Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Пер-Ис. Старый Дом.

Третий мир окружало синеватое свечение — воздушная муть, в которой плавали редкие перистые облака. Под ними простирался океан, весь в доспехах из серого льда; за ним широкими ступенями подымались белоголовые горы. А дальше, соперничая в высоте с горами, раскинулся город такой величины, что, когда на один его конец опустилась ночь, на другом уже начался рассвет. На широких улицах и в домах, похожих на ряды серебряных флейт, я увидел сотни тысяч богов — женщин, мужчин, детей. Некоторые, словно поймав мой взгляд, улыбались и приветливо махали лапами; в одном из широких окон я заметил свое отражение — точнее, моего провожатого. Он походил на темный мячик шириною в ладонь; сзади у него развевался хвост — вроде того, который вешают на зонты и кхатванги, — а спереди блестел большой глаз, выпученный и радужно переливающийся. Должно быть, это и был «ирет», о которых мне рассказывали Сиа и Падма.

— Пер-Мави. Новый Дом, — торжественно произнесла Кекуит. Мы снова поднялись вверх, сквозь течение ветров — к черной пустоте. Там, как спустившийся с потолка паук, висела круглая луна. Ее пористую кожу покрывали впадины, внутри которых я разглядел строения с выпуклыми крышами, похожими на лягушачьи икринки, всплывающие на поверхности весеннего пруда. Иногда их своды раскрывались, выпуская наружу снопы золотых стрел.

— Это манджет, дневные ладьи. Они зовутся так, потому что каждая оживляется жаром собственного маленького солнца. А это — месектет, — не успела невидимая женщина договорить, как голубой диск Нового Дома остался далеко позади; вместо него во всю стену вытянулись восемь Когтей — восемь огромных черных крюков. — Ночные ладьи, совершеннейшие из созданий ремет: не механизмы, не животные, не растения, но все это вместе… и больше этого. Они могут столетиями путешествовать между звезд, изменяться, залечивать раны. производить воду, воздух и пищу для команды, рождать ирет и ушебти, меньших помощников. Восемь лучших месектет — Нун и Нут, Хеху и Хехут, Керх и Керхет, Кеку и я, Кекуит, — были построены для того, чтобы найти новый мир для ремет. И хотя я не достигла своей цели, звезды Тубан, но зато обнаружила этот мир.

Невидимая женщина помолчала, давая мне время поразмыслить над сказанным, а затем вдруг пропела:

— Не от матери, не от отца достаюсь –

Не успеешь родиться, с тобою рожусь.

Хоть не золото я, богачом можешь стать,

Не пожар я, но можешь ты крова лишиться,

Пожелаю — и будешь с красавицей спать

Иль с червем обниматься в холодной гробнице,

Я все время с тобой, хоть не друг и не враг,

От меня убежать не сумеешь никак.

Кто я?

— Это загадка? — я наморщил лоб; порою сестра и дядя играли со мной в загадки, но такой мне раньше слышать не доводилось. — Ммм… дух какой-нибудь? А, я понял! Судьба?

— Правильно! — Кекуит тихо заухала от удовольствия. — Разве это была не судьба? Сходство этой планеты и Старого Дома так велико, что не может быть случайным. Так решил и мой хозяин, Нефермаат; он отправил ирет далеко-далеко — за пределы гор, вглубь южной страны… Туда, откуда пришел ваш народ.

Стена передо мною просветлела, превратившись в небо. Оно было почти белым от водяной пыли, которая от жары никак не могла стать облаками. Внизу зеленел лес — такой густой, что сначала он показался мне ковром исполинского мха. Куда там чахлым кустам Олмо Лунгринг! Деревья здесь были как смотровые башни дзонгов; их раскинутые во все стороны ветви сплетались, составляя балки и опоры, дверные проемы и лестницы, ведущие в тень подлеска. Точно голоса военных труб, звучали повсюду крики неизвестных мне птиц, и, как зоркие дозорные, выглядывали из бойниц-гнезд их птенцы с раскрытыми желтыми клювами. Но, приглядевшись, я различил среди этих живых домов настоящие строения. Они казались давно заброшенными: из расщелин и проемов в стенах росли кусты и целые деревья; с подоконников связками дарчо свисали ленты вьющихся растений с яркими цветами. Большинство крыш обвалилось — их осколки валялись на земле неподалеку, точно скорлупа разбитого яйца, — а уцелевшие походили на шишковатые головы слонов, увенчанные причудливыми многоступенчатыми коронами.

