Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    Победителей встретила на соборной площади та же делегация. Тут уж Лис не остался на коне - спешился, воспользовавшись помощью стременного, подошёл к архонту и торжественно принял у него ключ от Карфагена. И перекрестился, глядя на собор. Удивлённо проговорил:

    - Отчего закрыты врата у храма?

    Киприан смутился:

    - Понимаете, ваша честь, там засели несколько вандалов - воинов и купцов, опасающихся за свою жизнь. Мы пытались их выманить, но пока что безрезультатно. Обещают поверить только вашему слову.

    - Хорошо, пойдёмте.

    Вместе они приблизились к замкнутым дверям. Аспаркам громко произнёс, обращаясь к тем, кто нашёл прибежище в церкви:

    - Слушайте меня! С вами собирается говорить Велисарий! Мы ему доверяем. Войско ромеев в городе - никого не трогает.

    Голос изнутри пробасил:

    - Вы убили Аматту и Гибамунда. Мы боимся разделить их удел.

    Командир экспедиционного корпуса заявил:

    - Мы убили их в ходе боевых действий, в честных поединках, потому что такова логика войны. Но напрасных жертв нам не надо. Потому что Юстиниан уважает вандалов и послал армию для восстановления справедливости - возвратить власть Ильдериху, другу и союзнику, наказать узурпатора Гелимера.

    - Но Аматта убил Ильдериха со всей родней, - отозвался голос. - Что теперь вы намерены делать?

    - Мы останемся в Карфагене до победы над Гелимером и посадим управлять своего человека. Цель одна - возвратить провинцию Африка под начало Римской империи. А простых людей мы не губим; кто не борется против нас, нам не враг.

    - Поклянись на кресте, что не схватишь нас, если мы покинем стены собора.

    Вытащив из-за ворота свой нательный крестик, Велисарий сказал:

    - Именем Всевышнего обещаю прилюдно, что свободе и жизни вашей мы не угрожаем.

    Воцарилось молчание. Наконец, одна из створок дверей открылась, и наружу вышли человек двадцать - настороженных, перепуганных, щурящихся от яркого солнечного света. Поклонились сдержанно.

    Лис проговорил:

    - Рад, что вы решились. Можете идти по домам. Лишь прошу об одном: не мешайте нам закончить начатое дело. Кто поднимет на нас оружие, будет уничтожен. В этом я тоже клянусь на кресте.

    Снова поклонившись, те заторопились в разные стороны. А стратиг ромеев вновь вскочил на коня и продолжил шествие - вверх, на гору, к цитадели Кирса, где стоял королевский дворец вандалов, или просто Палатий. Здесь, пройдя по широкой лестнице, вдоль которой горели масляные светильники на высоких стойках, он вошёл в широкую залу - хризотриклиний - и поднялся на возвышение с королевским троном. Повернулся лицом к собравшимся, поднял руку:

    - Господа! Мы переживаем с вами историческое событие: Карфаген снова наш! Действуя от имени василевса, символически занимаю этот трон - ибо Юстиниан, но не я должен тут сидеть. Слава императору! Слава императрице! Слава нашей Романии!

    - Vivat! Vivat! - поддержали все.

    Велисарий сел и махнул ладонью:

    - Объявляю суточный отдых. Будем пировать, наслаждаться жизнью. И готовиться к новым битвам. Враг не побеждён до конца. Расслабляться рано.

    В этот вечер возлежали в зале Дельфина - по названию треножника для кубков с вином - и с большим аппетитом пробовали то, что готовили королевские повара для Аматты и Гелимера. А уже под утро командир заглянул в спальню к Антонине. Та лежала, раскинувшись на огромном ложе, застланном шёлковым бельём, под свисающей с балдахина вуалью от мошки, совершенно голая, наглая в своей наготе, и дремала. Он разделся тоже, поднырнул под вуаль, сгрёб жену в охапку, начал обнимать, целовать, а затем с жаром овладел. Та, ещё в полусне, сладко улыбаясь, повторяя его движения, громко прошептала:

    - Феодосий… Феодосий… ну, сильней, сильней, не щади свою любимую мамочку…

    Велисарий замер. Приподнялся и сел на пятки, глядя на неё вопросительно. Антонина приоткрыла глаза, увидала мужа, и улыбка медленно сползла с её уст, словно старая, высохшая кожа с тела змеи. Потрясённо пролепетала:

    - Господи, прости меня, грешную!

    - Феодосий? - грозно спросил супруг. - Ты сказала «Феодосий»? Или я ослышался?

    Возражать было бесполезно, и она кивнула:

    - Феодосий, да.

    - Что бы это значило?

    Тяжело вздохнув, женщина ответила:

    - Мне приснился богохульственный сон. Вроде я лежу, а в опочивальню входит Феодосий. И ложится рядом. И ласкает, целует, возбуждает меня. Я не в силах пошевелиться… и как дурочка отдаюсь его воле…

    Муж неодобрительно засопел:

    - Значит, просто сон?

