Ванька-ротный - Александр Шумилин

Делал я всё, как прежде честно и по справедливости, но перестал им прощать даже небольшие промахи.

— Отойдёт! — говорили между собой солдаты. Видно начальство им шибко недовольно. Потом, после, через некоторое время они узнали о суде, но своих мнений по этому делу между собой не высказывали. Это, как бы была запретная тема, для разговоров |и выноса своих суждений|.

Я уходил иногда куда-нибудь в дальний окоп, расслаблялся и внутренне нагонял на себя тоску.

— Милая моя Родина! Плачет твой сын! Горечью и болью душа обливается. Все мы идущие на смерть и в небытие хотим избавить свой народ от страданий и гнёта! Мы, простые солдаты своей земли, привыкшие к нищете и голоду, всё на себе терпеливо вынесем и преодолеем. А вы добрые матери, утрите слезы. Вы, ожидающие в тревоге своё безмерное горе. К вам обращают свои мысли и надежды дети, когда они идут умирать!

Смерть, это яркий и последний безумный миг, когда солдат подходит к своей черте и наступает пелена чёрного и вечного мрака!

Глава 6. В траншее на Тьме

Прошло несколько дней, на душе отлегло, и жизнь вошла в обычный окопный ритм. С вечера траншея оживала, в сумерках солдаты вылезали из своих нор, поднимались медленно на ноги, разгибали спины. Одни рысцой бежали в укромные места, другие, гремя котелками, спускались к реке за водой, третьи растопляли [принимались топить] свои печурки. Потом в траншее появлялся ротный старшина со своим помощником солдатом, у которого за спиной на широких постромках висел термос с баландой. Солдат снимал термос и ставил его на дно траншеи. |термос с солдатской мучной похлёбкой, а| Солдатская мучная похлебка билась о стенки термоса.

Старшина бросал мешок с гремящими, как булыжные камни буханками хлеба себе под ноги и не торопясь разливал по котелкам полутёплую похлёбку, бросал на руки солдату замёрзшую буханку хлеба на троих, сыпал в подставленные пригоршни щепотью махорку, раскладывал на кучки колотый сахар и кивал головой. Мол, бери любую, разумеется на пятерых.

Котелок баланды на двоих, буханка хлеба на троих, щепоть махорки на одного, а кучка сахара на пятерых, такая у него была принята раскладка.

Пока старшина занимался раскладкой и раздачей еды, два солдата из роты отправлялись к повозке, которая стояла где-то в кустах. Они приносили бидон с горячей водой. Пейте мол чай! Бидон, для сохранения тепла, был обмотан двумя солдатскими шинелями и был похож на человеческий обрубок без рук, без ног и без головы. И когда старшина молча кивал головой в сторону бидона, это могло быть истолковано как, — "Попей чайку, а то завтра останется вот так без рук, без ног!".

Во время раздачи пищи по траншее ни протиснуться, ни пройти. Солдаты с котелками снуют и толкаются боками. Потом, как-то сразу траншея вдруг пустеет.

После раздачи пищи я зову ординарца, и мы с ним обходим ячейки, посты и траншею. С тех пор, когда я выбрал себе в ординарцы молодого паренька, между нами установилось понимание и даже некоторая дружба. Он знал свои обязанности и старался всё сделать хорошо. У меня были свои дела, но мы были почти всегда вместе.

Ходить по переднему краю в одиночку было опасно. Брать с собой из роты случайного солдата не всегда удобно. Этот только что пришёл после смены с поста, тому через час выходить, у этого прожженные валенки и мокрые ноги, этот ещё не ел, а у того болит спина или ноет в груди.

— Ну ладно, — говорю я сержанту, — Дай мне одного из этих двух.

— У них, товарищ лейтенант, на почве солдатской кормёжки куриная слепота. Вот и выходит, чтобы ходить по передовой, нужно иметь постоянного человека. С ним в любую минуту можно подняться и куда хочешь пойти. Ординарец всегда был рядом, спал, ел, вместе со мною и курил, за исключением тех случаев, когда я посылал его с поручением или отпускал поболтать с солдатами.

К своим дружкам он охотно убегал. Посидит, поговорит, отведёт душу и быстро обратно. Прибежит, сядет и начинает рассказывать, как живут его дружки, о чём говорят и что думают о войне, о немцах.

У ординарца была одна серьезная забота, не упустить время, выспаться и быть готовым в любую минуту сопровождать меня. Бывали и у нас с ним свободные минуты, для разговоров и перекура. Привалившись на снег, мы курили, говорили о жизни, о немцах, о погоде, и о войне. Он говорил мне о своих дружках ребятах, как они относятся ко вшам, к окопам, и к голоду. Спрашивал меня о жизни и о немцах, он ещё их не видел ни в живом, ни в мертвом виде.

Однажды он прибежал от ребят особенно взволнованный, плюхнулся в снег, отдышался и говорит, — В одну из рот на передовую заслали переодетого в советскую форму немецкого шпиона. Он говорит по-русски как мы, не отличишь! У него, для пароля две немецкие опасные бритвы имеются. Солдаты толкуют, что в ротах будет обыск. Найдут бритву, в штаб полка, для опознания отправят.

Я вспомнил такой разговор в полку, он был недели две назад.

— Откуда они это узнали?

— Телефонисты передали. Они слышали такой разговор со штабом полка.

— А старики что говорят?

— А старики наоборот. Это говорят полковые специально распустили слух, они хотят у солдатиков раздобыть немецкие бритвы, для своего еврея Ёси парикмахера. Ёся сказал им чтоб "Золинген" достали. Одни говорят, что нужен "Золинген", а другие говорят, что "Зингер". Их не поймёшь!

— А что говорит старшина?

— Старшина говорит, зачем среди солдат ерунду распускать, когда даже самый дурак и несмышлёный понимает, что это полковая "утка".

Но в полку шутить и не собирались. На следующий день меня вызвали туда и потребовали, чтобы я сделал обыск своим солдатам.

— Выводите роту из траншеи к себе, делайте обыск, трясите мешки и солдатские карманы сами. Я этого делать не буду. Можете снимать меня с роты!

В полку были недовольны моим "настырным", как они сказали, ответом. Мне пригрозили. Я вернулся в роту назад. О бритвах больше не говорили.

На следующий день в субботу меня вызвали в батальон, там находились люди из полка. Мне была поставлена задача в воскресенье 23-го ноября перед рассветом провести разведку боем переднего края противника. Я должен с ротой переправиться через Тьму и, развернувшись цепью, пойти на деревню.

По данным полковой разведки в деревне находиться небольшой гарнизон. Для усиления роты, мне придаётся взвод миномётчиков младшего лейтенанта Ахрименко[77].

— Ахрименко с ротой в атаку не пойдёт, он займёт свою позицию, когда рота возьмёт деревню.

— Сколько миномётных батарей во взводе? — спросил я Ахрименко, который находился тут же.