Отражения в золотом глазу - Карсон Маккаллерс

Истина открылась внезапно и все сразу объяснила или, по крайней мере, расставила по своим местам. В этот день мистер Брук вернулся домой рано и растопил маленький камин в гостиной. Он сидел перед камином в одних носках, со стаканом бренди в руке, и чувствовал себя уютно и покойно. Рядом на столе лежал томик Уильяма Блейка. В десять часов мистер Брук дремал у камина, а в голове его мелькали фрагменты из Малера и обрывки каких-то мыслей. Внезапно из слабого оцепенения памяти возникли два слова: король Финляндии. Слова показались знакомыми, но в первый момент он не понял, когда и где мог их слышать. Потом вспомнил. Днем, когда он шел по двору колледжа, его остановила госпожа Зеленская и принялась нести очередной вздор. Он ее почти не слушал, размышлял о канонах, которые сдали ученики из класса композиции. Но сейчас слова и интонации ее голоса припомнились со зловещей четкостью. Госпожа Зеленская начала разговор со следующей фразы:

— Однажды, когда я стояла у витрины кондитерской, по улице в санях проехал король Финляндии…

Мистер Брук резким движением выпрямился в кресле и опустил стакан на стол. Черт возьми! Да ведь эта женщина — патологическая лгунья! Почти все, о чем она говорила вне занятий, было ложью! Если она работала всю ночь напролет, то сообщала, будто ходила вечером в кино. Если завтракала в «Старой таверне», заявляла, будто все утро провела с детьми дома. И так далее. Всего-навсего патологическая лгунья, это все объясняет, буквально все.

Мистер Брук щелкнул пальцами и поднялся с кресла. Первое чувство, овладевшее им, было раздражение. Подумать только! У госпожи Зеленской хватало наглости ежедневно являться к нему в кабинет и обрушивать на него свою беспардонную ложь! Мистер Брук не на шутку рассердился. Он долго ходил взад-вперед по комнате, потом вышел на кухню и сделал себе бутерброд с сардинами.

Час спустя он снова сидел перед камином, но теперь его раздражение исчезло и сменилось задумчивым и глубоким интересом. Необходимо, подумал он, рассмотреть возникшую ситуацию объективно и отнестись к госпоже Зеленской так же, как врач относится к больной. Ее ложь была абсолютно безвредной. Она обманывала, не имея никакой цели, не добиваясь никаких выгод. Возможно, это своего рода помешательство, но корыстных мотивов за ним, во всяком случае, не скрывается.

Мистер Брук допил бренди. Ближе к полуночи он начал понимать нечто гораздо большее. Госпожа Зеленская лгала по очень простой и мучительной причине. Все свою жизнь она провела в работе — за роялем, с учениками, за сочинением грандиозных симфоний. Она работала день и ночь не покладая рук, отдавала работе всю душу — на большее ее просто не хватало. А ведь она тоже была человеком, страдала из-за своей ограниченности и делала все, что могла, чтобы ее преодолеть. Проведя весь вечер в библиотеке, она говорила, что играла вечером в карты, и верила, что ей удалось сделать и то, и другое. Обман дарил ей полноту жизни, удваивал то небольшое количество времени, которое оставляла ей работа, расширял крохотный островок личной жизни.

Мистер Брук смотрел на огонь и видел лицо госпожи Зеленской, серьезное, с потемневшими от усталости глазами, с напряженно сжатыми губами. В его сердце смешались вдруг жалость, сочувствие и невероятное понимание. Он на мгновение смутился.

Немного спустя мистер Брук почистил зубы и переоделся в пижаму. Надо смотреть на вещи трезво. Собственно говоря, ничего так и не прояснилось. Что он знает об этом французе, о поляке-флейтисте, о Багдаде? А Зигмунд, Борис, Сэмми — чьи они дети? Действительно ли ее, или она просто где-то их подобрала? Мистер Брук протер очки, положил на столик возле кровати. Он должен немедленно все выяснить, иначе положение на факультете только усложнится. Было два часа ночи. Мистер Брук выглянул в окно и увидел, что в комнате госпожи Зеленской по-прежнему горит свет. Он лег в кровать, состроил в темноте гримасу и начал соображать, что скажет госпоже Зеленской завтра.

В восемь часов утра мистер Брук уже был в своем кабинете. Он сидел, склонившись за столом, и внимательно прислушивался. Ждать пришлось недолго. Услышав знакомые шаги, он тотчас ее окликнул.

Госпожа Зеленская остановилась в дверях. Вид у нее был измученный.

— Как поживаете? — спросила она. — А я отлично сегодня выспалась.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал мистер Брук. — Мне надо с вами поговорить.

Госпожа Зеленская положила на стол папку и устало откинулась в кресле напротив.

— Слушаю вас, — сказала она.

