Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Максим Горький

1907

VII

«Над зыбкой рябью вод…»

Над зыбкой рябью вод встает из глубиныПустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,Обрывы черные, потоки красных щебней —Пределы скорбные незнаемой страны.

Я вижу грустные, торжественные сны —Заливы гулкие земли глухой и древней,Где в поздних сумерках грустнее и напевнейЗвучат пустынные гекзаметры волны.

И парус в темноте, скользя по бездорожью,Трепещет древнею, таинственною дрожьюВетров тоскующих и дышащих зыбей.

Путем назначенным дерзанья и возмездьяСтремит мою ладью глухая дрожь морей,И в небе теплятся лампады Семизвездья.

1907

VIII

Mare internum[267]

Я — солнца древний путь от красных скал Тавриза[268]До темных врат, где стал Гераклов град — Кадикс[269].Мной круг земли омыт, в меня впадает Стикс[270],И струйный столб огня на мне сверкает сизо.

Вот рдяный вечер мой: с зубчатого карнизаКо мне склонялись кедр и бледный тамарикс.Широко шелестит фиалковая риза,Заливы черные сияют, как оникс.

Люби мой долгий гул и зыбких взводней змеи,И в хорах волн моих напевы Одиссеи.Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь,

И обоймут тебя в глухом моем простореИ тысячами глаз взирающая Ночь,И тысячами уст глаголящее Море.

1907

IX

Гроза

Див кличет по древию, велит послушати

Волге, Поморью, Посулью, Сурожу…[271]

Запал багровый день. Над тусклою водойЗарницы синие трепещут беглой дрожью.Шуршит глухая степь сухим быльем и рожью,Вся млеет травами, вся дышит душной мглой,

И тутнет гулкая. Див кличет пред бедойАрдавде, Корсуню, Поморью, Посурожью, —Земле незнаемой разносит весть Стрибожью[272]:Птиц стоном убуди и вста звериный вой.

С туч ветр плеснул дождем и мечется с испугомПо бледным заводям, по ярам, по яругам…Тьма прыщет молнии в зыбучее стекло…

То Землю древнюю тревожа долгим зовом,Обида вещая раскинула крылоНад гневным Сурожем[273] и пенистым Азовом.

1907

Х

Полдень

Травою жесткою, пахучей и седойПорос бесплодный скат извилистой долины.Белеет молочай. Пласты размытой глиныИскрятся грифелем, и сланцем, и слюдой.

По стенам шифера, источенным водой,Побеги каперсов: иссохший ствол маслины;А выше за холмом лиловые вершиныПодъемлет Карадаг зубчатою стеной.

И этот тусклый зной, и горы в дымке мутной,И запах душных трав, и камней отблеск ртутный,И злобный крик цикад, и клекот хищных птиц —

Мутят сознание. И зной дрожит от крика…И там — во впадинах зияющих глазниц —Огромный взгляд растоптанного Лика.

1907

XI

Облака

Гряды холмов отусклил марный иней.Громады туч по сводам синих днейВвысь громоздят (все выше, все тесней)Клубы свинца, седые крылья пиний,

Столбы снегов, и гроздями глицинийСвисают вниз… Зной глуше и тускней.А по степям несется бег коней,Как темный лет разгневанных Эриний[274].

И сбросил Гнев тяжелый гром с плеча,И, ярость вод на долы расточа,Отходит прочь. Равнины медно-буры.

В морях зари чернеет кровь богов.И дымные встают меж облаковСыны огня и сумрака — Ассуры[275].

1909

XII

Сехмет[276]

Влачился день по выжженным лугам.Струился зной. Хребтов сивели стены.Шли облака, взметая клочья пеныНа горный кряж (доступный чьим ногам?)

Чей голос с гор звенел сквозь знойный гамЦикад и ос? Кто мыслил перемены?Кто с узкой грудью, с профилем гиеныЛик обращал навстречу вечерам?

Теперь на дол ночная пала птица,Край запада лудою распаля.И персть путей блуждает и томится…

Чу! В теплой мгле (померкнули поля…)Далеко ржет и долго кобылица.И трепетом ответствует земля.

1909

XIII

«Сочилась желчь шафранного тумана…»

Сочилась желчь шафранного тумана.Был стоптан стыд, притуплена любовь…Стихала боль. Дрожала зыбко бровь.Плыл горизонт. Глаз видел четко, пьяно.

Был в свитках туч на небе явлен вновьГрозящий стих закатного Корана…И был наш день одна большая рана,И вечер стал запекшаяся кровь.

