Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля - Иоганнес Бехер

Родители мои неоднократно требовали, чтобы я подружился с Фрейшлагом. Против Фека они тоже ничего не имели, хотя мать его и производила «несолидное впечатление». По сведениям отца, Фек принадлежал к богатой купеческой семье.

Признанными главарями «непокорной» части класса были Гартингер и я. Мой разрыв с Гартингером и дружба с Фрейшлагом и Феком положили этому конец. «Тройка» не терпела ни малейшего сопротивления, она держала в руках весь класс. С некоторыми особенно безропотными приверженцами мы образовали шайку душ в двенадцать, но именовались по-прежнему «тройка». С Гартингером никто не дружил, ни один человек не осмеливался заговорить с ним в школе или вместе пойти домой. Фек и Фрейшлаг склонны были простить его, оставить в покое, но я изо всех сил натравливал их на Францля и советовал как следует взять его в работу. Так как я хорошо знал Гартингера, мне это и поручили.

Прежде всего я от имени «тройки» приказал Гартингеру каждый день, ровно в половине восьмого, ждать нас за Глиптотекой: он обязан был помогать нам готовить уроки. А когда нас вызывали, он должен был подсказывать; для этого мы изобрели целую систему. Гартингер отвечал за наши отметки. Чтобы он не отбился от рук, мы на уроке гимнастики, когда приходила его очередь делать упражнения на турнике, убирали циновку, и он каждый раз с размаху шлепался на пол. Однажды мы рассыпали на полу пистоны-хлопушки. Учитель потребовал, чтобы виновный добровольно сознался. Мы взглядами заставили Гартингера выступить вперед и взять вину на себя.

Почти ежедневно в классе сочинялась какая-нибудь новая басня о Гартингере. Сегодня — будто отец у него пьяница и бьет жену, — позор! Завтра — будто от Гартингера воняет, нет сил стоять рядом, — стыд и срам! У нас были и другие неимущие ученики, но, стараясь выслужиться, они больше нашего допекали «недокормыша».

Отец и мать радовались хорошим отметкам, которые я теперь приносил домой, и приписывали это главным образом тому, что я порвал с Гартингером и не нахожусь более в «дурном обществе». Мама по секрету сообщила мне: если я выдержу экзамен в гимназию, отец сделает мне на каникулы сюрприз. Христина назвала меня однажды «ваша милость».

В эту пору произошло событие — чудовищная история, взбудоражившая не только нашу школу, но и общественное мнение всего города. Ученик одного из младших классов покончил с собой, бросившись с Гроссгесселоэского моста. Прохожие останавливали нас на улице: «Скажите, вы не из той школы, где учился Доминик Газенэрль, что бросился с моста? Вы его знали?» Нет, лично мы его не знали, но это не умаляло нашей гордости, что мы учимся в такой знаменитой школе. Газеты помещали целые статьи о самоубийствах среди школьников, где, в частности, сообщалось, что покончивший с собой ученик, сын неимущих родителей, был доведен до самоубийства возмутительной травлей, которой он подвергался в классе. Началось расследование. В похоронах, хотя смерть последовала от самоубийства, должен был принять участие весь наш класс; высшие церковные власти разрешили похороны по церковному обряду.

Хоронили мальчика на старом Швабингском кладбище. Под заупокойный звон шестеро старших учеников на руках вынесли из морга небольшой гроб; и вся школа, по классам, двинулась за ним. Фек, Фрейшлаг и я шли рядом, Гартингер шел последним. Впереди плыл венок, и на развевавшейся по ветру ленте красовалась надпись: «Нашему незабвенному школьному товарищу Доминику Газенэрлю».

Когда запели хорал, Фек ущипнул меня за ногу и вместо молитвы стал распевать ругательства и сальности, на все лады коверкая имя «Доминик Газенэрль». Каждый должен был бросить на гроб лопату земли. Когда очередь дошла до Гартингера, Фек, стоявший сзади, незаметно толкнул Гартингера, и от испуга тот выронил лопату. Фек возмущенно оглянулся, словно это его самого толкнули.

— Безобразие! — Мы с трудом удержались, чтобы не прыснуть со смеху.

По дороге домой мы повели на Гартингера атаку. По знаку Фека все трое начали хохотать:

— Ха-ха-ха! Умрешь со смеху! — Фек, кривляясь, приплясывал перед Гартингером.

Гартингер затыкал уши и пытался убежать от нас. Тогда Фрейшлаг поднял его и понес, как гроб. Это была игра в похороны. Я в роли священника шел впереди и бубнил молитвы. Фек следовал за «гробом», изображая траурную процессию. Только на Терезиенштрассе, перед домом Гартингера, Фрейшлаг торжественно опустил его, а Фек дал «гробу» такого пинка, что тот живо вскочил на ноги и понесся вверх по лестнице.

XVI

У отца с матерью завелась тайна. С тех пор как бабушка вернулась из Лейпцига, куда она ездила к дяде Карлу, не проходило дня, чтобы у нас не собирался семейный совет. Дядя Оскар, лейб-врач принца Альфонса, чуть не каждый день вместе с бабушкой приходил к обеду.

В эти дни Христина подавала мне обед в мою комнату, а я пальцем о палец не ударял при этом. «Так оно водится», — говорил я себе, развалясь в кресле, словно между Христиной и Гартингером было что-то общее и словно они заключили против меня союз.

Иногда же, наоборот, я усердно помогал ей и всячески перед ней лебезил, стараясь выведать то, что все от меня скрывали, но она только прикладывала палец к губам:

— Тс! Тс! — и сокрушенно вздыхала: — Господи Иисусе… Бедный господин Карл… Ох-хо-хо!

Дядю Карла я знал хорошо. Он служил адвокатом в имперском суде. Однажды он дрался на дуэли и потом целый год просидел в крепости Пассау. Дуэль произошла из-за какой-то любовной истории, героиней которой была танцовщица, по имени Мария Ирбер. Когда я был маленьким, дядя Карл сажал меня верхом к себе на колени и начинал катать; а кроме того, он знал множество неприличных слов. Они с отцом некогда входили в одну студенческую корпорацию. Отец подготовил дядю к государственным экзаменам, а другие корпоранты исхлопотали ему службу в Лейпциге. Не так давно дядя женился; меня тоже взяли на свадьбу и по этому случаю купили новый матросский костюм. Венчание должно было состояться в церкви Габельсбергов. По дороге в церковь отец и мать говорили о том, что дяде Карлу действительно повезло: он «сделал хорошую партию». Но дядя Карл опоздал на венчание, мы ждали его в ризнице целый час, отец тщетно разыскивал его по телефону, пастор в полном облачении утешал невесту, мою новую тетю Гертруду, а она у всех занимала носовые платки и плакала навзрыд. Дядя Карл появился в то самое мгновение, когда уже решили перенести свадьбу на следующий день. Он извинился, сказав, что страдает мигренью и провел ужасную ночь. «Ужасная ночь» наполнила маленькую ризницу такими пронзительными пивными парами, что отец попросил священника ускорить процедуру венчания, так как дамы и без того устали… На свадебном обеде в ресторане «Четыре времени года» на десерт подали пломбир.

Стараясь проникнуть в тайну взрослых, я срочно заболел ангиной. Я лежал в постели, и дядя Оскар пришел меня проведать. Он прописал мне компресс и порцию малинового мороженого. Я задал ему несколько «спасительных» вопросов, он размяк и выдал семейную тайну.

На второй день после приезда бабушки в Лейпциг дядя Карл, не закрыв душа в ванной, голый выбежал на улицу, и, схватив чей-то велосипед, покатил в суд. Велосипед, которым дядя Карл воспользовался для своего путешествия нагишом, принадлежал рассыльному из соседней булочной; в поднявшейся суматохе велосипед исчез, и пришлось возместить его стоимость. Дядя Карл ворвался в зал заседаний, откуда, воспользовавшись переполохом, чуть не сбежал обвиняемый — тяжкий преступник. Голого дядю Карла связали и отправили в психиатрическую больницу. Болезнь, которая привела к этому припадку, началась, в сущности, много лет назад, но вовремя на нее не обратили внимания и не лечили как следует. Подробнее распространяться на этот счет дядя Оскар не пожелал. На днях дядю Карла перевезли из Лейпцига в Эгельфинг, большую казенную больницу под Мюнхеном.

Кстати, я узнал, что у меня есть еще дядя, имени которого родители никогда не упоминали, — дядя Гуго. Лишь изредка в семье у нас заговаривали об «эмигранте». Он жил на Яве. Этот дядя, как выразился. дядя Оскар, не сумел сохранить в порядке доверенную ему кассу и в день, когда нагрянула ревизия, скрылся. Семья помогла ему перебраться за границу…

— В ближайшее воскресенье мы поедем в Эгельфинг навестить дядю Карла, — сообщил в заключение дядя Оскар. — Если ты выздоровеешь, мы и тебя возьмем. Иной раз один вид детей оказывает на такого рода больных благотворное действие.

Боль в горле мгновенно прошла, и на следующий день мне разрешили встать.

Отец сказал, что дядя Карл заболел от переутомления — усиленная работа подействовала на мозг, дядя ужасно страдает.

У Христины дрожали руки.

— Вот до чего люди доводят себя! — бормотала она себе под нос и роняла посуду. В кухне все перевернулось вверх дном. Полотенца висели на стульях, чашки кувыркались на плите, вилки спихивали на пол с кухонного столика грязные тарелки.