Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Это была повесть «Антонио и Лауренция» маркиза де Сада, о любви двух молодых людей. Они сыграли свадьбу, обвенчались, Антонио уехал воевать за независимость Италии, а Лауренция осталась с его отцом Карло. Жили они в отдалении, в богатом замке, в округе – никого. И свекор стал вынашивать подлые планы – как сделать Лауренцию своей любовницей и оговорить ее в глазах сына.

Автор был настоящий либертин, то есть просвещенный распутник. Он подводил читателя к опасной мысли: нет разницы между добром и злом, между иллюзией и ложью, не существует законов церкви и морали, человек действует лишь по собственным природным инстинктам. Возмущенный Мишель бросил книгу в угол и отправился с Жаком гулять по взбаламученному Парижу. Вновь предстали стены Бастилии.

То были жаркие дни: пороховой дым еще не осел вокруг закругленных башен крепости. Национальные гвардейцы продолжали стрелять из ружей. А наверху уже разбирали кирпичи и сбрасывали их вниз. Предприимчивые люди складывали их в тележки и увозили. Бастилия кишела мышами, тараканами, крысами, даже змеями, и теперь все это устремилось вон.

Возле крепости возникла пара запряженных лошадей; не останавливаясь ни на минуту, серая армада крыс перекусала лошадиные ноги, лошади рухнули, а крысиное войско двинулось дальше, повергая в смятение людей.

Следующая картина, представшая нашим путникам, оказалась еще более ужасной. Комендантом Бастилии был старик Фулон. Доброжелатели, предполагая, какая участь ждет старика, спрятали его в деревне и устроили ложные похороны. Однако вскоре тайное стало явным. Старика обнаружили и решили повесить. В него бросали камни, плевали, его проклинали. Когда его поставили на табуретку и хотели выбить ее из-под ног, веревка оборвалась. Во второй раз веревку намылили, но она снова оборвалась. Старик Фулон стал козлом отпущения, словно был один виноват в том, что в Бастилию посадили энное количество людей (кстати, не такое уж большое). С Фулоном покончили, но толпе этого показалось мало. Голову его насадили на пику и размахивали ею.

Жак смотрел на все это с каменным лицом, зато у Мишеля дергалась щека, и он сжимал кулаки. Но тут внимание Жака привлекло то, что происходило на крыше Бастилии.

На краю стены стояла женщина в белом платке.

– Она же упадет, впереди выбиты камни! – крикнул он. – Эй, там, осторожнее!

И более не спускал глаз с женщины. Мишель мог бы поклясться, что никогда не видел Жака таким возбужденным. Из-под ноги ее упал еще один камень, а сама она вдруг обратила взгляд на Жака, что-то крикнула и покачнулась. Или кто-то толкнул ее? Жак подбежал в ту самую секунду, когда тело ее коснулось земли. Бросился на колени, ощупывая: жива ли, дышит ли?

– Жак, поискать доктора? Кто это?

– Это она, она! – в отчаянии кричал Жак.

– Кто она?

– Моя Мадлен. – Глаза его, кажется, навсегда забывшие, что такое слезы, повлажнели.

Жак Мердо сидел на корточках перед женщиной. Поняв, что она мертва, медленно поднялся, повел вокруг ослепшими глазами. Заметил каменщика с тачкой, бросился к нему, вывалил камни и, не оборачиваясь на ругательства, покатил тележку к телу Мадлен.

Мишель двинулся следом, но Жак велел ему остаться.

– Я хочу сам ее похоронить. Один.

Мишель вспомнил, что Жак когда-то служил на кладбище гробовщиком, и не решился идти с ним. Было жарко, он сбросил кафтан и, глядя под ноги, не поднимая головы, не оглядываясь, побрел к дому… Подумать только – в тот момент, когда Жак, наконец, стал выходить из плена одиночества, из психического капкана, этот странный и чудовищный случай вернул ему любимую Мадлен и тут же забрал ее. Как нелепо устроен мир! Что происходит вокруг? Почему граф Строганов на стороне восставших? Почему Жак не хочет становиться ни на одну сторону? А Элизабет? Где она? Возле своей королевы? Как она рыдала каждый раз, когда приходило известие об аресте аристократа, скульптора, артиста! Видимо, в дни таких потрясений, действительно, срываются с мест и добро, и зло… Время становится иным. Чем объяснить, что в дни восстания разрушили музей той, которая когда-то спасла Францию? Жанны д’Арк… Пала Бастилия, но не случилось ожидаемого, не появился хлеб. Толпа – может ли она царствовать?! И еще – она не останавливается на полпути – вот и устремились женщины к Версалю!..

…В Версале тихо. Ночами лишь доносятся зловещие крики птиц. Из Парижа прибывают грустные и страшные вести. Семь голов носят на длинных пиках, и вечернее солнце делает их похожими на чудовищные призраки.

Но вот вдали раздался глухой и страшный гул. Идут тысячи людей, толпа разъяренных голодных женщин. Они идут тремя колоннами по аллеям Версаля и кричат: «Хлеба! Хлеба!» Во главе – Теруань де Мерикур, та самая, которой очарован граф Строганов. С кудрями до плеч, полуобнаженной грудью. В розовой косынке поперек лба, Теруань с веселой серьезностью разговаривает с драгунами, сжимает их в патриотических объятиях, уговаривает не стрелять в голодных женщин!

5 октября – ночь кошмаров. Женщины вступают во дворец, гвардейцы кричат: «Спасайте королеву!» Она бежит вместе с детьми, с нею – несколько преданных людей.

А утром по требованию толпы на балконе дворца появляются король и королева с детьми. «Уберите детей!» – кричат снизу. Королева отодвигает их в сторону и стоит, сложив на груди руки, готовая ко всему. Кто-то навел на нее ружье, но маркиз Лафайет берет ее руку и целует.

Народ требует, чтобы король и королева переехали в Париж, – и вот они уже садятся в карету.

Идут массовые аресты, доносы на аристократов и не только на них. Придворные, друзья королевского двора стали мишенью для клеветы и ненависти. Началось массовое бегство из Парижа, состоятельные люди покидали свои дома.

Мишель не мог застать дома Элизабет. Он наведывался туда каждый вечер, и все напрасно. Она возле королевы? Скрывается в Версале? Как-то встретил Пьера Лебрена, и тот сразу перешел к восторженной агитации:

– Мы, третье сословие, берем власть! Уже скоро – и всем, кто не с нами, будет плохо. А портрет твой отличный! «Человек из тюрьмы короля» – так мы его назвали! И он сыграл революционную роль. Мерси!

– Зачем? Я не для того его писал! Какое вы имели право?!

– Ха-ха-ха! Теперь все права – наши!.. А ты, дурень, лучше бы примкнул к нам, пока не поздно, а то твоя-моя Элиза выкинет какой-нибудь номер, или… или ее арестуют и тебя с ней.

– Почему? Она же художник. А я ее помощник.

Лебрен понизил голос:

– Я уже написал запрос, чтобы ее не считали гражданкой