В тупой тоске мы отвратили лица.В пустых сердцах звучало глухо: «Нет!»И, застонав, как раненая львица,

Вдоль по камням влача кровавый след,Ты на руках ползла от места боя,С древком в бону, от боли долго воя…

Август 1909

XIV

Одиссей в Киммерии

Лидии Дм. Зиновьевой-Аннибал

Уж много дней рекою ОкеаномНавстречу дню, расправив паруса,Мы бег стремим к неотвратимым странам.Усталых волн все глуше голоса,

И слепнет день, мерцая оком рдяным.И вот вдали синеет полосаНочной земли и слитые с туманомИзлоги гор и скудные леса.

Наш путь ведет к божницам Персефоны[277],К глухим ключам, под сени скорбных рощ,Раин и ив, где папоротник, хвощ

И черный тис одели леса склоны…Туда идем, к закатам темных днейВо сретенье тоскующих теней.

17 октября 1907

Коктебель

Corona Astralis[278]

Елизавете Ивановне Дмитриевой[279]

«В мирах любви — неверные кометы…»

В мирах любви — неверные кометы, —Закрыт нам путь проверенных орбит!Явь наших снов земля не истребит, —Полночных солнц к себе нас манят светы.

Ах, не крещен в глубоких водах ЛетыНаш горький дух, и память нас томит.В нас тлеет боль внежизненных обид —Изгнанники, скитальцы и поэты!

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,Тому, кто жив и брошен в темный склеп,Кому земля — священный край изгнанья,

Кто видит сны и помнит имена, —Тому в любви не радость встреч дана,А темные восторги расставанья!

Август 1909

Коктебель

Венок сонетов

В мирах любви неверные кометы,Сквозь горних сфер мерцающий стожар —Клубы огня, мятущийся пожар,Вселенских бурь блуждающие светы, —

Мы вдаль несем… Пусть темные планетыВ нас видят меч грозящих миру кар, —Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,Плащом ветров и пламени одеты.

Но странные, — его коснувшись, — прочьСтремим свой бег: от солнца снова в ночь —Вдаль, по путям парабол безвозвратных…

Слепой мятеж наш дерзкий дух стремитВ багровой тьме закатов незакатных…Закрыт нам путь проверенных орбит!

Закрыт нам путь проверенных орбит,Нарушен лад молитвенного строя…Земным богам земные храмы строя,Нас жрец земли земле не причастит.

Безумьем снов скитальный дух повит.Как пчелы мы, отставшие от роя!..Мы беглецы, и сзади наша Троя,И зарево наш парус багрянит.

Дыханьем бурь таинственно влекомы,По свиткам троп, по росстаням дорогСтремимся мы. Суров наш путь и строг.

И пусть кругом грохочут глухо громы,Пусть веет вихрь сомнений и обид, —Явь наших снов земля не истребит!

Явь наших снов земля не истребит:В парче лучей истают тихо зори,Журчанье утр сольется в дневном хоре,Ущербный серп истлеет и сгорит,

Седая зыбь в алмазы раздробитСнопы лучей, рассыпанные в море,Но тех ночей, — разверстых на Фаворе[280], —Блеск близких солнц в душе не победит.

Нас не слепят полдневные экстазыЗемных пустынь, ни жидкие топазы,Ни токи смол, ни золото лучей.

Мы шелком лун, как ризами, одеты,Нам ведом день немеркнущих ночей, —Полночных солнц к себе нас манят светы.

Полночных солнц к себе нас манят светы…В колодцах труб пытливый тонет взгляд.Алмазный бег вселенные стремят:Системы звезд, туманности, планеты,

От Альфы Пса до Веги и от БетыМедведицы до трепетных Плеяд —Они простор небесный бороздят,Творя во тьме свершенья и обеты.

О, пыль миров! О, рой священных пчел!Я исследил, измерил, взвесил, счел,Дал имена, составил карты, сметы…

Но ужас звезд от знанья не потух.Мы помним всё: наш древний, темный дух,Ах, не крещен в глубоких водах Леты!

Ах, не крещен в глубоких водах ЛетыНаш звездный дух забвением ночей!Он не испил от Орковых ключей[281],Он не принес подземные обеты.

Не замкнут круг. Заклятья недопеты…Когда для всех сапфирами лучейСияет день, журчит в полях ручей, —Для нас во мгле слепые бродят светы,

Шуршит тростник, мерцает тьма болот,Напрасный ветр свивает и несетОсенний рой теней Персефонеи,

Печальный взор вперяет в ночь Пелид[282]…Но он еще тоскливей и грустнее,Наш горький дух… И память нас томит.

Наш горький дух… (И память нас томит…)Наш горький дух пророс из тьмы, как травы,В нем навий яд, могильные отравы.В нем время спит, как в недрах пирамид.

Но ни порфир, ни мрамор, ни гранитНе создадут незыблемей оправыДля роковой, пролитой в вечность лавы,Что в нас свой ток невидимо струит.

