12 ульев, или Легенда о Тампуке - Валерий Тихомиров

— Извини, братишка, не признал. Хочешь на мою койку?

Иванов резким движением откинул одеяло и воткнул ноги в тапки. Посмотрев на кровать с мокрым пятном на матрасе, Петр Трофимович заорал соседу в самое ухо:

— Пошел в жопу!

Из палаты он выскочил почти бегом.

— Дед тебя ночью прирежет. Это у них так «по понятиям» положено, — произнес один из больных.

— Сестра, — тихо прошептал толстяк и схватился за грудь.

Тем временем Петр Трофимович, с трудом попадая трясущимся пальцем в круглые дырочки телефонного диска, набирал почти забытый номер и молил Бога, чтобы трубку подняли. На второй заход ему могло не хватить духа.

Ответили сразу.

— Слушаю.

Иванов засунул под язык валидол и произнес:

— Вика, это я, Иванов.

— Поздравляю. Хорошая фамилия. Точнее?

— Петя Иванов, помнишь?

— Говори.

— Прости. Знаю, что не должен звонить, но обстоятельства... — Петр Трофимович закашлялся. В трубке молчали. — За тобой ходит НАШ человек. Я тебя сдал. Прости. Я уже старый.

— Я поняла. Что по людям скажешь?

— Жернавков. Владимир Федорович. Чего хочет — не знаю. Хороший парень. Может, лучший. С ним бандит какой-то. Кнабаух Артур Александрович. Друг друга ненавидят. Все.

Петр Трофимович выдохнул, отодвинул от себя трубку и с мольбой посмотрел куда-то вверх. Когда он снова поднес ее к уху, вместо ответа звучали короткие гудки.

— Прости меня, Вика. Старый я. Мне страшно...

Глава 33

ЧИФИР. НАКОЛКА. ПОГОНЯЛО

Совместная отсидка с Пауком на Лиговке уверенно превращала африканца из лопоухого фраера в законного блатаря. Феня ширилась, теряя акцент и приобретая в черно-лиловых устах конкретную отточенность. В роли педагога Паук был неподражаем. Макаренко рыдал бы от зависти, глядя на эффективность тюремных университетов. Для максимальной реалистичности оба продолжали расхаживать в больничных пижамах. Свою Паук принципиально не застегивал, демонстрируя богатую роспись в качестве пособия «по жизни».

Подданный Нигерии Мананга О. П. оказался на редкость способным учеником. Особенно успешно он освоил базовую российскую дисциплину — прием алкоголя внутрь. Через два дня в холодильнике осталась последняя поллитровка «Столичной».

Обнаружив перерасход учебного пособия, Паук расстроился и громко позвал:

— Мишка!

Но кровник в другой комнате старательно «гнул пальцы» перед зеркалом, стараясь добиться максимально устрашающего эффекта, и учителя не услышал.

— Мишка!!! — крикнул Паук еще громче.

В ответ не раздалось ни звука. Как раз в этот момент черные пальцы сложились в угрожающее подобие детской «козы». Африканец махал рукой собственному отражению, изо всех сил стараясь напугать его до полусмерти.

— Мишка-а!!! — завопил Паук во весь голос и осекся. Его как обожгло — у кореша не было клички! Осознав такое вопиющее безобразие, Паук даже растерялся.

Мананга влетел в комнату, громыхая загипсованной ногой, и застал учителя сидящим на полу у холодильника.

Нигериец недоуменно заглянул внутрь. Ничего особо примечательного, кроме непочатой бутылки водки, там не обнаружилось, и он осторожно спросил:

— Откуда кипеш?

Очнувшись от потрясения, Паук прошептал:

— Слышь, Мишка, у тебя же погоняла-то нет!

— А Мишка?

— Не, братан, это имя. Вот я — вообще Владимир. А погоняло — Паук. Надо тебе кликуху. Век воли не видать!

— Владьимир... — удивленно протянул африканец, постигая странную связь имен в загадочной стране.

— Короче, в натуре, без погоняла нельзя! — уверенно сказал авторитет. — Ты какое хочешь?

Из-под прищуренных бровей на нигерийца в упор глянули суровые требовательные глаза.

— Суперпаук... — застенчиво пробормотал Мананга, интенсивно колупая пальцем старую дырку в многострадальном гипсе.

От неожиданности пахан сдавленно хрюкнул, на мгновение потеряв дар речи. Он натужно прокашлялся, давясь не то от смеха, не то от возмущения.

— Вот, кхгм... Хрен тебе! Это, кхм... не мультики! Может, еще Паук-два?

Доподлинно неизвестно, краснеют ли негры. Но губы Мананга явно порозовели. Паук подозрительно посмотрел на ученика и примирительно сказал:

— Ты, это, не серчай. Давай чифир соорудим, помозгуем.

