Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) - Рустам Гусейнов

Тот зашел в прихожую и сложил на тумбочку три аккуратных свертка.

- Здесь ветчина, фрукты, торт. Ну, не пропадать же им, правда.

Надя растерянно всплеснула руками.

- Ах, господи. Спасибо, Алевтиночка, спасибо, конечно. Ты, проходи, пожалуйста. Мы тут чаю как раз собрались.

"Какой еще чай? - простонал про себя Паша. - Соображает она что-нибудь?"

Он стоял в широком дверном проеме, стараясь телом заслонить от нежданной гостьи сидевшего за столом Глеба. Но это было невозможно. Алевтина Ивановна уже заглянула в гостиную.

- Здравствуй, Игорь. Здравствуйте...

- А это родственник наш... Пашин, - пробормотала Надя.

- Очень приятно, - кивнула Алевтина Ивановна. - Спасибо за приглашение, Надюша. С удовольствием бы, но не могу. Если у всех рассиживаться буду, до ночи не кончу. В другой раз обязательно. Кушайте торт с чаем - на здоровье, а я дальше побежала. До свидания. До свидания, - кивнула она отдельно в гостиную.

- До свидания. Привет Степану Ибрагимовичу, - вслед ей бормотала Надя.

Когда дверь за визитерами закрылась, она беспокойно взглянула на Пашу. Он пожал плечами. Лучше бы, конечно, этого не случилось, хотя - мало ли что за родственник мог к ним приехать. Обсудить случившееся сразу они не могли. Игорю, разумеется, договорились ничего не рассказывать.

После чая Игорь ушел гулять, а Глеб прилег на диван. Вид у него был что-то уж совсем бледный. Надя поставила ему градусник. Градусник показал 38.

- Ты, как всегда, не понимаешь меня, - покачал головою Паша. - Ты, как всегда, хочешь убедить меня в том, что вера необходима человеку. А этого не нужно вовсе, потому что лучше тебя я знаю, как трудно человеку жить без веры; ничуть не хуже тебя сознаю, что в вере - единственная надежда, единственное утешение человека в этой нелепой жизни. Но ты вот что пойми лично для меня это ничего не меняет. Дело просто в том, что я считаю себя достаточно сильным человеком, чтобы суметь прожить эту жизнь без самообмана.

- Почему же обмана, брат?

- Потому что я не вижу вокруг себя ничего, что говорило бы о существовании иной жизни и высшего разума. И никто не видит. Я могу, например, поверить в то, что существуют на свете Багамские острова. Потому что, хотя я никогда в жизни не видел их, на этот счет существуют свидетельства многих людей. И их мне странно было бы подозревать в обмане - хотя бы уже потому, что они никоим образом в нем не заинтересованы. Здесь же совсем иное. Ни в одном обмане человек не заинтересован так сильно, как в самообмане веры. Потому что от самообмана этого целиком зависит душевный покой сумевшего обмануть себя счастливца, вроде тебя. Но ведь, я думаю, и ты не будешь отрицать, что, по существу, всякое представление человека о высшем разуме, об ином мире - всего лишь фантазия, очень понятное и вполне простительное стремление одинокого слабого человека жить с надеждой. Я же не нуждаюсь в этом, Глеб, просто не нуждаюсь пойми.

- Брат, брат, - болезненно морщился Глеб. - Здесь-то и ошибка у тебя; общая и странная ошибка безверия. Похоже иногда, что единственный это аргумент атеизма: я не вижу вокруг себя Высший Разум - а значит, и нет его. Но ведь простая логика здесь хромает. Из того, что "не вижу я" следовать может не одно, а два заключения: или то, что действительно нет Его, или то, что Он, создавший наш мир, не захотел, чтобы мы Его видели. Не фантазия вовсе нужна здесь, брат, выбор здесь нужно сделать каждому человеку: из двух мирозданий - из мертвого и живого выбрать одно. И самое-то странное то, что и ты, и другие, мертвое мироздание для себя выбирающие, часто всю жизнь свою могут прожить в убеждении, что выбор их - выбор здравомыслящий и трезвый, а того не видеть, насколько в действительности фантастична и сказочна их вселенная.

- Что ты имеешь в виду?

- Да ты посмотри хоть минуту со стороны на тот мир, который выстроил у себя в душе. Что видишь ты? Возникшие неизвестно откуда, разбросанные по вселенной без конца и без края скопления мертвой материи. Хаос, пустота. И вот среди хаоса и пустоты, среди бесконечности во времени и пространстве, на одной из песчинок материи в случайном соединении мертвого вещества появляется вдруг живое, само собою начинает множиться и развиваться, порождать все более сложные организмы, структуры - клетки, ткани, кровь, глаза, мозг, разум. Наш с тобою разум, который вдруг способен оказался подняться над ней самой - над бесконечной материей. И вот теперь в этой мертвой вселенной мы, зародившиеся из ничего, одни среди вечного хаоса и пустоты, не способные даже вместить в себя понятия эти - вечность и бесконечность, сидим и размышляем о мироздании. Брат! Ну, неужели можно не видеть, насколько фантастично, нелепо, неправдоподобно все это?!

- Все это очень субъективно, Глеб...

