Совершеннолетние дети - Ирина Вильде

Ореховский:

— Я так вас и понимаю… Это вы не понимаете, что именно таким методом борьбы напоминаете старую деву… Да, старую деву, которая только тем и живет, что вспоминает, как красива она была в молодости. Бесспорно, надо изучать и знать прошлое своего народа — без прошлого нация вообще не нация. Славные дела прадедов придают нам бодрость, вдохновляют нас и вырабатывают столь необходимую каждому сознательному человеку гордость за свой народ. Но поймите же, нельзя ради прошлого закрывать глаза на современность! Кто дал вам право глядеть только в прошлое, не замечать настоящего, поворачиваться спиной к будущему? Если вы будете сидеть сложа руки и мириться, позорно мириться с тем, что есть, вам не много помогут героические подвиги наших предков. Наоборот… да, именно наоборот, они еще ярче покажут вам, как вы — я не имею в виду вас лично — никчемны. Как сказал Шевченко: «Славных прадедов великих правнуки дрянные…» Больной не станет здоровее от напоминаний, каким он был здоровым когда-то! Это во-первых. Во-вторых, ваша замкнутость, прием в члены лишь учеников одной-двух гимназий, — это, — прошу прощения, девочки! — вообще мертворожденное дитя…

Стефа шевельнулась в кресле. Пружина скрипнула, словно кто-то застонал.

— Стефа, разве вы никогда не слышали, что дети иногда рождаются мертвыми? Кстати, вы предлагаете метод «пережидания». Но поглядите, что происходит… Когда Румыния захватила Трансильванию, Буковину, часть Добруджи, Бессарабию, некоторые наши патриоты говорили еще: чудовище обожрется, и его вырвет… А тем временем что же получилось? Создано «великое румынское королевство» — Романия маре, — о котором сами румыны сложили поговорку: «Романия маре — мамалига н'аре»…[37] Ясно, мы никак не можем примириться с таким положением, мы никогда не примиримся и не согласимся быть колонией. Это ясно всем нам! Неясно пока только, какой метод борьбы надо избрать… Я, например, Иванчук, отбрасываю ваш метод «замораживания», или «консервации энергии на дальнейшее». Вы ведь молоды, а молодежь должна быть в авангарде! Авангардом в борьбе за национальное освобождение Северной Буковины должна быть ее молодежь. Верно? Хорошо. Благодарю вас, что согласны со мной. Но вы должны согласиться и с тем, что украинская молодежь Буковины состоит не только из одних гимназистов! Это было бы абсурдно и смешно!..

Иванчук:

— Вы хотите сказать, что нам надо объединиться с ремесленниками и рабочими? А вы знаете, каким духом проникнуты эти элементы?

Ореховский:

— Я знаю одно: ничего плохого для своего народа они не хотят. За это я ручаюсь головой…

Иванчук хрипло, повышая голос:

— Вы недавно сказали, что, не знай вы меня, приняли бы за агента сигуранцы, а теперь я вам скажу: не знай я вас, принял бы за агента Коминтерна!

Иванчук сам испугался своих слов и побелел, как стена.

Дарка тоже испугалась: хоть бы обошлось без скандала! Но Ореховский совершенно невозмутим, слава богу. Он обводит всех спокойным взглядом и спрашивает не без иронии:

— Чего же вы так испугались? Успокойтесь… Я ни капельки не обиделся… Тут только одно недоразумение, господин Иванчук, вы грубо ошибаетесь, думая, что каждый, кто сочувствует рабочему движению, получает за это деньги… Я понял ваш намек. Мы не торгуем своими политическими убеждениями. Ясно?!

Человек, все время говоривший спокойно, вдруг закричал да еще стукнул кулаком по столу. Ясно, такая смена настроения смутила присутствующих. Наталка взяла брата за руку, заставила сесть.

— Нет… Я не ожидал от вас, что вы с Цыганюком пуститесь на такую провокацию. Что это? Что это за диалог между мной и Ореховским? Теперь я вижу — это самая обычная, заранее подготовленная провокация…

Глаза Гини метали молнии. В сочетании с рыжими волосами они казались белыми.

Только теперь поднялся Орест. Он был, как всегда, спокоен и флегматичен.

— А что ты называешь провокацией? Обмен мнениями? Да, теперь наступил момент, когда мы должны ясно высказать свои взгляды. Хватит играть в «кружки», надо или делать настоящее дело, или бросать все к чертовой матери!..

