Самарканд - Амин Маалуф

Я отправился к своему земляку во дворец Атабак — белокаменное здание с тридцатью просторными комнатами, меблированными частично на восточный манер, частично на европейский, утопающий в коврах и произведениях искусства, с озером перед ним, отражающим его изящные колонны. Дворец был окружен огромным парком с ручьями, искусственными озерами — настоящий персидский рай, в котором городской шум перекрывался пением цикад. Это была одна из самых прекрасных резиденций Тегерана. Она принадлежала прежнему премьер-министру, затем была приобретена богатым купцом-зороастрийцем, ярым сторонником конституции, любезно предоставившим ее в распоряжение американцев.

Шустер встретил меня на крыльце. Оправившийся после утомительного путешествия, он показался мне очень молодым и не выглядел на свои тридцать четыре. А я-то думал, Вашингтон пошлет убеленного сединами старца!

— Я пришел поговорить с вами об этом деле с миссиями.

— И вы тоже! — Он Лукаво улыбнулся.

— Не знаю, отдаете ли вы себе отчет, какие размеры приняло это протокольное дело. Не забывайте, мы с вами в стране, изощренной в интригах!

— Никто больше меня не наслаждается интригами. — Он снова засмеялся, но вдруг остановился, и лицо его приняло серьезное выражение, приличествующее его должности. — Господин Лесаж, речь идет не только о протоколе, но еще и о принципах. Прежде чем согласиться на это назначение, я довольно подробно ознакомился с судьбами десятков иностранных экспертов, работавших здесь до меня. Некоторым из них не откажешь ни в компетентности, ни в доброй воле. Но все они потерпели фиаско. И знаете почему? Потому что попали в ловушку, в которую теперь заманивают и меня. Я был назначен генеральным казначеем Персии персидским парламентом, и потому в порядке вещей, что я ставлю в известность о своем приезде шаха, регента, правительство. Я американец, следовательно, могу нанести визит очаровательному господину Расселу. Но почему от меня требуют визитов вежливости русским, англичанам, бельгийцам и австрийцам?

Я вам скажу почему; потому что хотят показать всем — персидскому народу, так много ждущему от американцев, парламенту, который, несмотря на давление, дал согласие на мое назначение, — что Морган Шустер — такой же иностранец, как и все остальные farangui. Стоит мне вступить на эту дорожку — обходить с визитами миссии, как приглашения повалят валом, дипломаты — люди вежливые, гостеприимные и воспитанные, они говорят на тех языках, которые я знаю, играют в те же игры, что и я. Я неплохо заживу, уверяю вас, господин Лесаж, тратя свое время на бридж, чаепития, теннис, конный спорт и балы-маскарады, а через три года, когда вернусь домой, буду богат, весел и в добром здравии. Но приехал-то я вовсе не за тем, господин Лесаж!

Он чуть ли не перешел на крик. Чья-то невидимая рука, возможно, его жены, прикрыла дверь гостиной. Он, казалось, не обратил на это внимания и продолжал:

— Я явился сюда с вполне определенной миссией: модернизировать финансы этой страны. К нам обратились потому, что доверяют американским институтам и нашему умению вести дела. Я не намерен разочаровывать тех, кто меня нанял. И обманывать тоже. Я принадлежу к христианской нации, господин Лесаж, и для меня это что-то да значит. Какое мнение сложилось на сегодня у персов о христианских нациях? Наихристианнейшая Англия захватывает их нефть, наихристианнейшая Россия навязывает свою волю согласно циничному праву сильнейшего. Кого из христиан им довелось до сих пор лицезреть? Пройдох, спесивцев, безбожников, казаков. Какое у них складывается о нас представление? В каком мире мы собираемся жить вместе? Разве единственный выбор, который мы способны им предложить, это быть нашими рабами или нашими недругами? Разве не могут они быть нам партнерами, ровней? К счастью, кое-кто из них продолжает верить в нас, в наши ценности, но сколько еще времени смогут они затыкать рты тысячам, для которых европеец — все равно что бес?

На что будет похожа Персия завтра? Это будет зависеть от нашего поведения, от поданного нами примера. Баскервиль заставил персов позабыть о стольких хищниках. Я чрезвычайно чту его, но, уверяю вас, не намерен сложить здесь свою голову, я желаю просто быть порядочным человеком. Я буду служить Персии, как служил бы американской компании, не стану обкрадывать ее, но постараюсь оздоровить и способствовать процветанию, буду уважать ее административный совет, но не кланяться и не целовать ручки.

