Избранные произведения писателей Тропической Африки - Айи Арма

Я ничего не ответил на этот урок метампсихоза, преподанный глухой ночью в чаще экваториального леса. Мы обогнули объятые пожаром заросли и оказались у цели. Крытые рафией и беленные известью хижины М’фула окружали загаженный животными двор, как и во всех деревнях, через которые мы прошли. Очертания аба[20] выступили из темноты. В хижине царило необычное оживление. Мы вошли.

Умирающий лежал на бамбуковой постели, глаза его дико блуждали, он весь скорчился и был похож на огромную антилопу. Рубашка его была в крови.

— От этакой вони заболеть можно, — сказал кто-то.

Я никогда не видел агонии. Лежащий передо мной человек тяжко страдал, и все же лицо его не было преображено потусторонним светом. Мне показалось, что ему, пожалуй, еще достанет сил отказаться от великого путешествия.

Он закашлялся. На губах выступила кровь. Сопровождавший нас мальчик поставил возле умирающего лампу. Тот сделал нечеловеческое усилие, чтобы загородить рукой глаза. Я отодвинул лампу и прикрутил фитиль. Человек был молод. Я наклонился, чтобы спросить, не нужно ли ему чего-нибудь. Человек повернул ко мне голову. Разглядывая меня, он, казалось, выходил из бессознательного состояния, в котором мы его нашли. Он слабо улыбнулся и опять кашлянул. Протянул дрожащую руку и погладил мои колени.

— Француз, француз… — сказал он прерывающимся голосом. — Верно, из Камеруна?

Я утвердительно кивнул.

— Я сразу понял… Я признал тебя, брат мой, по физиономии. Арки[21], дайте арки…

Какая-то женщина наполнила стакан водкой, пахнувшей дымом. Я вылил содержимое ему в рот. Он был не дурак выпить! Несмотря на страдание, он подмигнул мне. Казалось, к больному вернулись силы. Даже не попросив помощи, он попробовал приподняться на локте. Я обхватил его за плечи и пододвинул к стене, к которой он привалился. Его тусклый взгляд вдруг ожил и остановился на мне.

— Брат мой, — заговорил он, — брат мой, что мы такое? Что мы представляем собой, мы, негры, которых называют французами?

В словах его звучала горечь.

По молодости лет и свойственной мне беззаботности я никогда не задумывался над этим вопросом. Я показался себе круглым дураком.

— Видишь ли, брат, мне… мне крышка… — продолжал он. — Они разделались со мной… — Он указал на свое плечо. — И все же я рад, что подыхаю вдали от них… Мать всегда говорила, что моя любовь к сластям не приведет к добру. Мог ли я думать, что она приведет меня на кладбище?.. Бедная мама была права.

Он мучительно икнул, склонил голову на плечо, откашлялся.

— Я из Камеруна, брат мой. Я мака[22]… Я долго бы прожил, если бы благоразумно остался в деревне…

Он погрузился в раздумье, которое было прервано приступом кашля. Затем дыхание его стало ровнее. Я помог ему вытянуться. Умирающий положил на грудь исхудавшие руки, скрестил их. Он забыл о нашем присутствии, созерцая почерневший от сажи потолок. Я поправил фитиль, так как лампа мигала и гасла. Свет озарил край бамбуковой постели, где умирал человек. Его тень легла на потрескавшуюся стену, по которой бегали два паука. Их непомерно разросшиеся тени походили на двух спрутов, чьи щупальца тянулись, словно ветви плакучей ивы, к обезьяноподобной тени от головы умирающего.

Начались судороги, и вскоре он испустил дух. Пришельца похоронили ночью: ждать утра было невозможно. Он стал разлагаться до того, как превратился в труп.

Я узнал, что его нашли без чувств у границы, на испанской стороне. Мне передали брезентовую сумку.

— Он был ученым, — пресерьезно сказал подобравший его человек.

Я открыл сумку. В ней оказались две заскорузлые тетради, зубная щетка, огрызок карандаша и большой гребень из черного дерева.

Так я познакомился с дневником Тунди. Он был написан на эвондо — языке, наиболее распространенном в Камеруне. В переводе, предлагаемом вниманию читателей, я постарался передать красочность подлинника, не погрешив против точности повествования.

Дневник Тунди

Тетрадь первая

Теперь, когда преподобный отец Жильбер сказал, что я научился бегло читать и писать, я стану, как и он, вести дневник.

Не знаю, какое удовольствие доставляет это занятие белым, но все же попробуем.