Гробницы Солнц! Миров погибших Урна!И труп Луны, и мертвый лик Сатурна —Запомнит мозг и сердце затаит:

В крушеньях звезд рождалась мысль и крепла,Но дух устал от свеянного пепла, —В нас тлеет боль внежизненных обид!

В нас тлеет боль внежизненных обид.Томит печаль, и глухо точит пламя,И всех скорбей развернутое знамяВ ветрах тоски уныло шелестит.

Но пусть огонь и жалит и язвитПевучий дух, задушенный телами, —Лаокоон[283], опутанный узламиГорючих змей, напрягся… и молчит.

И никогда, ни счастье этой боли,Ни гордость уз, ни радости неволи,Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы

Не отдадим за все забвенья Леты!Грааль[284] скорбей несем по миру мы, —Изгнанники, скитальцы и поэты!

Изгнанники, скитальцы и поэты, —Кто жаждал быть, но стать ничем не смог…У птиц — гнездо, у зверя — темный лог,А посох — нам и нищенства заветы.

Долг не свершен, не сдержаны обеты,Не пройден путь, и жребий нас обрекМечтам всех троп, сомненьям всех дорог…Расплескан мед, и песни не допеты.

О, в срывах воль найти, познать себя,И, горький стыд смиренно возлюбя,Припасть к земле, искать в пустыне воду,

К чужим шатрам идти просить свой хлеб,Подобным стать бродячему рапсоду —Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, —Смысл голосов, звук слов, событий звенья,И запах тел, и шорохи растенья, —Весь тайный строй сплетений, швов и скреп

Раскрыт во тьме. Податель света — ФебДает слепцам глубинные прозренья.Скрыт в яслях бог. Пещера заточеньяПревращена в Рождественский Вертеп.

Праматерь ночь, лелея в темном чревеСкупым Отцом ей возвращенный плод,Свои дары избраннику несет —

Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,Кто стал слепым игралищем судеб,Тому, кто жив и брошен в темный склеп.

Тому, кто жив и брошен в темный склеп,Видны края расписанной гробницы:И Солнца челн, богов подземных лица,И строй земли: в полях маис и хлеб,

Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп,В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы, —Так видит он из складок плащаницыИ смену дней, и ход людских судеб.

Без радости, без слез, без сожаленьяСледит людей напрасные волненья,Вез темных дум, без мысли «почему?»,

Вне бытия, вне воли, вне желанья,Вкусив покой, неведомый тому,Кому земля — священный край изгнанья.

Кому земля священный край изгнанья,Того простор полей не веселит.Но каждый шаг, но каждый миг таитИных миров в себе напоминанья.

В душе встают неясные мерцанья,Как будто он на камнях древних плитХотел прочесть священный алфавитИ позабыл понятий начертанья.

И бродит он в пыли земных дорог, —Отступник жрец, себя забывший бог,Следя в вещах знакомые узоры.

Он тот, кому погибель не дана,Кто, встретив смерть, в смущенье клонит взоры,Кто видит сны и помнит имена.

Кто видит сны и помнит имена,Кто слышит трав прерывистые речи,Кому ясны идущих дней предтечи,Кому поет влюбленная волна;

Тот, чья душа землей убелена,Кто бремя дум, как плащ, приял на плечи,Кто возжигал мистические свечи,Кого влекла Изиды пелена,

Кто не пошел искать земной усладыНи в плясках жриц, ни в оргиях менад,Кто в чашу нег не выжал виноград,

Кто, как Орфей, нарушив все преграды,Все ж не извел родную тень со дна, —Тому в любви не радость встреч дана.

Тому в любви не радость встреч дана,Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,Кто в ласках тел не ведал утоленья,Кто не испил смертельного вина.

Страшится он принять на раменаЯрмо надежд и тяжкий груз свершенья,Не хочет уз и рвет живые звенья,Которыми связует нас Луна.

Своей тоски — навеки одинокой,Как зыбь морей пустынной и широкой,Он не отдаст. Кто оцет жаждал — тот

И в самый миг последнего страданьяНе мирных путь блаженства изберет,А темные восторги расставанья.

А темные восторги расставанья,А пепел грез и боль свиданий — нам.Нам не ступать по синим лунным льнам,Нам не хранить стыдливого молчанья.

Мы шепчем всем ненужные признанья,От милых рук бежим к обманным снам,Не видим лиц и верим именам,Томясь в путях напрасного скитанья.

Со всех сторон из мглы глядят на насЗрачки чужих, всегда враждебных глаз,Ни светом звезд, ни солнцем не согреты,

Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы, —В себе несем свое изгнанье мы —В мирах любви неверные кометы!

Август 1909