- А душа человеческая! Разве ты сам - то, что можешь ты сказать о себе "я есмь", разве очевидность законов духа, по которым живет и каждый человек, и все человечество - не свидетельствует о жизни иной? Разве можно представить себе, что нравственность, добро, любовь появились из пустоты? Да ведь они бессмысленны в пустоте. Брат, поверь мне! Так устроен наш мир ничто на Земле не доказывает окончательно бытие Божье - и в этом великий замысел Его самого - но слишком многое, Паша, слишком многое показывает человеку его.

- Ну, да, ну, да. "Звездное небо надо мной, нравственный закон внутри меня." Все это старо, как мир, Глеб; и что-либо показывает на самом деле только тому, кто очень хотел бы увидеть. А я не из их числа, так что зря ты стараешься. - Паша взялся за рюмку с коньяком. - Ты знаешь, что стоило бы тебе понять прежде, чем начинать агитировать меня, агитировать кого бы то ни было? Хотя я очень надеюсь, что я останусь единственным. Стоило бы тебе понять, Глеб, что человек существо глубоко и изначально себялюбивое. Что бы ни говорил ты, а первейшая суть всякой веры для человека - утешение и надежда. Грубо говоря - выгода. Человек поверит только тогда, когда вера сулит ему большее, чем есть у него сейчас - райскую жизнь, награду на небесах, блаженство. И никогда не поверит, если по вере не приходится ожидать их ему. Верить имеет смысл свободному, не нагрешившему человеку, а такому, как я, поздно уже. Как там у твоего Достоевского? "Если Бога нет, то какой же я, к черту, капитан." А знаешь, как у меня? "Если Бог есть, то какой же я, к черту, прокурор." Вот именно так! Поэтому каждое утро, просыпаясь, я говорю себе - жить просто. Я говорю себе жизнь проста и понятна. Вот жена, вот сын, вот на стуле висит мой костюм, вот надо завтракать и уже идти на работу. И нет мне дела ни до звездного неба, ни до нравственного закона. Голову без нужды я стараюсь не задирать, в себе я ощущаю четко желание кушать, ходить по земле здоровым и испытывать поменьше неприятностей. Так-то.

- Верить не бывает слишком поздно, - грустно покачал головою Глеб. - Истинная вера - это вера в добро, а не в возмездие; в милосердие, а не в геенну огненную. Никому не может быть "невыгодна" такая вера, но разве дело здесь в выгоде? Если однажды сумеешь ты увидеть, постичь, почувствовать грандиозность замысла Божьего, величие и совершенство мира Его, то тогда же и поймешь, что в конце-концов не может остаться в нем места ни одному изъяну. А ведь любое возмездие, любое несчастье человеческое, даже если заслужено оно - изъян. Поэтому я говорю тебе, брат - не будет геенны огненной, а будет милосердие.

- И как же ты представляешь это себе? Практически то есть. Все будут прощены? "Без суда и следствия"?

- Нет, будет суд. Обязательно будет суд, и воздастся каждому по делам его. Но суд этот будет воздаянием, а не возмездием, и ни у кого не отнимет он шанса на покаяние и искупление. Это будет последний суд перед царством Божьим, и решится на нем судьба каждого из людей в этом царстве - "многие будут первые последними, и последние первыми". Но только в этом царстве, брат - а ведь и оно не вечно. Срок ему тысяча лет - и в этот срок искуплен будет всякий грех человеческий. Уравнены будут души людские, примирены обиды, оплачены долги. Для того и нужно оно, чтобы никто не остался в обиде на прошлое - на жизнь в свободе, дарованной Господом. И в том милосердие Его, что ни одна душа не погибнет, но каждой дано будет искупить содеянное. Праведные насладятся радостью в этом царстве, грешные оплатят грехи свои, неразумные приготовлены будут к рождению в жизнь вечную; и тогда все войдем в нее - в жизнь большую этой, жизнь подлинную, жизнь Духа вселенского.

- В этом-то, по-твоему, конечная цель человечества?

- В этом.

- Занятно ты это описываешь. Ну, хорошо. Тогда попробуй объясни мне - а я спрошу у тебя то, что спросил бы и там, на этом последнем судилище - для чего же затевать тогда было нынешнюю нашу жизнь? Кому нужно тогда было все это зло, преступления, слезы? Почему бы прямо не начать тогда с царства Божьего? Это чтобы, как голодные собаки, смогли мы оценить милосердие Его? Так?

- Не кощунствуй, брат. Свобода - великий дар Божий, великое доверие Его к нам. Со свободой жизнь наша, кроме цели, обрела смысл, самоценность. И хоть бесконечно слаб дух человеческий, все равно, я уверен, немало прорывов его, светлых открытий, свершений войдет в духовную копилку Вселенной. Ты помнишь, как в Ростове мы слушали с тобой девятую симфонию? Мне казалось тогда, что эта музыка вернее любого трактата, вернее любой философии доказывает, что есть в мире высшее человека. Мне казалось тогда, что и тебе она говорила о чем-то - я видел, видел, как ты слушал ее. И я уверен, я знаю, что эта музыка вечно будет жить во вселенной - помимо нот и инструментов, помимо ушей и воздуха - как гармония духа. И в сотворении гармонии этой самим человеком - и был замысел Божий, суть и оправдание нынешней свободы нашей. И в царство Его благодаря свободе войдем мы не как стадо унылое, под палкой бредущее по предначертанному пути, но как сотворцы, как сосоздатели его. Все лучшее, все действительно прекрасное из этой жизни, что сумел создать человек, не отнимется от нас, не окажется ненужным.