Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв

Там, в полутьме, оно и лежало, завернутое в мешковину.

Более всего оно напоминало куколку майского жука, только величиной со свинью. Среднюю свинью.

— Вот, господа. Даже и не знаю, что, собственно, это такое, — сказал архитектор.

Мы наклонились. Янтарь? И очень может быть.

— Как искусно сделано, — сказал Перовский.

— Сделано? — удивился архитектор.

— Ну, а как же?

— Я полагаю, что это древняя окаменелость. Настоящее насекомое в метаморфической стадии куколки. Слышал, что их изредка находят, но только слышал. Никогда сам не находил.

— Окаменелость? Да, в древности насекомые были крупнее, но чтобы настолько? Хотя много ли мы знаем о древности… Удивительно!

— Обыкновенно считают, что янтарь — это окаменевшая живица, смолка хвойных деревьев, хотя никто не смог воспроизвести этот процесс, — сказал я веское слово. — Сам Ломоносов считал, что потребно время, миллион лет или около того. В подтверждение он приводил находки в янтаре мелких насекомых: мол, летели, на дерево сели, прилипли к смолке и через то сохранились навеки.

— Вот видите! — это Перовский архитектору.

— Но есть сторонники и животного происхождения янтаря, — продолжил я. — Правда, они считают, что это некие выделения морских существ. Конечно, это не так красиво, как застывшая смолка. В любом случае, эта находка заставит учёных поломать голову.

— Вы хотите предъявить учёным эту находку? — в голосе Штакеншнейдера я расслышал сомнение.

— Ну, а кому же ещё?

— Набегут, станут мешать, задерживать работы…

— Не набегут, — утешил его я. — Нет у них такой возможности — набегать. Кто они такие, чтобы набегать? Но если что найдется при устройстве путей ли, строений — то пусть изучают. Только аккуратно и не мешкая. Вы же сами сказали — рыли в стороне от плана.

— В стороне, — подтвердил Штакеншнейдер.

— Ну, пусть в стороне и покопаются. Немножко. Вдруг что и отыщут. Но нет у них бюджета на раскопки. Не сами же учёные будут рыть, на то они не пойдут. Нет, мы эту находку отнесём князюшке, а он уж пусть сам решает.

— Князюшке? — спросил Алексей.

— Дондукову-Корсакову. Он в Академии Наук хочет подвиг совершить, так пусть совершает.

— Я, господа, должен вас оставить. Дела, — видя, что разговор зашел на темы, его не касающиеся, уведомил Штакеншнейдер.

— Разумеется, Андрей Иванович, разумеется. Но сначала вот что, — я достал бумажник, а из бумажника — несколько «красненьких». — Вы тех, кто вне плана копал, верно, наказали?

— Непременно, — ответил Штакеншнейдер.

— Это правильно. Но за находку, будьте добры, наградите их от своего имени. Вдруг у них особое чутье на необычное? Ну, и вообще, вдруг ещё какую диковину сыщут, так вот чтобы не закопали обратно, а вам несли, — и я протянул архитектору купюры.

— А почему ты его Андреем Ивановичем зовешь, если он Генрих? — спросил Алексей, когда архитектор вышел.

— Когда говорим по-русский, он Андрей Иванович, а когда по-немецки, то Генрих. Так уж повелось.

— Интересно, — Перовский задумался. — История: Некто, будучи архитектором — нет, лучше доктором Иваном Ивановичем, является добропорядочным, честным человеком, прекрасным семьянином и тому подобное. А в ипостаси, к примеру, Генриха Баумгартена — это злодей. Иван Иванович и не догадывается ни о чем, просто иногда удивляется, отчего это на его сюртуке вдруг пятна крови появляются?

— Так напиши повесть, друг мой, напиши обязательно.

— Да вот как выкрою время, тогда… Ведь журнал!

— Это верно, журнал. Но подыщи толковых товарищей, и рутину делегируй им. Ты генерал, стратег, а не каптернамус.

— Краевский закидывает удочки, — осторожно сказал Перовский. — Не складывается у него с Пушкиным.

— Тебе решать. Краевский — лошадка рабочая, борозды не испортит. Хочешь взять в журнал — бери. Хоть коренником. Ты не тащишь коляску, ты правишь. Сколько у нас подписчиков?

— Две тысячи двести пятнадцать, по последней бухгалтерии. За последнюю неделю сто шесть человек подписались, — не без гордости сказал Перовский.

Что ж, неплохо для начала. Даже хорошо. Даже очень хорошо. Бесплатная рассылка пилотного номера, реклама Булгарина — всё это должно окупиться. У «Телескопа» число подписчиков превысило полторы тысячи, что приемлемо. Для начала. А у Пушкина — не достигает тысячи, это я знаю наверное, поскольку «Современник» печатают в моей типографии. И Краевскому надоело работать за невнятные обещания. У Перовского же Краевский получит хорошее жалование, и должность можно придумать звучную, «исключительный редактор», «премьер-редактор» или что-то вроде. Не жалко. А захочет стать пайщиком — милости просим.

Мустафа стал колдовать у печи. Кофий готовить. Воду он привёз с собой, ладожскую, в бутылке. И помолотые утром зерна. И всякие специи. И чашки фаянсовые. Не фарфоровые, нет. Только фаянс, толстый, прочный фаянс. Держит тепло.

— А потом сядем мирком да ладком на яхту, и поплывем вокруг Европы, — начал я рисовать манящие горизонты. — Шотландия, Англия, Франция…

— У меня Алёша, племянник…

— И племянника возьмём, ты ему отпуск выхлопочешь, для поправки здоровья. Места хватит, яхта хорошая, двухмачтовая шхуна. Есть музыкальный салон, а в нем рояль. Библиотека. И многое другое, без чего немыслимо сегодня познавательное путешествие. И на берегу будем встречаться с замечательными людьми. С Папой.

— С Римским Папой?

— Именно. Климентом Двенадцатым. Очень современный Папа, у нас, бразильянцев, с ним прочные деловые связи. И с Вселенским Патриархом повидаемся, с Григорием, Шестым своего имени. Если удержится до лета.

— А что, болеет?

— Англичанка гадит.

— Они ж не православные.

— Вот именно. Англия, брат, она… Она Англия! С ней ухо востро держать нужно!

Так мы рассуждали о мировых проблемах, запах кофия витал по шатру, и тут…

И тут куколка взорвалась. Не очень громко, словно пистолет выстрелил. И тысячи осколков картечью разлетелись по шатру, опять же не слишком быстро, не пробивая ни ткани, ни нашей кожи. Так, слегка царапая.

На рогожке восседало нечто, похожее на богомола. Только величиной с человека средних размеров. Хитиновый покров твердел на глазах.

Однако!

Чем питаются богомолы?

Видно, эта мысль пришла в голову и существу. Оно приготовилось прыгнуть, выбирая ближайшего. То есть меня.

И прыгнуло — но не очень ловко. ещё не заматерело, древнее насекомое.

Но с ног меня сбило. Сумело. Тяжелое, пуда на три. А если вырастет?

Не вырастет. И я вывернулся, и Мустафа не оплошал: начал сабелькой махать, да аккуратненько, чтобы меня не задеть.

Нашинковал.

Я встал, отряхнулся. Брызги, что летели от существа, кожу не раздражали, одежду не жгли, и на том спасибо.

Перовский смотрел на нас потрясенно. Привыкай, с нами поведёшься, чего только не увидишь.

Но вслух этого не сказал

В шатер прибежал Штакеншнейдер — на шум.

— Оно