Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна! - Дмитрий Георгиевич Драгилев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рознер любил «подавать» солистов. Выводить их на поклон, пока не смолкли аплодисменты, для того чтобы певица или певец могли спеть еще одну вещь. Однажды он поспорил со мной: «Я знаю, как лучше подать!» Вышел объявлять, а аплодисменты уже закончились. Артистка выглянула и сразу же вернулась в кулисы. Остался Рознер с протянутой рукой стоять, да так растерялся, что даже отчество мое забыл:
– Владимир Спиридонович!
Я отвечаю:
– Да, Эдди Эдмундович!
«Тебе нравится эта девочка?» Нина Бродская, «царь» и Владимир Гилевич. 1966
«Впоследствии, – добавляет Олег Марусев, – когда музыканты в шутку хотели подразнить “царя”, они к нему так и обращались. Рознер не обижался».
Одесса – город Утесова, выступать здесь – все равно что «играть на чужом поле». Но, по словам Гилевича, Рознеру нравилось выступать в Одессе, здесь его всегда ждал радушный прием. Директор Одесской филармонии Козак был известен на всю страну и деловой сметкой, и хохмами.
Приезжает маленький коллектив. Козак встречает в аэропорту. Музыканты говорят: «Здравствуйте, вот мы и прибыли!» – «Какие прибыли? Одни убытки!» – «Как?» – «Билеты плохо продаются». – «Но мы же дешево стоим!» – «А транспортные расходы?» – «Какие транспортные расходы, мы сами добираемся!» – «Так к вам же зрителей возить надо!»
Однако с Козаком оказались связаны два инцидента, о которых рассказывают Владимир Гилевич и Нина Бродская.
Певица уже не работала в оркестре, когда Рознер попросил ее поехать с ним на гастроли. Получив предварительное согласие, Эдди поторопился сообщить об этом в Одессу. Тем временем Нина, связанная рядом других обязательств, плотным концертным графиком, решилась на дискуссию с «царем», объясняя невозможность совместной поездки. В результате Рознер дал знать Козаку, что оркестр приедет без Бродской. На что одесский директор отреагировал телеграммой в союзное Министерство культуры. Телеграмма имела примерно следующее содержание: «Оркестр Эдди Рознера без участия Нины Бродской Одесская филармония принять не сможет!» Когда Бродская и Рознер появились в городе, скандал только вступил во вторую фазу: по всей Одессе были расклеены большие плакаты Бродской и лишь в некоторых местах виднелись сводные афиши Бродской и Эдди Рознера.
Владимир Гилевич:
Мы жили в гостинице «Красная». Там было два люкса. Один из них – с балконом и белым роялем. Директор Козак обещал дать Рознеру этот номер. Но слова не сдержал. Недолго думая, Эдди Игнатьевич вернулся в Москву. Летний театр на Дерибасовской полон. Народу много, проданы все билеты. Козак дает распоряжение выступать без Рознера. Я объявляю оркестр под управлением, но не при участии. Играем одну оркестровку, другую, начинается шум. Еле дотянули до антракта. В паузе – делегация из зала: где Э. И? Вы не знаете нашу публику? На хрена им ваши солисты? Говно солисты. И оркестр говно. Чем и кем вы хотите удивить одесситов? Конечно, они хотят посмотреть на «царя»… Им нужен Э. И.! Ничтоже сумняшеся Козак объявил, что желающие увидеть Рознера могут прийти завтра: билеты, точнее говоря, билетные корешки, будут действительны. На следующий день Рознер в самом деле вернулся. Теперь представьте себе, как выглядел зал. Пришли новые люди, плюс те, кто уже были вчера… со своими стульями.
Эгил Шварц:
Эдди Рознер – в Советском Союзе это было прежде всего ИМЯ. Имя, окутанное легендами, сопоставимое с именем артиста похожей судьбы – Вольфа Мессинга…
Нина Дорда:
В нем было такое свойство: едва зная дебютанта, увидев впервые, мог предугадать его будущую судьбу. Кроме того, он с вами работал так, будто вы уже состоялись как настоящий большой артист. Очень приятно, что вы обратились ко мне с вопросом о Рознере. Четыре года, проработанные с ним, были самыми счастливыми в моей творческой жизни. Рознер умел устроить фантастический праздник из всех выступлений. Сам всегда элегантен, красив, замечательно одет. Одни кремовые костюмы оркестрантов чего стоили. Он стал большим учителем для меня. Не любить Эдди Игнатьевича было невозможно, он был человек с открытой душой. Да и атмосфера в оркестре была очень хорошей. В творческой среде всегда возможны конфликты, но все эти внутренние конфликты – мелочи. Что касается начальства, то для некоторых чиновников на Рознере было сразу три клейма – еврей, зек и западник.
Владимир Гилевич:
Тексты, которые я читал, всегда литовали. Это был стандартный процесс. Цензура. Виноградский Игорек, писавший мне, хитрый был. Он говорил: «Вот утвержденный текст, в этом месте купюры, я предусмотрел, что ты скажешь то-то и то-то. Вписывать нельзя, запомни и произнесешь в концерте». Мы были на гастролях в новосибирском Академгородке, там интеллигентный зритель. В первом концерте я включил «добавку» от Виноградского в свой конферанс. На второй день Рознер вызывает меня и говорит: «Сказали, что придет кто-то из Комитета. Сегодня не читай». У музыкантов свое сарафанное радио, своя почта. По возвращении в Москву вызвали меня в МОХК – Московское объединение художественных коллективов на Жданова, 12. Астахов был директор. Давайте, говорит, показывайте, весь репертуар, все папки. Фурцева, дескать, на совещании по идеологической работе сказала, что Гилевич позволяет себе какие-то вольности. Оркестр Рознера был в Новосибирске и конферансье ляпнул такое, что министру позвонили!» Слух прошел, а фактов нет.
За нами не заржавеет!
Александр Пищиков:
Если пересказывать все эпизоды, хватит на отдельную книгу. Музыкантам хотелось играть джаз. В Министерстве культуры свои разговоры: «Зачем нам джаз? Публике не нравится». Главное – советские песни. Рознеру трудно приходилось. Не без скандалов. Он был прекрасный человек, хороший администратор, одаренный музыкант. Ему мешали, у него был надрыв, внутренняя удрученность. Восемь лет лагерей не шутка. Хотя он имел определенные привилегии в лагере, но несвобода есть несвобода. Человек образованный, прекраснейший музыкант попал в такой круговорот. Он мне говорил: «Саша, если бы мы были с тобой на Западе, было бы все по-другому». Прибыв в тот или иной город, давали мы и так называемые выездные концерты в областных центрах поблизости. Представьте себе, едем зимой по глухой провинции, где джаза