— Вчера мы шли с вами по двору колледжа и разговаривали, — начал он медленно. — Если не ошибаюсь, вы рассказывали что-то о кондитерской и короле Финляндии. Верно?

Госпожа Зеленская, наклонив голову, задумчиво смотрела на угол подоконника.

— Что-то о кондитерской, — повторил он.

Ее усталое лицо прояснилось.

— Ну да, конечно, — бодро подхватила она. — Я рассказывала, что стояла у витрины кондитерской, а в это время король Финляндии…

— Госпожа Зеленская! — воскликнул мистер Брук. — В Финляндии нет короля!..

Госпожа Зеленская выглядела совершенно озадаченной. Минуту спустя она начала снова:

— Я стояла у кондитерской Бьярне, потом отвернулась от витрины с тортами и вдруг увидела, как король Финляндии…

— Госпожа Зеленская, я только что сказал вам, что в Финляндии нет короля.

— Когда я жила в Хельсинки… — в отчаянии начала она, и снова, дав ей договорить до слова «король», мистер Брук прервал ее.

— Финляндия — республика, — сказал он. — Вы не могли видеть короля Финляндии. Все, что вы сейчас говорили, — неправда. Чистейшая неправда.

На всю жизнь запомнил мистер Брук лицо госпожи Зеленской в эту минуту. В ее глазах застыли изумление, растерянность, безысходный ужас. Это был взгляд человека, наблюдающего гибель своего внутреннего мира.

— Мне очень жаль, — сказал мистер Брук с искренним сочувствием.

Но госпожа Зеленская уже взяла себя в руки. Она высоко подняла голову и холодно сказала:

— Я — финка.

— Не сомневаюсь в этом, — ответил мистер Брук, хотя уже спустя секунду в этом усомнился.

— Я родилась в Финляндии, я — финская гражданка.

— Вполне возможно, — сказал мистер Брук, повышая голос.

— Во время войны, — запальчиво продолжала она, — я работала курьером и ездила на мотоцикле.

— В данный момент ваш патриотизм меня не интересует.

— Я собираю сейчас документы, чтобы оформить американское гражданство…

— Госпожа Зеленская! — воскликнул мистер Брук, ухватившись за край стола. — Все это не имеет к делу никакого отношения. А дело заключается в том, что вы утверждаете, будто видели… будто видели…

Он не успел договорить. Ее лицо смертельно побледнело, у рта появились тени. Погибающая и гордая, она смотрела на него широко раскрытыми глазами. И мистер Брук внезапно почувствовал себя убийцей. Глубокое потрясение — понимание, раскаяние, жалость — заставило его закрыть лицо руками. Он долго не мог произнести ни слова, а когда внутреннее волнение улеглось, сказал чуть слышно:

— Да, конечно. Король Финляндии. Он вам понравился?

Час спустя мистер Брук сидел один в кабинете и смотрел в окно. Деревья на тихой Вестбриджской улице почти облетели, серые здания колледжа выглядели невозмутимыми и печальными. Он долго рассматривал знакомую картину, пока не увидел старого соседского эрделя, ковыляющего вдоль улицы. Он видел его сотни раз и не сразу понял, что в нем показалось странным. Потом с каким-то холодным удивлением сообразил, что собака бежит задом наперед. Мистер Брук, не отрываясь, следил за эрделем до тех пор, пока тот не скрылся из виду, после чего вернулся к канонам, которые сдали ему ученики из класса композиции.

Сиротский приют

(перев. Я. Зимаков)

Как сироты стали ассоциироваться для меня с кошмарной бутылкой? Ответ на этот вопрос следует искать в зыбкой логике детства, ибо к началу этой истории мне только-только исполнилось семь лет. Повинен в этом и приют — обиталище всех сирот нашего городка. Это было большое серо-зеленое здание с остроконечной крышей, окруженное вылизанным двориком, абсолютно голым, если не считать двух магнолий. Дворик огражден стальной решеткой, так что, если остановишься поглазеть на улице, сирот можно иногда увидеть. Задний двор приюта, напротив, долгое время был для меня загадкой: высокий дощатый забор полностью скрывал происходящее, но, проходя мимо, можно было услышать голоса невидимых обитателей и звук, похожий на клацанье металла. Таинственность и загадочные голоса сильно меня пугали. Я часто проходила мимо приюта, когда мы с бабушкой возвращались из центра домой, и сейчас мне почему-то кажется, что всякий раз это было в зимних сумерках. Звуки, доносившиеся из-за забора в тусклом свете, таили угрозу, а стальные ворота отдавали, если прикоснуться к ним пальцем, резким холодом. Уныние безжизненного двора и тусклые отблески желтого света в маленьких окнах напоминали мне о чудовищной тайне, ставшей не так давно моим достоянием.