мне ничего больше не надо.

А мне и в самом-то деле больше уже нечего и не надо! Совсем не надо. Мне и Мари…Мне не надо уже или еще, а вот Мари? Мари тоже уже ничего не надо…

Перед глазами всплыло ее сияющее личико, немного скуластое со слегка впалыми румяными щечками молодой и пышущей здоровьем девушки, озорные глазки которой излучали и так искрились светом и радостью жизни…

— Прости меня Мари, прости любимая девочка, прости, если сможешь… — Прошептала, сглатывая обидный, сухой комок жалости к ней.

Я снова забылась, но теперь уже надолго и когда встрепенулась неожиданно, с трудом выскользая от своих страшных видений, то сначала услышала монотонное гудение двигателей, а следом увидела, что в салоне самолета пригашено освещение. Пассажир напротив, в соседнем ряду спал склонившись набок, заботливо прикрытый пледом, и так же спали остальные пассажиры.

Я села, спать не могла, боялась снова вернуться к тем страшным и роковым видениям, поэтому встала и, разминая затекшие ноги, двинулась к туалетным комнатам.

Теплая вода и яркий свет туалетной комнаты освежили. Я рассматривала себя в зеркале и видела, что вид мой был совершенно измученным.

Еще бы, подумала, ведь пережить такое и остаться в прекрасной форме-такое только может быть в Голливуде и в кино у суперменов. А я же не супер и не мен, а вумен, я-Бест, а это значит что я супервумен, лучшая из женщин, вот кто я! Пробую себя так приободрить, но что-то не очень-то у меня получается.

В отражении зеркала на меня уныло уставилась большими и затравленными серо-голубыми глазами молодая, но уже много пережившая, с потухшим взглядом усталая женщина. Но хоть и усталая, а по-прежнему красивая. Отметила для себя привычно, подбадривая.