Ореховский поднял руку:

— Успокойтесь… Пакс вобискум[38]. Я думаю, что наш сегодняшний товарищеский, — он не смог сдержать улыбку, — обмен мнениями убедил всех, что нам не нужна борьба ради борьбы, а борьба эта должна опираться на какую-то конкретную программу. Я знаю, Иванчук, что вы не любите этого слова, но без него нельзя… Далее — эта программа должна иметь какую-то перспективу, а такие вопросы не решаются в один вечер. Мое предложение, — он ласково обратился к сестре, как всегда, когда разговаривал с ней, — отложить на время это дело, а пока, Наталочка, вспомни-ка, что ты хозяйка… Как ты чувствуешь себя? — Он заботливо положил ей руку на лоб.

Орест завел патефон. Вальс «Дунайские волны» перенес Дарку в другой мир. На берегу Дуная, однако не на родине Штрауса, а где-то поближе, взявшись за руки, танцевали босые девушки с водяными лилиями в волосах.

— Надо думать, а не мечтать!..

Орест Цыганюк так низко склонился к Дарке, что его подбородок коснулся ее головы.

— Поглядите, Дарка, какая красивая девушка Стефа…

Стефа, услышав свое имя, повернулась к ним. Ее рука перебирала янтарь на груди. Дарка не успела ответить. Наталка взяла брата за руку, по-сестрински влюбленными глазами показывая ему на место рядом с собой.

— Садись, Роман, мы ведь не об этом тебя спрашивали. Мы хотели узнать, что ты думаешь о нашем участии в «празднике воссоединения». Участвовать нам или демонстративно не прийти на торжественный вечер?

— Я думаю… — Роман приложил большой палец к нижней губе и задумался, — я думаю, что вам надо принять участие в этом параде. Да!

— Это же оппортунизм! — воскликнула Сидор и встала, но тотчас села снова.

— Нет, — слегка наклонился в ее сторону Ореховский, — совсем нет. На данном этапе, — пользуясь терминологией господина Иванчука, — вам не надо затевать какие бы то ни было демонстрации. Вообще не надо делать ничего такого, что может привести к массовой ответственности. Расценивайте это как временное отступление, но помните, что это отступление, которое нужно для более решительного наступления. Потом, во время таких демонстраций вас легко спровоцировать, и это может привести к катастрофическим последствиям.

Иванчук скорчил ироническую гримасу:

— Вы ведь только что утверждали, будто молодежь должна идти в авангарде, а теперь уже отступаете? Или вы уже не причисляете себя к молодежи? Я не думал услышать сегодня от вас такие слова… Просто никогда бы не поверил. Или у вас теория — одно, а практика — другое?

Ореховский рассмеялся.

— На этом вы меня не поймаете, Гиня! Я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь. Вы ждали, что я вооружу вас хлопушками и выставлю против пулеметов? Вы этого ждали от меня?

Жизнь течет плавно, как ленивая речка. Постороннему наблюдателю может показаться, что нет ни малейших изменений ни в гимназии, ни в Даркиной жизни.

Мигулев спрашивает с одинаковым спокойствием и лаской тех, у кого «форте бине»[39], и тех, у кого «инсуфичиент»[40]. Мигалаке тоже без особого труда вспомнил, что в классе есть Попович. Правда, он спрашивает ее только по четвергам, на уроках грамматики и правописания, но все-таки признает ее существование. Добрый взгляд учителя Слепого, может быть, чаще, чем раньше, отдыхает на Даркиной голове. Мамины письма, как и раньше, сердечны и нежны. В них нет ни укоров, ни жалоб. На «станции», как всегда, по воскресеньям на десерт подают блинчики с вареньем. Даже учитель закона божиего отец Луцев также, как и сорок лет назад, заканчивает урок словами: «А теперь, дети, помолимся господу богу!»

Данко, изредка встречая Дарку, тоже неизменно приветствует ее излюбленным:

— О, Дарка! Как дела?

Подготовка к «празднику воссоединения» без суеты и шума систематически продолжается.

Только одна Дарка в этом заколдованном мирке сгорает от тайного ожидания. Что-то зреет за ее спиной, помимо ее сознания. Смешно, что все эти цыганюки, ореховские хотят скрыть это от нее. Но от их мозга и конспиративно сжатых губ к Дарке тянутся невидимые, без цвета и запаха, лучи. И она ждет. Ждет, что в один из дней кто-нибудь из них встретит ее и скажет: «Все готово. Если хочешь, чтобы мы победили, присоединяйся к нам».

Дарка нарочно старается попасться на глаза Оресту, напомнить, намекнуть ему, что готова идти за ним.

Возвращаясь с Лидкой из гимназии, Дарка внезапно останавливается возле магазина, в котором продаются ремни и седла.

— Подождем немного… Там идет Орест, он хочет мне что-то сказать!

Цыганюк здоровается и проходит, не говоря ни слова.

Тогда Лидка от смеха переходит к возмущению: