Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии в 1920-1930-е годы - Юлия Кантор

«Вчера мы выслушали заявления представителей государств, которые в качестве подписавших Версальский договор прямо задеты нарушением обязательств, принятых в отношении их. Теперь я обращаюсь к вам от имени страны, которая не только не ответственна за Версальский договор, но которая никогда и не скрывала своего отрицательного отношения к этому договору… Как быть, если в определенном случае такое предположение представляется сомнительным и когда имеются основания опасаться, что вооружения предназначены не для охраны, а для нарушения границ, для осуществления насильственными методами реванша, для нарушения безопасности соседних или отдаленных государств или для нарушения всеобщего мира со всеми его пагубными последствиями? Как быть, спрашиваю я, если государством, требующим или присваивающим право на вооружение, руководят люди, объявившие всему миру программу внешней политики, состоящую не только в политике реванша, но и безграничного завоевания чужих территорий и уничтожения независимости целых государств, люди, которые открыто провозгласив такую программу, не только не отрекаются от нее, но непрестанно ее распространяют и воспитывают свою страну в этом духе? Как быть в тех случаях, когда государство, вожди которого придерживаются такой программы отказывается давать какие бы то ни было гарантии, что она не будет осуществлена, давать какие бы то ни было гарантии безопасности соседних государств, гарантии, которые готовы дать другие государства, даже свободные от всяких подозрении в агрессивности?»[486]

Подчеркнуто дистанцируясь от стран, «подписавших Версальский договор», а впоследствии вошедших в Лигу Наций, Литвинов однако занял негативную позицию в отношении ремилитаризации Германии.

«Мы были бы рады обсуждать стоящий перед нами вопрос в присутствии и с участием представителей заинтересованного государства. Мы были бы рады получить от этого государства официальное заявление об отказе от программ реванша и завоеваний и о готовности сотрудничать вместе с нами в коллективном обеспечении безопасности всех государств, включая и его самого, в общих эффективных гарантиях ненарушения всеобщего мира. Однако, к сожалению, это пока лишь неосуществимая надежда и из данного факта мы должны сделать соответственные выводы. Эти выводы, а не только формальные мотивы, определяют мое отношение к резолюции, предложенной тремя державами. Это отношение ни в коей мере не является оправданием Версальского договора, который нарушен. Нет! Оно выражает стремление моего правительства к сотрудничеству в создании такого международного порядка, при котором максимально было бы затруднено нарушение мира, неизбежно влекущее за собою подобного рода договоры»[487].

Надо заметить, что гитлеровский МИД в категорической форме отверг резолюцию Лиги Наций:

«Германское правительство оспаривает право выступать судьями над Германией за правительствами, которые в Совете Лиги наций приняли резолюцию минувшего 17 числа. Оно считает, что резолюция, принятая Советом Лиги наций, составляет новую попытку дискриминировать Германию. Поэтому оно самым категорическим образом отвергает эту резолюцию. Оно сохраняет за собой право в ближайшее время сообщить свою точку зрения по поводу различных вопросов, составляющих предмет этой резолюции»[488].

Выступая на партийном съезде НСДАП в сентябре 1935 г. в Нюрнберге, Гитлер заявил о миллионах людей, ставших жертвами голода в СССР. Годом позже Геббельс, говоря о миллионах расстрелянных в Советском Союзе, охарактеризовал внутреннюю политику ВКП(б) как «кровавую практику истерического и преступного политического безумия»[489].

К 1936 г. агрессивный тон и намерения в отношении Советского Союза стали не просто главенствующими, а единственными внутри партийно-правительственной верхушки рейха.

«Там, где большевизм уже захватил власть, – цитировала газета «Фелькишер Беобахтер» от И сентября 1936 г. речь Геббельса, – он не беспокоится о противоречиях между своей теорией и практикой, здесь он правит с помощью военной диктатуры. В буржуазных же странах он применяет обман и ведет коварную пропаганду»[490].

