Фэнтези-2006 - Кирилл Бенедиктов

Недолго длился этот бой. И когда осела пыль, селяне увидели, что Лэдош Заступник все так же стоит на дороге, опустив единственную руку, а вокруг него лежат тела разбойников.

И словно огородное пугало висит на покосившейся изгороди обезглавленный Ох.

Странные чувства испытывал Толд, когда слушал рассказы о подвигах своего брата. Смутно делалось на душе, и неясные сомнения тревожили ум.

«Еще слишком рано, — успокаивал себя Толд. — Я пока не готов, так многому нужно научится! Но придет время, и обо мне будут говорить во сто крат громче. Мои подвиги затмят деяния брата!»

Толд не сомневался, что его мастерство превосходит мастерство Эшта. Толд всегда и во всем был первым.

И с особенным ожесточением, со злой искренностью он вновь приступал к изнуряющим тренировкам.

Не сиделось на месте Однорукому Лэдошу. Оставив поместье на попечение управляющего, раз за разом уходил он в большой мир. Случалось, на протяжении многих месяцев не было от него известий, и селяне уже начинали волноваться, не случилось ли что с иром Лэдошем.

Но он возвращался. Иногда загорелый почти до черноты, иногда страшно исхудавший, иногда израненный и усталый. Никогда не хвалился он своими делами, но до крестьян доходили слухи о его подвигах — и они гордились своим одноруким иром.

Двадцать пять лет провел Эшт в добровольном изгнании. Двадцать пять лет старался не вспоминать он о родных местах. Но однажды проснулся с чувством горечи и тоски, и его неумолимо потянуло в края, где прошло детство.

Три долгих месяца заняла дорога домой, и радость узнавания переполняла Эшта в конце пути. Широко улыбаясь, взошел он на крыльцо отеческого дома. Дверь открылась, и в проеме показался… Сперва ему почудилось, что это отражение в зеркале.

— Здравствуй, брат.

— Здравствуй…

Они долго смотрели друг на друга, потом обнялись — Толд первым шагнул навстречу, первым развел руки.

— Как ты?

— Хорошо. А ты?

— Неплохо…

В зале, где когда-то отец вручал им мечи, они сели за обеденный стол и подняли чаши с вином:

— За твое возвращение!

— За тебя!

Им было о чем поговорить, но что-то мешало их разговору. Они оба чувствовали себя стесненно, и так продолжалось, пока не опустел глиняный кувшин.

— Я слышал, ты стал знаменитостью, брат, — с кривой усмешкой сказал Толд.

— Я просто помогаю людям, — пожал плечами Эшт. — А как твои успехи?

— Очень хорошо. Недавно мне удалось расшифровать древний манускрипт, где описываются боевые приемы Лесных Людей.

— Никогда о них не слышал.

— Я знаю многое, о чем даже отец не подозревал.

— Но сделало ли это тебя сильней?

— Конечно! Можешь ли ты воткнуть меч в камень?

— Это невозможно.

— Возможно, если ты умеешь менять суть вещей.

— Я вижу, ты очень продвинулся в изучении книг. Но только в поединке видно настоящее искусство воина.

— Сорок наставников обучали меня. И над каждым одержал я победу.

— В учебном поединке?

— Не имеет значения, каким мечом ты дерешься.

— Но значение имеет то, ради чего ты поднял меч.

— Ты укоряешь меня, брат?

— Я просто тебя жалею…

Они замолчали, тяжело дыша. Толд мял в руке кусок хлеба. Эшт водил пальцем по столешнице.

— Я выбрал верный путь, брат, — сказал Толд, когда молчание стало казаться опасным. — Мое искусство выше твоего, и мой меч гораздо сильней.

— Твой путь никуда не ведет, ты просто топтался на месте. Это я шел верной дорогой. И мои умения не хуже твоих.

— Мы можем проверить это.

— В учебном бою на палках? — пренебрежительно хмыкнул Эшт.

— Если тебе угодно, мы станем биться нашими мечами! — вскинулся Толд.

Вино кружило им головы.

Из очередного странствия ир Лэдош вернулся не один. Маленькая женщина с непривычно круглым лицом ехала вместе с ним. Она была красива, но красота ее была странной.

Прошло совсем немного времени, а все уже знали — ир Лэдош привез невесту и, кажется, наконец-то решил крепко осесть на своей земле.

Свадьбу играли осенью. Три деревни веселились до упаду, множество гостей прибыло из дальних краев, наведался даже престарелый эр Покатом, подарил двух жеребцов арвейских кровей. Жарко пылали огромные костры, пожирая богатые подношения. Весело взвизгивали дудки приглашенных музыкантов, бухали барабаны, звенели колокольцы…

Жена Лэдоша умерла через год, оставив ему двух сыновей, двух близнецов.

Под дождем на раскисшем поле сшиблись два меча-родственника: Непобедимый и Добро Несущий. В грязи на колючей стерне схлестнулись в бою два брата-близнеца. Тонко пела сталь, отрывисто лязгала и скрежетала. Сочно чавкала под ногами земля, всхлипывала, будто живая.

Словно в забытьи рубились братья. Каждый верил, что правда на его стороне, и каждому хотелось доказать свою правоту. Со всей искренностью, что была в их сердцах, сражались они, и разум их без следа растворился в яром поединке.

Двадцать пять лет не виделись братья, но каждый день они мысленно спорили друг с другом. Не потому ли так истово занимался Толд? Не потому ли столь жадно помогал людям Эшт?

Теперь пришло время разрешить затянувшийся спор…

Не один час рубились близнецы; пот заливал им глаза, кровь марала одежду. Опустилось к западу солнце, и холодный багрянец проступил на небе.

Страшно каркнул со старой ракиты ворон, и с жутким хрустом вошел клинок в грудь.

Толд выпустил меч.

Эшт стиснул зубы и побелел.

— Я сильней… — сказали они вместе. — Я — первый…

Упал в грязь Несущий Добро. Вдоволь глотнул крови Непобедимый.

— Брат! — хрипло выкрикнул Толд, с нарастающим ужасом глядя в исказившееся лицо близнеца — словно в зеркало. — Я не думал! Я не хотел!

— Мы оба хотели… — простонал Эшт, держась за клинок, пронзивший его грудь. Кровь пузырилась на синих губах. — Мы…

Он упал…

Через три дня Эшт лег рядом с матерью и отцом.

Старшего сына Лэдош-Вдовец назвал Толдом, что с языка племени рондов переводилось как Непобедимый. Младшему сыну ир дал имя Эшт — у серых людей это короткое слово означало «несущий добро».

Много времени проводил Лэдош возле колыбелей. Туманились его глаза, когда смотрел он на детей. Разное думалось, и не было рядом той, что могла бы разделить тяжесть его дум…

Исступленно, словно обезумев, тренировался Толд. Монотонными упражнениями отгонял он жгучее чувство вины; в движении искал он облегчения, изнеможением боролся с мучающими мыслями.