Мананга бодро скрутил жгут из полосы, оторванной от пижамной подкладки, и поджег. Через минуту в железной кружке бурлила черная пахучая взвесь. Остатки обгорелой ткани тлели в пепельнице. Пахан степенно, как и положено авторитету, первым отхлебнул готовый чифир и назидательно поднял вверх указательный палец:

— По кайфу! Только фитиль тушить надо в параше, чтоб вертухай не усек.

Африканец с догорающим факелом поковылял в туалет. Задумчиво глядя в спину забинтованному и загипсованному кенту, Паук пожевал губами, перебирая, будто на вкус, подходящие случаю прозвища. И наконец, на память пришло это красивое слово, которым профессор называл Мишку.

— Донор! — радостно рыкнул пахан, как припечатал, — Мишка, греби сюда! Погоняло нашлось!

Такой повод не мог быть упущен. Торжественное обмывание друзья целиком посвятили новому имени. Особенно радовался Паук. Приняв «на грудь» стакан ледяной водки, он вольготно раскинулся в кресле и философски заметил:

— Погоняло — это, конечно, здорово. Но не главное. А главное, Мишка, что? — Ответа он ждать не стал. — Главное — жить по понятиям! Вот, например, базар.

Мананга серьезно кивнул.

— Не, Мишка, не рынок, а конкретный базар. В смысле каляк. За ним надо ой как следить! За каждый кикс можно попасть в ответку. Перед тем как болталом лязгнуть, лучше про себя до ста сосчитать. Усек?

Паук налил себе еще полстакана в ожидании ответа, но тишину не нарушали никакие звуки. Он повернулся, чтобы посмотреть, не уснул ли кровный брат. Оказалось, Мишка-Донор не спит, а сидит и считает до ста по-русски. Авторитет почувствовал, как что-то теплое ворохнулось в татуированной груди, под куполами храмов, разливаясь обжигающей волной умиления. В это время счет закончился, и нигериец ответил:

— Усек. Так правилна?

— Это ты косяк упорол, — добродушно усмехнулся Паук. — Ну, типа, с корешем считать — не по понятиям. Хотя подход четкий.

Единственное, что вносило мрачноватые нотки неудовлетворенности в безоблачную идиллию, была невозможность наколоть другу Мишке хоть что-нибудь.

— Лазишь по хате немеченый, как лох, — грустно вздохнул пахан, с тоской рассматривая лоснящуюся темную кожу кореша, не пригодную ни к каким традиционным методам зоновской разметки. — Хрен его знает, чем тебя писать! Хлоркой нельзя, да?

Мананга понимающе затосковал вместе с учителем, но помочь ничем не мог. Белых жидкостей в доме не было. Даже молока. Он потянулся к холодильнику и открыл дверцу. На полках было пусто. Лишь банка шпрот и лимон напоминали о недавнем продуктовом изобилии. Все остальное сгорело в топке обоюдного выздоровления двух кентов. Паук присоединился к безрадостному созерцанию.

— М-да... Надо топать за подогревом. На подсосе загнемся.

При мысли о морозе за окном Манангу передернуло:

— Стремно, пахан, — жалобно сказал он.

«По понятиям» выходило, что идти придется молодому.

— Сиди, я сам, — великодушно пробурчал Паук.

Определенная логика в этом присутствовала. Выпускать на Лиговку недоученного негра было рано. Пахан уверенно распахнул шкаф с одеждой...

Все время, пока он отсутствовал, кровник переживал. Каждая минута в одиночестве казалась ему страшней предыдущей. Мананга застонал. В голову лезли кошмары этого холодного мира: гололед, побои, менты-гомосексуалисты... И самое непостижимое — люди, пожирающие мороженое зимой! На этом месте Мананге стало совсем плохо. Пришлось взять себя в руки. Теперь, благодаря науке выживания, он был готов к борьбе с чем угодно.

Когда Паук с двумя огромными сумками ввалился в квартиру, Мишка-Донор сидел в холодной прихожей. Согласно рецепту старшего товарища, он точил отвертку о край железного табурета, превращая ее в заточку Услышав лязг открывающегося замка, африканец поднял курчавую голову:

— Привет, хвоста не навьел?

— Не боись, — расхохотался Паук, отряхивая снег со шляпы и ботинок. Он покопался в карманах и, не в силах сдержаться, вытащил на свет зарешеченной лампочки банку белой туши. — Вот! Тебе...

Вечером они обмыли первую наколку. Белый кинжал во всю кисть вонзался в район запястья. Среди брызг крови крупными кривоватыми буквами было написано: «Донор».

Глава 34

СКВОРЦОВ-СТЕПАНОВ-ФРАНКЕНШТЕЙН

Рыжов появился в городе так же неожиданно, как и пропал. Путь домой ему был отрезан. Вариантов оставалось немного. Собственно говоря, всего один. Светлана Геннадьевна Грудаченко. Девушка со студенческой скамьи стремилась в психиатрию, что значительно облегчало их общение. Любовница была умнее Игоря ровно настолько, насколько психиатр может быть умнее сумасшедшего.