Не святой (ЛП) - Уайльд Риа

Я сажусь напротив них, передо мной стоит тарелка с яичницей и беконом на пару, а сбоку — свежезаваренный кофе. Я беру его первым.

— Я хочу, чтобы ты научилась плавать, — говорит он после нескольких минут молчания.

— Что?

— Я хочу научить тебя плавать.

— Габриэль…

— Я не приму “нет” в качестве ответа, Амелия. Тебе нужно научиться плавать, и я научу тебя. Здесь, в моем бассейне, будем только мы.

— Когда?

— Мы начнем сегодня. Моя мама возьмет Линкольна на несколько часов в парк.

Казалось, что инцидент в бассейне произошел не несколько недель назад, а целую вечность назад, но я все еще помнила его, страх, панику, и знала, что Габриэль не скоро это забудет.

Дело было не только в плавании. Мой страх перед водой коренился глубоко в моих воспоминаниях: как я чувствовала себя, когда тонула снова и снова, когда жестокие руки в наказание заставляли меня опускаться под воду. Он держал меня под водой до тех пор, пока не чувствовал, что я начинаю захлебываться, и перед тем, как я теряла сознание, он вытаскивал меня обратно, давал мне отдышаться, а затем заставлял снова погрузиться под воду.

Я боролась с ним. Каждый раз, но он был сильнее, больше…

Его издевательства надо мной не знали границ. Моя мать, хотя и не была лучшей матерью, никогда не обижала меня и не позволила бы ему этого сделать, но после ее смерти суд признал отчима моим законным опекуном, а он был злобным ублюдком. Издевательства начались в тот же день, когда мы положили тело моей матери в землю.

Сначала это было эпизодически. Раз в неделю он бил меня, швырял, но, похоже, он получал от этого удовольствие, и поэтому это стало более регулярным. Однажды я попыталась убежать, но меня нашли, и в конце концов он запер меня в доме, чтобы я была его постоянной грушей для битья. На мне не осталось ни одного сантиметра без синяков, и когда бить стало скучно, он перешел к порезам, нанося удары ножом или ножницами, в основном по рукам, спине. Об меня тушили сигареты, меня стригли и дергали за волосы. Он топил меня. Часто.

Когда мне исполнилось шестнадцать, он решил, что может получать от меня деньги. Продал меня своим друзьям, чтобы они меня использовали. Это продолжалось так долго, что стало нормой. Это было то, к чему я привыкла.

У меня не было друзей, мне не к кому было обратиться. Я уже обращалась в полицию, но они ничего не сделали. Там никого не было. Пока я не забеременела Линкольном и не поняла, что должна спастись сама, чтобы спасти его.

— Амелия? — спрашивает Габриэль. — О чем ты только что думала?

Я сглотнула, пытаясь выбросить из головы воспоминания.

— Ни о чем.

Я скрывала от всех насилие над собой, носила длинные рукава и одежду, скрывающую спину, чтобы спрятать шрамы. Мне было стыдно за свое прошлое. Стыдно за то, что я не сделала ничего, чтобы спасти себя, пока у меня не появился сын.

Стыдно за то, что я позволила кому-то сделать это со мной, и стыдно за то, что я до сих пор позволяю этой травме управлять большей частью моей жизни.

Но теперь я открыла колодец воспоминаний, щелкнула замком на шкатулке и не могла остановить их. Не могла остановить вспышки в моем сознании. Я слышала, как Габриэль зовет меня по имени, но и лица насильников тоже, их маниакальный смех, когда я умоляла их остановиться, как пахло, когда сигарета прожигала дыру в моей коже, как я задыхалась каждый раз, когда он вытаскивал меня из воды за волосы, оттягивая их так сильно, что казалось, будто он вырвет их прямо руками.

— Амелия!

Я вскочила, обнаружив, что мои ногти впиваются в дерево стола, а из одного капает кровь, потому что я так сильно давила. Я даже не почувствовала боли.

Энцо появляется рядом с Габриэлем, смотрит на меня, голова наклонена, брови нахмурены, как будто он может заглянуть прямо в мой мозг и выудить оттуда эти мысли.

— Я в порядке, — я хрипло шепчу, качая головой. — Извини, замечталась.

Челюсть Габриэля крепко сжалась, даже Линкольн на его коленях перестал двигаться, его невинные глаза уставились на меня. В моей груди стало тесно, горло сжалось. Габриэль встает, передает моего сына Энцо, а после обходит стол, подходит ко мне и поднимает руку.

От свежих воспоминаний я вздрагиваю, независимо от того, знаю я или нет, что он никогда бы не причинил мне такой боли.

Он замирает.

— Ты расскажешь мне, — мягко требует он. — Ты расскажешь мне, что с тобой случилось.

Но я не могу дышать. Я открываю рот, чтобы сказать это, зная, что это паническая атака, которой я страдаю уже много лет.

Я бросаюсь к Габриэлю, хватаю его своими окровавленными пальцами, размазывая кровь по рукаву его белой рубашки.

— Н-не могу дышать! — я заикаюсь между сбивчивыми вдохами. — Не могу.

Моя одежда была слишком тесной, рубашка на спине жгла кожу. Мне нужно было ее снять.

— Уведи его! — Габриэль кричит, но я не понимаю о ком он, слишком растерянная, пытаясь встать, и вместо этого опускаюсь на пол, Габриэль падает вместе со мной. — Отнеси его к моей матери, Энцо. Уходи сейчас же!

— Я н-не могу дышать, — задыхаюсь я.

Вода заполняла мои легкие, душила меня. Она была ледяной и грязной, такой мутной, что я ничего не могла разглядеть. От нее щипало глаза. Я боролась.

— Убери это! — слышу я свой крик, но это не так, это в моей голове. — Слезь с меня!

Я втягиваю воздух, но он был слишком тугим. Все было слишком туго.

— Амелия! — Габриэль. Это был Габриэль.

Он топил меня? Нет. Он не причинит мне вреда. Не причинит.

— Сними это! — умоляю я. — Я не могу дышать.

— Что, Амелия? Что снять?

— Мокрую одежду! — я плачу, стряхивая его руки с себя, чтобы вцепиться когтями в собственную рубашку.

— Ты не мокрая, Амелия, — пытается сказать он.

— Я мокрая!

Мне удается снять ее, снять одежду, но этого недостаточно. Я пытаюсь снять еще, но меня внезапно обнимают, толстые руки обхватывают меня, удерживая на месте. Я кричу. Слишком сильно. Это было слишком.

— Амелия, детка, послушай меня, — это был он. — Послушай меня!

Я дергаюсь, сердце так сильно колотится в груди, что кажется, будто оно выпрыгнет прямо из грудной клетки.

— Послушай меня, Амелия, — раздается его голос у моего уха. — Я держу тебя. Я держу тебя.

— Больно, — хнычу я.

— Я знаю,