Инспектор и бабочка - Виктория Платова

– Никакой особой просветительской деятельности я не веду, инспектор.

– Но контакты с теми, кто интересуется искусством Бенина, поддерживаете?

– Человека по имени Кристиан Платт среди моих клиентов не было, если вас интересует именно это.

– Я вам верю, Дарлинг. Я просто ищу возможный мотив преступления… Скажите, как дорого могут стоить африканские поделки на аукционах?

– Если речь идет не о… как вы выразились поделках, а о подлинных предметах искусства – достаточно дорого.

– Порядок цифр?

– От нескольких десятков до нескольких сотен тысяч евро. В случае с артефактами ценник может содержать любое количество нулей. Что, в расследовании возник аукционный след?

Мысль об аукционном следе оформилась у Субисарреты лишь сейчас, и то – с подачи русской. Надо бы присмотреться к Кристиану Платту поближе, собрать сведения относительно его пребывания в Бенине, если таковые имеются. И вообще выяснить, чем он занимался при жизни. Обычная рутинная работа, связанная с пересылкой десятков факсов, файлов и электронных писем. И возможным выездом за пределы уютного джаззальдийского Сан-Себастьяна. Не это пугает инспектора – то, что, присмотревшись к Кристиану Платту поближе, он все равно обнаружит за стеклом пижамного рождественского шара своего друга Альваро Репольеса.

Альваро-Кристиан, а теперь еще и Хлей.

– Малышка назвала покойного Хлеем. Это никак не связано с червями?

– Боюсь, что нет.

– Просто ничего не означающее имя? Такое же, как Мо?

– Возможно… – Дарлинг снова хмурится. – Возможно, это сокращенное от Хлелайла.

– Хлелайла? – старательно повторяет Субисаррета.

– Хлелайл – африканское имя, не слишком распространенное. Близкий по значению перевод, хотя и не очень точный, – «измененный».

– Как?

– Измененный.

Теперь уже инспектор чувствует себя заключенным в стекло рождественского шара. Дарлинг еще что-то говорит, но разобрать слова невозможно. Ни одного звука не проникает сквозь толщу стекла, разом исчезли все запахи. Картинка же, наоборот, приобрела дополнительную четкость, предметы укрупнились и приблизились: Субисаррета видит темную вмятину на боку одного из яблок и следы гниения на другом. Те же неприятные метаморфозы произошли и с другими фруктами, повезло только финикам: они всего лишь сморщились и усохли. Капли морской воды на поверхности стола, до того прозрачные, неожиданно стали карминно-красными; в бокале с вином покачивается крошечное птичье перышко, невесть как туда попавшее. Перышку не выбраться без посторонней помощи, так же чувствует себя и Икер: кто-то извне должен сказать или сделать что-то, чтобы наваждение рождественского шара рассеялось.

– В… еважн себ… увствует?..

Фраза Дарлинг бьется о невидимое толстое стекло, и части слов теряются. Разбиваются вдрызг с тихим мелодичным звоном, подобно сорвавшейся с елки новогодней игрушке. Однако общий смысл понятен: «Вы неважно себя чувствуете?»

– В… побледн…

Вы побледнели. Да.

– Должно быть, я не очень хорошо переношу качку, – услышала ли его русская?

– Я скажу капитану, чтобы он лег на обратный курс.

– Не стоит менять его из-за меня, Дарлинг.

– Нам все равно нужно возвращаться. Это была небольшая морская прогулка.

– Все в порядке. Мне уже легче.

Субисаррете и вправду легче, ощущение застеколья исчезло, все произнесенное доносится до ушей в первозданном виде: ни одной буквы не потеряно, ни одной запятой. Яблоки сияют непорочными глянцевыми боками, финики – свежи и округлы, белесый налет с сыра исчез, и капли воды на столе – всего лишь капли воды, а не крови.

– Почему Лали назвала Кристиана Платта именно так?

– Откуда же мне знать? – Дарлинг пожимает плечами. – Боюсь, что и сама она не сможет вам объяснить. А даже если бы смогла… Лали редко снисходит до объяснений. Мы к этому привыкли, но… Предполагаю, что посторонним людям с ней тяжело.

– Мне не было тяжело с ней. Лали – очень обаятельная девочка, и общаться с ней одно удовольствие.

– О, да! Если она хочет понравиться – обязательно понравится.

– Вы даже не спросили меня, удалось ли выяснить новые подробности по делу…

– Удалось ли выяснить новые подробности по делу? – послушно повторяет Дарлинг, но, чувствуется, ей не особенно интересен ответ.

– Ничего, что кардинально изменило бы ход расследования или направило его по новому руслу. В любом случае беседа была познавательной. И я благодарен, что вы позволили поговорить с девочкой наедине.

