Олег Табаков - Лидия Алексеевна Богова

Ивана Коломийцева в спектакле «Последние» по пьесе Максима Горького. Этот спектакль, как и «На дне», ставил Адольф Шапиро, на этот раз в содружестве с художником Мартом Китаевым. Это страшная пьеса — не случайно до революции она была под запретом. В первом варианте ее название — «Отец». О нем, отце большого семейства, и шла речь. Дворянин, пошедший в жандармы, сделал в молодости необратимый шаг навстречу подлости и превратился в самовлюбленного развратника, злобного пакостника и трусливого убийцу. Он ничего не вызывал кроме брезгливости. Иван Коломийцев, к чему бы ни прикасался, всюду нес разложение и гибель души.

Неожиданностью явилось назначение на главные роли. В прежних спектаклях, которые довелось видеть, родителей играли хорошие известные актеры, с так называемым «отрицательным обаянием». В «Табакерке» супругов Ивана и Софью Коломийцевых исполняли Олег Табаков и Ольга Яковлева, которые у зрителей во многом ассоциировались с героями, отстаивающими веру, любовь, достоинство. В назначении читалась заявка, что уровень размышлений о жизни будет иным и речь пойдет не просто о конфликте родителей и детей. Спектакль начинался с фразы, в которой слышалось предчувствие скандала. «Почему меня никто не встретил?» — с обидой произносил хозяин дома, обращаясь не к домочадцам, а в зал. Интонация была знакомая, и по логике зрители должны встретить актера аплодисментами. Но зал, как и семейство героя, замерли. Повисла тишина. Герой Табакова искренне уязвлен отсутствием внимания, но сразу обиду перевел в укор. «Когда я был полицмейстером, вы меня, своего кормильца, встречали совсем по-другому» — и остановился, с предвкушением ждет ответа. Пусть кто-нибудь возразит — скандала не избежать, вот тогда я им всем устрою! На мгновение угрожающе примолк — вдруг что-то скажут, а ему «врезать» не удастся. Но все молчат. Оглядев притихших домочадцев с выражением «помните, кто здесь хозяин!», самодовольно, покидал родственников.

Действие в спектакле развивалось от скандала к скандалу. Сам жанр постановки можно определить как трагический балаган, в котором было что-то шутовское, грубовато-пошлое и страшное. Реплики Коломийцева точно нож точили нервы окружающих. Он знал про себя все, знал, что домашние его ненавидят, но он хотел одного: пусть все видят, но не произносят правду. Отец семейства был не просто эгоист, любящий только себя, он беззастенчивый эгоцентрист. Отсюда нет границ для самовыражения всех низменных страстей. Психически он здоровый человек, который ничего не хочет знать кроме своих представлений о жизни, он не признает права окружающих на личные чувства, желания, интересы. И понятно его стремление провоцировать скандал. Именно в ссоре, скандале, драке человек с данным диагнозом черпает силы, энергию.

Трагический балаган, царящий в семье бывшего полицмейстера Коломийцева, давно заразил смертельным цинизмом старших детей, и незаметно подбирается к душам младших. Это умирание души в своих детях вынуждена наблюдать жена Коломийцева, сыгранная удивительной Ольгой Яковлевой. Ее боль и отчаяние привносили в спектакль больной нерв — ощущение трагедии. Только она может сказать правду: наша дочь стала злобной горбуньей потому, что в детстве ты спьяну ее уронил, а скорее, нарочно бросил на пол. В эту минуту он готов ударить, убить — что угодно, лишь бы не слышать убийственную правду. Особенно когда ее говорит жена, единственная, кого он не сумел заставить замолчать. Прошлое родителей было настолько страшным, что оно убивает будущее. И вот уже дочь цинично в корыстных целях уговаривает отца пойти в исправники, что унизительно для дворянина.

Порой казалось, будто Табаков играет одного из героев Достоевского, где изучение мрачной пропасти души ведет к саморазоблачению. Но опять в игре актера многое было поперек ожиданий. Казалось, что-то здесь не сходится, что-то останавливает путь к аналогии с персонажами Достоевского. К середине спектакля ты понимал: Табаков нигде не отказался от своего неотразимого обаяния и узнаваемых интонаций. Эти знакомые прелести, которыми исполнитель наделил пакостника Коломийцева, вдруг становились отвратительными, возникало ощущение завораживающей жути. Мерзавец получался у него «многослойный и многосложный», он был сам по себе, без всяких сопоставлений и аналогий. Впечатление спектакль оставлял подавляющее — и это тоже был фрагмент «исповеди», в которой Табаков себе не изменял.

Коломийцева и все прочие роли тех лет, которые мне довелось видеть своими глазами, Олег Павлович играл в особой технике. Это было невероятно сложное соединение несоединимого — театра переживания с театром представления. И хотя в жизни часто замечаешь, что противоположности не исключают, а дополняют друг друга, на сцене от этого взаимопроникновения теряешься. В игре Табакова всегда в сложной целостности существует противоестественное соединение. Твоя логика восприятия все время ломается, ты поверил, открылся повествованию, и вдруг какая-то интонация тебя выбивает, ты замираешь, актер тебе словно подмигнул: не все так просто! Кто-то из критиков такое исполнение условно назвал «театром переживания представления». Скажем проще: редко кто из актеров может одновременно играть героя и свое отношение к нему. Табакову это удавалось: его персонаж всегда выдуман, и как бы ни была маска, сочиненная актером, похожа на собственное лицо Табакова, она остается маской, существующей только в игре и для игры.

О лицедейской природе Табакова, о том, как его любовь к лицедейству обнаруживает себя в быту, особенно на людях, писали много (кто с неприязнью, кто с восхищением) и будут писать еще много раз. Про жизнь реальную удовлетворим любопытство личными мемуарами актера, а не рассказами наблюдателей и свидетелей. А вот азарт лицедейства, который входит и укореняется в непосредственных переживаниях на сцене, всегда интересен, тем более что многое в этом процессе остается загадкой. Табаков одним из немногих до конца жизни сохранил кураж, задор, грубоватое озорство, заносчивое мужество. Кураж в молодости, как правило, в талантливых актерах всегда присутствует, а с годами куда-то исчезает. То ли от усталости, то ли от накопленной мудрости. Поэтому так редки подлинные открытия. Александр Соколянский точно подметил: «Популярный актер, особенно в возрасте, обязан сохранять образ самого себя — те внешние приметы индивидуальности, которые успели стать общенародным достоянием. Наперекор евангельской притче новое вино приходится вливать в старые меха, да и то если оно есть. Поэтому полновесные возвращения актерского таланта так редки и так драгоценны. Сохранив свои навыки и подчеркивая их неизменность, сделать нечто принципиально новое — задача трудная. Особенно если речь идет о технике переживания, подразумевающей очень интимный контакт между душевной жизнью и актерским инструментарием. Это сделал Олег Табаков, сыграв Коломийцева в „Последних“»[68].

Если бы оказалось возможным собрать одновременно всех героев пьес, которых играл Олег Табаков, это было бы удивительное пестрое сборище не похожих друг на друга людей, которые в реальной жизни вряд ли могли бы ужиться. Как