В речи на ежегодном собрании немецкого Трудового фронта в Нюрнберге 12 сентября 1936 г. Гитлер недвусмысленно обозначил наличие немецкого интереса к природным ресурсам Украины, Урала и Сибири: «Если бы Урал с его неисчислимыми сырьевыми богатствами, Сибирь с ее лесами и Украина с необозримыми плодородными землями находились в Германии, то под национал-социалистическим руководством наступило бы изобилие. Мы будем производить столько, что каждый отдельный немецкий гражданин будет иметь больше, чем нужно для жизни»[491].

Выступая в «Партийном дне» 14 сентября 1936 г., он фактически объявил долгосрочный план действий: «Нет никаких сомнений в том, что национал-социализм везде и при любых обстоятельствах заставит большевизм перейти к обороне, разобьет его и уничтожит. Мы идем навстречу большим историческим эпохам, в которых восторжествует не одно мудрствование, а мужество… Горе тому, кто не верит Адольфу Гитлеру»[492].

По сути, в этом выступлении Гитлер подтверждал тезисы «Майн Кампф» – книги, которую еще в начале 30-х гг. мало кто из европейских политиков принимал всерьез: до тех пор пока НСДАП не пришла к власти и не начала проводить изложенную в книге политическую доктрину. Ее доминантой стал тезис: «Мы кладем конец извечным походам германцев на юг и запад Европы и обращаем взоры к землям на востоке. Мы подведем, наконец, черту под колониальной и торговой политикой довоенной эпохи и перейдем к политике будущего – политике приобретения земель. А когда сегодня мы говорим о новых землях в Европе, речь может идти в первую очередь лишь о России и подчиненных ей окраинных государствах»[493].

Разумеется, в руководстве СССР эти заявления игнорировать не могли. Наша страна искала союзников, способных вместе с ней оказать эффективное военно-политическое давление на Германию в случае возникновения кризиса, что предполагало тесные доверительные отношения СССР со своими западными соседями. Напряженные отношения с Польшей не только закрывали СССР прямой путь к границам Германии и возможность оказания помощи Чехословакии, но и блокировали румыно-советское сближение. В 1934–1936 гг., несмотря на сложность внутриполитического пейзажа, министр иностранных дел Румынии Н. Титулеску неоднократно пытался добиться продления полномочий на ведение переговоров о пакте взаимопомощи с Советами. Но Москва не только не желала пойти на символические уступки в отношении статуса границы между СССР и Румынией, но и сделала разрыв союза Румынии с Польшей условием подписания пакта о взаимной помощи.

После окончательного отказа Литвинова в июле 1936 г. согласиться на сохранение оборонительного союза Бухареста и Варшавы[494] падение Титулеску и постепенная переориентация Румынии стали делом нескольких недель.

Стратегические предложения руководства РККА шли «рука об руку» с отчужденностью и настороженностью советской дипломатии в отношении западных соседей. В январе 1936 г. нарком Ворошилов и начальник Генштаба Егоров издали директивы об отработке проблем начального периода войны на западном театре и проведении соответствующих маневров, штабных игр и др.

Основной сценарий предусматривал, что против СССР выступят соединенные силы Германии, Польши, Эстонии и Финляндии. К числу возможных союзников Германии были отнесены также Румыния и Латвия[495]. Запоздалые попытки французских военных поколебать сложившееся в руководстве РККА мнение о Польше как неизбежном противнике, успеха, разумеется, не имели. В качестве потенциального противника советские военные рассматривали не только Польшу, но и все остальные соседние западные государства. «Наши ближайшие соседи ведут себя по-прежнему далеко не добрососедски и, разумеется, ждать добра от них также не приходится», – отмечал нарком Ворошилов, закрывая заседание Военного совета при Наркомате обороны в октябре 1936 г.[496]. О союзе с Францией и Чехословакией никто из высших командиров, на протяжении целой недели обсуждавших задачи Красной армии, не вспомнил.