– Надеюсь, беседа была исчерпывающей.

Тонкий намек на то, что Дарлинг больше не хотела бы видеть Икера Субисаррету поблизости от своего святого семейства. Ее поведение понятно: полицейский инспектор, находящийся при исполнении служебных обязанностей, мало на кого действует вдохновляюще. Особенно если ты оказался невольно втянутым в орбиту преступления. Для многих это самый настоящий стресс (в практике Субисарреты бывали и такие случаи), но до сих пор русская не проявляла явного недовольства. Она подробно отвечала на вопросы, не выглядела растерянной, не путалась в показаниях. Вежливое равнодушие – именно так можно охарактеризовать идущий от нее слабый импульс. Останется ли она такой же равнодушной, если узнает, что один из ее воспитанников скрыл факт знакомства с ночным портье?

– Я обещал девочке несколько книг с комиксами…

– Вы уже говорили об этом.

– Сегодня вечером я собираюсь заглянуть в «Пунта Монпас», у меня еще осталось несколько вопросов к персоналу… И мог бы занести книги в ваш номер.

– Проще оставить их на ресепшене, инспектор. Вечером нас не будет в гостинице.

– Когда вы собираетесь вернуться?

– Не знаю. Видимо, поздно.

Так и есть, Дарлинг недвусмысленно дает понять, что считает их общение законченным. И чтобы продолжить его, Субисаррете нужны более веские основания, чем стопка книжек с картинками.

– Я понял вас, Дарлинг.

– Вот и отлично.

– Мне хотелось бы еще переговорить с Исмаэлем…

– Вы можете сделать это прямо сейчас. Идемте.

Спустя минуту Субисаррета оказывается на носу яхты. Ветер здесь намного ощутимее, лицо то и дело обдает солеными брызгами, а над головой громко хлопает крыло паруса. Идиллическую картину дополняют фигуры Исы и ангела: черного парня, стоящего широко раздвинув ноги, и белой девчушки, прижавшейся к нему. Чайки, если они и были, давно уже покинули окрестности «Candela Azul». Только теперь Субисаррета понимает, что оба они – и парень, и девчонка, по-настоящему красивы, хоть сейчас на обложку какого-нибудь журнала для домохозяек. И сама маленькая, – почти скульптурная – группа выглядит законченной: брат и сестра с разным цветом кожи, но одинаково любящие друг друга. Здесь не нашлось бы места даже Дарлинг, не говоря уже о Субисаррете с его унылыми полицейскими вопросами. Русская первой решается нарушить идиллию и произносит:

– Исмаэль!..

Голос Дарлинг, запутавшийся в ветре, так тих, что едва доносится до стоящего рядом Субисарреты, но у Исмаэля хороший слух. Он оборачивается и приветственно машет рукой.

– Инспектор хотел поговорить с тобой.

– Да, конечно.

– А мы с Лали поднимемся к Серхио.

Серхио, очевидно, и есть капитан «Candela Azul», человек, который хорошо знает свое дело. Лали перекочевывает из рук брата в руки Дарлинг, и обе они скрываются в рубке. А Субисаррета подходит к Исмаэлю и становится рядом; некоторое время они оба наблюдают за белыми гребешками волн. Первым прерывает молчание саксофонист:

– Вчера вечером я рассказал вам все, что знал, инспектор. Больше мне добавить нечего.

– Со вчерашнего вечера кое-что изменилось.

– Вы напали на след преступника?

– Я хотел бы поговорить с вами о ночном портье. Викторе Варади. Вы, вроде бы, знакомы с ним…

– Тот парень, который втирал мне про красоты Сан-Себастьяна. И про Аквариум, я помню. Только трехминутную беседу нельзя назвать знакомством.

– Вы не виделись с ними за пределами отеля?

– С чего бы?

– Значит, нет?

– Нет.

Ни один мускул не дрогнул на лице Исмаэля, ни одна ресница не пошевелилась. Почему Субисаррета уверил себя, что приезжавший к Виктору «нигер» и есть Иса? Этим «нигером» мог оказаться любой человек с темной кожей. Ведь цыганский засранец дал весьма приблизительное описание визитера, ограничившись ничего не значащими характеристиками. В актив можно записать лишь дреды и золотой медальон: они есть и у Исмаэля, но и у любого другого африканца тоже. Их носит если не каждый первый, то уж каждый второй – точно. И хорошо одетый африканец не редкость, все остальные пассажи можно отнести к субъективному восприятию засранца. Как он выразился? – «Черномазый похож на человека, у которого водятся денежки. И в каждом кармане по лопатнику». Гипотетический лопатник к делу не пришьешь.