Русские поэты второй половины XIX века - Юрий Орлицкий

К центральным закономерностям развития искусства слова относятся, в частности, жанровые закономерности, которые нередко оказываются очень существенными.

Расцвету лирики предшествует целая эпоха господства литературы «очеркового» типа, которая в крайних своих проявлениях выступает даже как литература «документа». Наиболее полно и ярко эта эпоха выразилась в деятельности представителей натуральной школы. Однако мы допустили бы ошибку (а она, кстати, очень часто допускается), если бы ввели всю «очерковую» литературу в рамки натуральной школы, как таковой, – то есть в рамки литературного движения, возглавленного Белинским и Некрасовым. Стихия очерка и документа (в той или иной его форме) проникает всю литературу, все направления и школы.

Так, еще за три года до «Физиологии Петербурга», в 1842 году (то есть в год издания «Сумерек» Баратынского), Кукольник выпустил десять «тетрадей» альманаха под названием «Дагерротип. Издание литературно-дагерротипных произведений…», куда вошли и типичные «физиологии».

Но не будем погружаться в 1840-е годы. Важно иметь в виду главные литературные явления, непосредственно предшествующие и сопутствующие расцвету лирической поэзии, – то есть основные книги 1850-х годов. Это именно «очерковые» книги самого различного плана. Это тургеневские «Записки охотника», «Фрегат Паллада» Гончарова, севастопольские и кавказские очерки Л. Толстого, «Губернские очерки» Щедрина, «Старые годы» Печерского, «Очерки народного быта» Н. Успенского, «Очерки и рассказы» Кокорева и т. д.

Конечно, это разные книги. Но очевидно одно: все они, так или иначе, лишены цельной и законченной композиционно-сюжетной структуры – в чем, разумеется, объективно выразились очень существенные свойства художественного содержания. Все они, так или иначе, могут быть отнесены к «очерковому жанру». Само слово «очерк» – самый популярный жанровый термин эпохи. Принципиально очерковый характер имеют книги самого, пожалуй, типичного писателя 1850-х годов – Писемского. Таковы и его повести («Тюфяк», «Богатый жених») и, конечно, «Очерки из крестьянского быта».

Наконец, нельзя не видеть, что в русле этой же стихии находятся и самые ценные явления тогдашней прозы – автобиографические дилогия Аксакова и трилогия Л. Толстого, созданные в духе «хроник», а также «Былое и думы» Герцена.

Единственное значительное произведение середины 1850-х годов, выходящее за рамки этого основного русла, – роман или, точнее, романтическая повесть Тургенева «Рудин» (1856). Но в целом становление романа происходит лишь в самом конце 1850 – начале 1860-х годов, когда в течение трех-четырех лет появляются «Дворянское гнездо», «Тысяча душ», «Накануне», «Униженные и оскорбленные», «Мещанское счастье», «Отцы и дети» и т. д.

Итак, к моменту расцвета лирической поэзии в литературе господствовал «очерковый жанр», а вслед за «лирической эпохой» начался период небывалого расцвета и господства романа, продолжавшийся два десятилетия, до 1880-х годов.

Лирическая поэзия 1850-х годов сыграла огромную и необходимую роль в становлении романа, послужила своего рода мостом, переходной ступенью от «очерковой» литературы 1840—1850-х годов к величайшей эпохе русского и одновременно мирового романа.

Это, конечно, отнюдь не означает, что лирика Тютчева, Огарева, Некрасова, Фета, Полонского, А. Григорьева, А. Толстого, Майкова, Мея не имела самостоятельной ценности и значения. Но чрезвычайно важно, на мой взгляд, показать органическую взаимосвязь русской лирики и русского романа – нашей высочайшей национальной ценности.

Для становления романа 1860—1870-х годов огромное значение имела, конечно, первая великая эпоха русского романа, давшая «Евгения Онегина», «Героя нашего времени» и «Мертвые души», к которым постоянно возвращаются Толстой, Достоевский, Тургенев. Но необычайно острый и углубленный интерес вызывает у всех них современная лирическая поэзия. <…>

Федор Глинка

Я. Левкович

Из статьи «Поэзия декабристов»

Ф. Н. Глинка начинает свой творческий путь с «высокой» трагедии, продолжает псалмическую традицию Ломоносова, Сумарокова и Державина, пишет насыщенные славянизмами оды.

Глинка – типичный представитель «Союза благоденствия». Его поэзия отвечает просветительским задачам «Зеленой книги», ее отличительные черты – гражданственность и нравоучительность. В 1826 г. вышли два итоговых сборника Глинки – «Опыты священной поэзии» и «Опыты аллегорий, или иносказательных описаний, в стихах и в прозе». Это две ипостаси облика Глинки-поэта. «Опыты священной поэзии» – протестующая, активная поэзия. Библейская тема наполняется гражданскими, декабристскими образами, а «священная поэзия» становится политической.

Традицию псалмической поэзии Глинка перенимает как новатор. Он включает в псалом элементы элегического стиля и создает элегический псалом. В его псалмах нет запутанного синтаксиса, их слог, несмотря на обилие славянизмов, ясен и прост, как душевная беседа с Богом. И. А. Крылов иронизировал: «Глинка с Богом запанибрата, он Бога в кумовья к себе позовет». Поэт обращает к Богу свой гнев и надежды. Здесь и протест против рабства, и тоска по свободе, и обличение несправедливости: «Они как трости изломали законы дивные твои». «Они убили сироту. И со вдовицы ветхи ризы // Сдирает жадная рука». Глинка обращается к Богу как к гражданину, сочувствующему идеалам политической борьбы, он призывает к активности, к действиям. Псалмы Глинки будили гневные эмоции сограждан и звучали как призывы к действию русских свободолюбцев. «Опыты аллегорий» – литература дидактическая, призванная воспитывать нравственные идеалы. Глинка убежден, что с помощью искусства можно разрешать конфликты между человеческими страстями и нравственным долгом. Его поэтические иносказания написаны под несомненным влиянием элегической манеры Жуковского. Аллегории насыщены атмосферой эмоций, взгляд поэта обращен в глубины души, он открывает ее сокровенные тайники, где скрыты разнообразные оттенки меланхолии. Меланхолическое чувство вызвано ощущением разлада между земным бытием и мечтою об идеале. Но этот разлад связан уже не с социальным, а с нравственным бытием человека, и Глинка пытается устранить его религиозным морализированием.

Алексей Хомяков

Б. Егоров

Из статьи «Поэзия А. С. Хомякова»

Хомяков коснулся, пожалуй, всех тем, разрабатывавшихся в кругу «любомудров»: его интересовали и связь человека с природой («Молодость», «Желание»), и образ возвышенного поэта («Поэт», «Отзыв одной даме», «Вдохновение», «Сон»), и тема дружбы («Элегия на смерть В. К.», «К. В. К.», «На Новый год»); во всех этих стихотворениях он был близок Веневитинову и Шевыреву. Но философская напряженность, страстность «любомудров» и Ф. И. Тютчева осталась в общем чужда уравновешенному Хомякову (лишь в изображении воинских «страстей» Хомяков еще мог соперничать с соратниками по перу), а в теме поэта, чрезвычайно популярной не только у «любомудров», но и во всей тогдашней лирике, он разрабатывал главным образом один аспект: возвышение поэта над мирской суетой. Здесь можно увидеть сходство и отличие не только у Хомякова и других «любомудров», но и у Хомякова и Пушкина как представителей полярно противоположных художественных методов. Герой стихотворения Пушкина «Поэт» («Пока не требует поэта…», 1827) постоянно пребывает в обыденности, в «свете», в мирских заботах и лишь в минуты поэтического вдохновения замыкается в себе. Лирический герой стихотворения Хомякова «Отзыв одной даме», наоборот, живет «вдали от шума света», погруженный в божественные «восторги», и лишь утомляясь нисходит в быт. Поэт ищет гармонию и счастье над бытом, над миром, оказываясь в божественной сфере, оказываясь вдохновленным на творчество («Поэт», «Сон») и испытывая трагический разлад лишь тогда, когда готов творить, но «луч божественного света» его не посетил («Два часа»). При этом Хомяков мыслит возвышение над суетным бытом не только идеальное, но и, так сказать, материальное, пространственное – отсюда постоянный образ орла, парящего высоко над землей.

Если рассмотреть поэтическое творчество Хомякова в хронологической последовательности от 20-х к середине 30-х годов, то будет заметно усиление тоски и постепенно мотив одиночества из положительного становится негативным, нежеланным. Любопытно в этом отношении проследить эволюцию понятия «степь»: в стихотворении «Степи» идеалом объявляется одинокий охотник в вольной степи; в «Просьбе» уже все перевертывается – герой умоляет дать ему волю, то есть отправить его в действующую армию, к людям, к обществу, освободив его от скитаний по «земной степи»: примерно то же в записи в альбом С. Н. Карамзиной, где «степь раскаленная пустыня» – отрицательный образ. Интересно, что в дальнейшем, когда снимется проблема одиночества, то и понятие «степь» нейтрализуется и будет употребляться лишь в прямом географическом смысле, без всякого этического оттенка.