    - Разумеется. Гадкий, глупый сон. Вспоминаю - и берет оторопь.

    - Почему же ты тогда улыбалась?

    - Разве? Неужели? Как же я могла?

    - Не шути со мной, Нино. Ты ведь знаешь: если выяснится, что это не сон, а вернее, сон - отражение яви, вам обоим несдобровать. Я его посажу на кол, а тебя зарежу.

    - Ой, какие ужасы!

    - Обещаю верно.

    Обвила его шею нежными руками:

    - Не пугай… ну что ты?… страшно так набычился, а глаза прямо налились кровью… Успокойся, не заводись. Я твоя всецело. Можешь делать со мной, что хочешь. Мы давно не пробовали боком. Ты ведь очень любишь эту позицию, - и призывно подняла ногу.

    Лис откинулся на подушки, заложил руки за голову, сказал:

    - Расхотелось что-то. Извини. Вероятно, позже.

    - Ну, не злись, не злись, не ревнуй к моим ночным грёзам. Разве ты во сне не овладеваешь другими женщинами?

    Он слегка смутился:

    - Иногда бывает. Иногда даже с собственной матерью-покойницей.

    - А, вот видишь! Ревновать ко сну недостойно. Ну, иди ко мне. Поцелуй как следует. - Положила его ладонь себе между бёдер. - Чувствуешь дрожание моего амурного места? Как оно страстно вожделеет? Всё исходит сладостным соком?… Так возьми ж меня! Сильно, глубоко!

    Велисарий прижал её к себе:

    - Вправду только сон? Поклянись благополучием Фотия.

    Антонина у него за спиной быстро перекрестила пальцы - средний с указательным - и ответила как ни в чём не бывало:

    - Правда, правда, клянусь.

    - Что ж, на этот раз я поверю… - ив любви был неистов, словно в юные годы.

    На другой же день командиры ромеев осмотрели укрепления города и пришли к выводу, что они в скверном состоянии. Приступили к ремонту сразу, как окончился суточный отдых войск - подновляли стены, наиболее слабые в городском предместье Мегара, выкопали ров и утыкали его дно заострёнными кольями, обнесли палисадом. А 20 сентября пограничный отряд Фотия захватил судёнышко, плывшее с севера, и вандалов, находившихся в нём. Сразу вместе с пленниками поскакал к Велисарию:

    - Эти люди прибыли к Гелимеру от Цазона.

    - От Цазона? Очень интересно.

    Из троих задержанных выступил один - в серой дорогой тоге, явно старший; он назвался доместиком (адъютантом) Цазона и сказал:

    - У меня письмо от его высочества к его величеству.

    - На каком языке?

    - На латыни.

    - Фотий, зачитай вслух.

    И услышал:

    - «Царственный брат мой! Рад тебе донести, что со смутой на севере покончено. Милостью Божьей мои войска заняли Сардинию, взяли город Карналию, захватили дворец узурпатора, разгромили его охрану, а его самого убили. Посылаю отрубленную голову Годы в качестве подарка. А за сим жду дальнейших приказаний: находиться тут или возвращаться на материк? Остаюсь твоим любящим братом и слугой покорным - Цазон».

    Велисарий велел:

    - Всех задержанных зорко охранять, чтобы не сбежали. Мёртвую голову упокоить в земле. И усилить береговую охрану: не имеем права позволять братьям извещать друг друга о ситуации.

    Но, конечно, уследить за всем не смогли. Люди Гелимера пробирались к морю окружным путём, обогнув Карфаген далеко к западу, и в десятых числах октября прибыли на Сардинию. Прочитав послание короля и узнав о трагических событиях в Африке - высадке ромеев, гибели Аматты и Гибамунда и захвате столицы, - средний брат немедленно начал собираться к отплытию. В середине месяца он с войсками тайно оказался на африканском берегу - на границе Мавритании и Нумидии, двинулся к равнине Буллы и на третий день прибыл к Трикамару, где сидел Гелимер со своей армией. Основная часть карфагенской кампании византийцев только начиналась.

    В то же самое время у себя во дворце в Пентаполисе умирал Гекебол. Он не дотянул полутора лет до шестидесяти и, ведя всегда неумеренный образ жизни, предаваясь обжорству, пьянству и чудовищному разврату, раньше времени износил свой могучий некогда организм. В пятьдесят восемь выглядел на семьдесят пять - совершенно лысый, обрюзгший, с мешковатой морщинистой кожей, возвышался на смертном одре серой тушей, тяжело дышал, кашлял хрипло, бредил и впадал в забытьё. Прибывший священник причастил его и соборовал. Гекебол вновь забылся надолго, но потом вдруг открыл глаза и проговорил внятно: