Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Робертсон

Он достал из кожаной тубы свиток пергамента — страницу священного писания, расписанную великим мастером и преданным слугой Акуюба. Великолепные краски, восхитительные переходы оттенков, безупречная аккуратность черных линий, дивный блеск золота и серебра. Чудесный цветок Искусства и Волшебства. И теперь узоры Пустыни живут в сердце мальчика.

Иль-Адиб улыбнулся. Сарио уже не мальчик. Он теперь слуга Акуюба, в этом можно не сомневаться.

Старик развернул и разгладил страницу, прижал углы резными золотыми фигурками — символами Ордена. Густая зелень шелка — священный цвет Аль-Фансихирро; в лингве оскурре, в повторяющихся элементах бордюра — дыхание Акуюба, Волшебство. Сам по себе текст не обладает магической силой.

Здесь есть чему поучиться мальчику, вернее, уже не мальчику. Сарио даже сам еще не догадывается, кем он станет.

"Он немало узнал от меня, но еще очень много ему предстоит узнать”.

Иль-Адиб вдыхал священные запахи, читал знакомую тайнопись в сложных рисунках, недоступную тем, кто обделен внутренним оком. Смотрел на созданный его собственными руками магический узор и думал о том, что добился успеха.

Из новых веществ получились новые краски. Кровь тза'абов смешалась с кровью тайравиртцев; Дар ослабленного чумой рода, соединясь с внутренним оком Аль-Фансихирро, сотворил совершенно новую силу.

— Для Тебя, — тихо произнес старик на самом дорогом ему языке — лингве оскурре, языке Аль-Фансихирро. — Во имя Тебя, великий Акуюб, чтобы вновь поселился Ты в сердце Пустыни, в душе ее народа. Я создал Тебе нового Пророка. Да внемлет он гласу Твоему; да исполнит он чаяния народа своего; да станет он могущественнейшим Аль-Фансихирро.

Курились благовония. Он закрыл старые слезящиеся глаза, но тут же открыл — какое-то насекомое укусило в грудь. Хмурясь, он раздвинул полы халата, обнажил худую грудь с дряблой кожей.

Насекомого не было, но между ребрами у сердца выступила капелька крови.

Старый тза'аб обмер.

— Нет! Еще рано!

Капелька набухла и потекла. Хрупкие ребра раздвинулись и хрустнули, пропуская клинок, который находился далеко от шатра.

— Слишком рано… — простонал, испуская дух, дряхлый Иль-Адиба.

И слишком поздно.

Сааведра, вызванная во двор, с изумлением и страхом уставилась на незваного гостя.

— Что ты здесь делаешь?

Алехандро растерянно заморгал. Только что он беспрепятственно вошел через массивные ворота из кованого железа под оштукатуренной глиной кирпичной аркой. Одна узорчатая створка — половина листа аканта — так и осталась отворенной, словно он подумывал о бегстве. Близился вечер; по обе стороны от Алехандро свежеющий ветерок играл пламенем факелов. На лице наследника герцога, на его драгоценностях резвились свет и тени.

Сааведра тотчас мысленно дала себе подзатыльник — думай что говоришь. Пресвятая Матерь…

— Я хотела спросить, зачем ты пришел? — Она изо всех сил старалась не выдать волнение. — То есть я имею в виду… — Голос предательски дрожал. Она разозлилась на себя и сказала напрямик:

— Я тебя не ждала.

— Я сам себя не ждал. — Он пристыженно ухмыльнулся, теребя роскошный кружевной воротник рубашки. — То есть не собирался сюда приходить. Просто.., пришел.

Сааведра кожей чувствовала взгляд молчаливого родственника, стоявшего за ее спиной. Он был вежлив — не вмешивался. Но и не уходил. Гости не баловали Палассо Грихальва вечерними визитами.

А сыновья герцогов не бывали здесь со времен нерро лингвы. Ни разу.

И вот это случилось…

"Да, вежливость. Я должна быть вежливой. Есть правила, специальный протокол, от меня почти ничего не зависит”.

— Не желаете освежиться? Не угодно ли пройти в солярий? Он отказался. Запоздало стащил с пышной черной шевелюры синюю бархатную шляпу с пером.

— Я думал.., ты не откажешься со мной прогуляться.

— Прогуляться? С тобой? Сейчас?

«Вот это сюрприз. Матра Дольча, да какая блоха тебя укусила? Ты хоть представляешь себе, о чем просишь?»

Снова разозлившись на себя, Сааведра сказала с вымученной улыбкой:

— Вообще-то я собиралась лечь в постель… — И осеклась. “С ума сошла! Говорить о постели с мужчиной… С ним!"

— Кабесса бизила, — пробормотала она. Алехандро услышал и улыбнулся.

— И я. Рад видеть, что ты смущена не меньше меня. Это он-то смущен? Она едва не прыснула. Алехандро никогда не смущается.

— Так в чем же дело? — И тут она ляпнула:

— Опять сложности с женщиной?

Он покраснел. “Милая Матерь, когда же я возьмусь за ум?"

— Эйха, не обижайся. Граццо.

— Да что ты, какие обиды, — сказал он, не поднимая глаз. — Да, дело в женщине, но это вовсе не то, о чем ты подумала. Может, я и впрямь зря пришел… Может, я просто дурак. Мы ведь договаривались, что ты будешь меня писать, а не выслушивать нытье…

Алехандро снова залился краской, смял бархатную шляпу в сильных руках. Запустил пальцы в нечесаные волосы.

«Надо было остаться в таверне. Пресвятая Матерь, ну почему все идет не так?»

Он криво улыбнулся.

— Твоя овчарка не будет против, если я все объясню тебе с глазу на глаз? А то перед двумя Грихальва сразу мне не по себе.

— Овчарка? — растерянно переспросила она и резко повернулась. — Бенедисо, не волнуйся. Кто-кто, а дон Алехандро не сделает мне ничего плохого.

Губы Бенедисо тронула улыбка.

— Пожалуй, — пробормотал он и скрылся в доме. Сааведра повернулась к герцогу.

— Ну вот. Ушел. Больше некого стесняться. Доволен? Алехандро тяжело вздохнул.

— Это зависит…

— От чего?

— От тебя. Или от меня. Но я больше не могу ждать. И так слишком долго…

— Что — слишком долго? — Ее выдержка трещала по швам. — Слишком долго молчал о том, что тебе не нравится моя работа? “О Матра, это здесь ни при чем. Что я несу?” Она судорожно сглотнула и понесла дальше:

— Не хочешь, чтобы я тебя писала? А ведь портрет почти готов. Он изумленно смотрел на нее.

— Эйха! Нет! Ты работаешь превосходно! Великолепный художник. Такого красавчика сделала из кривозубой кабессы бизилы. — В улыбке блеснул знаменитый зуб и сразу спрятался под иронично-самоуничижительной маской. — Нет, твоя работа тут ни при чем, если не считать того, что оригинал портрета хочет попросить об одной услуге.

Успокоенная, обезоруженная, Сааведра улыбнулась.

— Ты же знаешь, я для тебя все что угодно сделаю. В оленьих глазах вспыхнул огонь.

— Номмо Матра эй Фильхо! — выпалил Алехандро. — Я верил, что ты это скажешь.

Он подался вперед, чтобы обнять ее, прижать к себе, поцеловать алый шелк ее губ.

И тут Сааведра обнаружила, что смущение исчезло бесследно. А чуть позже и робость. Зато появились другие чувства, но они ей нисколько не мешали.