По пятнистому камню ползли глубокие борозды — то ли вырезанные чьей-то лапой, то ли выточенные дождем. Они закручивались в спирали, вроде раковин или завитков-нандьяварта[15], и исчезали под густыми травами, подымавшимися от земли волнами темной и светлой зелени. Вдруг ирет нырнул вниз, под сумрачный полог леса, в заросли высокого папоротника, похожего на павлиньи хвосты и стрелы из старой бронзы; те качнулись и расступились, открывая узкую трещину в стене, — и мой провожатый вплыл внутрь заброшенного дворца.

Там было еще темнее, чем снаружи; только вверху мерцали золотистые пятна, такие размытые, будто я открыл глаза под водою. Зато борозды на стенах стали отчетливее, набухли наподобие напряженных жил; с их краев, как из грядок, свешивались пучки засохших растений, над которыми кружились желтые насекомые. Кое-где в каменных выступах скопилась влага, образовав маленькие озерца. По их поверхности бегали тонконогие водомерки. Некоторое время из-за стен еще слышался лес; но чем дальше ирет продвигался вглубь извилистых коридоров, тем тише становилось вокруг, пока наконец звуки не исчезли вовсе. Солнце не проникало сюда, но ирет освещал свой путь лучом холодного света; тот выхватывал из черноты выступы и наросты, мягкие, влажные и пористые, как шляпки грибов, и какие-то прозрачные сосуды, расколотые, покрытые густым соляным налетом. В отличие от кипящих внутренностей Когтя, этот дворец казался мертвым — вся жизнь, какая была, вытекла из него, ушла без остатка в землю.

Наконец ирет прошел него насквозь и поднялся вверх, к небу, скрипу ветвей и неумолчным крикам птиц. Прямо перед ним по разрушенным стенам и крышам прыгали обезьяны с рыжей шерстью; перепархивали по веткам пестрые попугаи, вцепляясь когтями в спелые плоды; а цветы дышали таким густым ароматом, что его золотистые вихри ясно виднелись в горячем воздухе. И мне взаправду показалось, будто с плеч рухнул огромный груз — вся тяжесть лет, накопившихся внутри этих пустых чертогов, как пыль по углам.

— Вот что нам удалось обнаружить, — снова заговорила Кекуит. — Ковчег, принесший в этот мир жизнь: растения, зверей, птиц… и, вероятно, вас, вепвавет. Откуда он прибыл? Когда? И как выглядел мир до этого? Был ли он населен Лу и другими чудовищами или здесь не было ни души? Мы не знаем. Очевидно одно: мы не первые, кого поймала эта планета.

***

— Министр! Со всеми богами идешь ты,

Солнце с месяцем, Сурью и Сому,

Ты несешь: чашу крови и чашу сомы

С пеною через край.

Ты даешь богатство тому,

Кто совершает жертвы,

Собирательница сокровищ,

Первая из достойных;

У тебя есть много пристанищ,

Ты — источник множества жизней,

Пищу даешь ты всякому,

Кто дышит и слышит речи.

Ты готовишь мечи и стрелы,

Чтоб убить ненавистников царства,

Ты зовешь на войну народы,

Пропитав собой небо и землю, —

Так ты стала величьем.

Больше полугода я провел в жилище богов; короткое северное лето подходило к концу. Синие скалы за стенами Когтя днем и ночью мокли в дожде и тумане. По утрам спросонья мне мерещилось, что это стая сутулых хищных птиц, слетевшаяся пировать над телом долины, над ее кустами и деревьями, сквозь зелень которых уже проглядывали обглоданные кости веток. За прошедшее время я изучил повадки лха; звуки их речи стали привычны, и меня уже не смущали разговоры об иных мирах, висящих в пустоте в бесконечной дали отсюда. Я даже начал обмениваться приветствиями с вороноголовыми, когда встречал их в коридорах Когтя или в саду, а с Падмой почти подружился. После той памятной ночи, оставившей мне ужас в сердце и плешь на затылке, маленькая демоница в знак извинения подарила мне рогатого жука в коробке из ореховой скорлупы. Жук был хорош — блестящий и гудящий, как ганлин; волей-неволей пришлось помириться.