Я заглянул в дневник моего господина и благодетеля, пока он исповедовал прихожан. Это настоящая сокровищница воспоминаний. Белые все умеют сохранять… Я нашел там упоминание о том пинке, который получил от отца Жильбера, когда он заметил, что я передразниваю его в ризнице. Я снова почувствовал жжение в спине. А мне-то казалось, что я позабыл об этом…

Меня зовут Тунди Ондуа. Я сын Тунди и Замы. При крещении отец Жильбер дал мне имя Жозеф. Я мака по матери и нджем по отцу. Мои предки были людоедами. Когда же пришли белые, мы поняли, что люди не животные.

В деревне болтают, будто я был причиной смерти отца, потому что убежал к белому священнику накануне своего посвящения, когда мне предстояло познакомиться с прославленной змеей, оберегающей всех людей моего племени. А отец Жильбер думает, что меня привел к нему святой дух. По правде сказать, я пришел к нему, чтобы получше разглядеть белого человека с волосами цвета маиса, который одет наподобие женщины и раздает черным ребятишкам вкусные сладкие кубики. Вместе с другими юными язычниками я по пятам следовал за миссионером, когда тот ходил из хижины в хижину, проповедуя новую веру. Он знал несколько слов на нашем языке, но произносил их так плохо, что они приобретали непристойный смысл. Это всех забавляло и обеспечивало ему известный успех. Он бросал нам маленькие сладкие кубики, как бросают зерно курам. Из-за этих восхитительных белых кусочков начиналась настоящая свалка; мы добывали их ценой ободранных коленей, подбитых глаз и кровоточащих ссадин. Порой в потасовке принимали участие и наши родители. Однажды мама подралась с матерью моего товарища по детским играм Тинати: он вывернул мне руку, чтобы отнять два куска сахара, из-за которых мне уже расквасили нос. Эта драка чуть было не закончилась смертоубийством, так как соседи бросились на отца, чтобы помешать ему раскроить череп отцу Тинати, а тот со своей стороны обещал проткнуть живот папы дротиком. Когда родителей утихомирили, отец, вооружившись плетью, зло посмотрел на меня и велел идти вместе с ним за нашу хижину.

— Это ты во всем виноват, Тунди! Твоя любовь к лакомствам погубит тебя! Неужто тебя не кормят дома! Как мог ты накануне посвящения перейти ручей и выпрашивать куски сахара у белого человека в юбке, которого ты даже не знаешь!

Зато отца-то я хорошо знал! Он умел владеть плетью. Когда он избивал мать или меня, мы не могли оправиться после этого целую неделю. Я держался на почтительном расстоянии от плети. Он со свистом взмахнул ею и сделал шаг ко мне. Я стал пятиться.

— Остановись! Я уже не так прыток, чтобы бегать за тобой… Ты ведь знаешь, я буду ждать сто лет, но свое ты получишь. Подойди ж ко мне, и мы живо покончим с этим!

— Я ничего не сделал дурного, отец, меня не за что бить… — запротестовал я.

— Аааааа!.. — завопил он. — Как ты смеешь говорить, что не виноват? Если бы ты не был таким сластеной, если бы в твоих жилах не текла кровь матери, кровь сластен, ты не пошел бы в Фиа и не стал бы хватать, как крыса, сласти, что раздает этот проклятый белый! Тебе не вывернули бы руку, мать не стала бы драться, и мне не захотелось бы проломить череп отцу Тинати… Советую тебе остановиться!.. Если ты сделаешь еще хоть шаг, я приму это за оскорбление и подумаю, что ты спишь со своей матерью…

Я остановился. Он набросился на меня и со свистом ударил плетью по моим голым плечам. Я стал извиваться, как червь на солнце.

— Повернись и подними руки! Не хочу выбить тебе глаз.

— Прости, отец! Я больше никогда не буду… — взмолился я.

— Ты всегда так говоришь, когда я начинаю бить тебя. Но сегодня я буду тебя бить до тех пор, пока с меня не сойдет злость…

Я не мог кричать, так как на крики сбежались бы соседи, а товарищи обозвали бы меня девчонкой и исключили бы из нашей группы «Юношей-которые-скоро-станут-мужчинами». Отец опять взмахнул плетью, но я успел увернуться.

— Если ты опять увернешься, значит, ты способен на все, даже спать со своей бабушкой, моей матерью!

Отец вечно прибегал к этому шантажу, чтобы я покорно подставлял спину под его удары.

— Я не оскорблял тебя, я не могу спать ни с мамой, ни с бабушкой! И я не хочу быть битым, вот и все!

— Как ты смеешь так разговаривать со мной! Ты капля моей крови и повышаешь голос! Стой, или я тебя прокляну!

Отец задыхался. Я никогда не видел его в такой ярости… Я продолжал пятиться. Он преследовал меня по задворкам еще добрую сотню метров.

— Хорошо! — буркнул он. — Посмотрим, где ты проведешь ночь! Я скажу твоей матери, что ты нас оскорбил. Попробуй только прийти в хижину.