У меня из глаз глупейшим образом потекли слезы. Шустер смолк и ошарашенно и недоверчиво вгляделся в меня.

— Если я ненароком обидел вас, словами или тоном, простите великодушно.

Я встал и протянул ему руку.

— Вы никоим образом не обидели меня, господин Шустер, но всего лишь перевернули мне всю душу. Я передам ваши слова своим персидским друзьям, думаю, их реакция будет такой же.

От него я помчался в Бахаристан, зная, что застану там Фазеля. Заметив его издали, я закричал:

— Фазель, еще одно чудо!

13 июня парламент с беспрецедентным единодушием постановил: наделить Моргана Шустера всеми полномочиями в отношении финансов. С тех пор его стали регулярно приглашать на заседания Совета Министров.

А между тем происки в отношении Шустера на этом не кончились: некоторое время спустя непонятно откуда взялся еще один слушок, позабавивший Тегеран. Будто бы Американец принадлежал к одной персидской секте. Это может показаться абсурдным, но распространявшие этот слух позаботились о том, чтобы он выглядел правдоподобным. Со дня на день все американцы стали, на взгляд толпы, подозрительными. И вновь поговорить с генеральным казначеем выпало мне. Наши отношения были очень теплыми. Он звал меня Бен, я его Морган. Я объяснил ему, в чем суть дела:

— Говорят, среди твоих слуг есть бабиды и известные бахаисты[80], и Фазель это подтвердил. Говорят также, что бахаисты недавно основали очень активное общество в Штатах, являющееся ответвлением от иранского. Из этого делается вывод, что все американцы, приехавшие сюда с тобой, — бахаисты, которые, прикрываясь финансами, на самом деле намереваются увеличить число своих адептов.

Выждав минуту, Морган сказал:

— Я отвечу только на один действительно важный вопрос: нет, я приехал сюда не затем, чтобы проповедовать либо обращать, а чтобы провести реформы, в которых нуждается эта страна. Добавлю, что, разумеется, не принадлежу к бахаистам, что узнал о существовании всех этих сект из книги профессора Брауна перед самым моим отъездом сюда и совершенно не способен отличить бабида от бахаиста. Что до моих слуг, которых в этом огромном доме не меньше полутора десятка, всем известно, что они были здесь до меня. Я доволен тем, как они справляются со своими обязанностями, и это единственное, что имеет значение. Я не привык судить о своих помощниках по их религиозной принадлежности или цвету галстука!

— Я так тебя понимаю, это отвечает и моим убеждениям. Но мы в Персии, здесь иные понятия. Я только что от нового министра финансов. Он считает, что заставить молчать клеветников можно, только уволив слуг. Или хотя бы некоторых.

— Этим делом занимается министр финансов?

— В большей степени, чем ты думаешь. Он опасается, как бы из-за этого не пошли насмарку все ваши начинания. Он просил меня сегодня же доложить ему о нашем разговоре.

— Что ж, не смею тебя задерживать. Передай ему, что ни один из моих слуг не будет уволен и что я не желаю больше об этом говорить!

Он встал.

— Морган, я не уверен, что такого ответа будет достаточно! — стал настаивать я.

— Вот как! Тогда прибавь следующее: «Господин министр финансов, если вам больше нечем заняться, кроме как ломать себе голову относительно религиозных убеждений моего садовника, я в состоянии занять вас более серьезными проблемами».

Я передал министру только суть разговора, но, кажется, Морган все же высказал ему все при первой же встрече. И ничего страшного не произошло. На самом деле все были рады тому, что наконец какие-то вещи были проговорены вслух.

— С тех пор как Шустер в Тегеране, — сказала мне однажды Ширин, — воздух стал чище, здоровее. Когда перед тобой хаотическое, беспорядочное нагромождение проблем, кажется, потребуются века, чтобы все встало на свои места. И вдруг появляется кто-то, и дерево, казавшееся уже безнадежным, словно по волшебству оживает, на нем появляются листья, плоды, оно дает тень. Этот чужестранец снова вселил в меня веру в персов. Он не разговаривает с ними, как с туземцами, не обращает внимания на всякие мелочи, он говорит с ними, как с мужчинами, и они становятся ими. Знаешь, в моей семье старые женщины молятся за него.

XLVI