Исповедь Мотылька - Айя Субботина

Мать стоит перед дверью и смотрит на нас как на застигнутых врасплох воришек. У нее такой взгляд… Только абсолютная мысленная дезориентация не дает мне закрыться ладонями, потому что выражение ее лица буквально размазывает меня по стенке.

— Я знала. — Ее голос и ее пальцы дрожат почти в унисон. — Я знала, что ты не способен держать себя в руках. Что ты обязательно попробуешь сделать это еще и с ней.

Еще?

Я просто цепляюсь или она не просто так использовала это как будто абсолютно чужеродное здесь и сейчас слово. Что это за «еще»?

— Марина, ты все не так поняла. — Олег, минуту назад выглядевший рассерженным, как будто сдувается. Проводит пятерней по взлохмаченным волосам, а когда случайно снова смотрит в мою сторону, тут же резко отворачивается. — Это просто… благодарность.

Господи, да у него язык еле ворочается — настолько нехотя он вытаскивает из себя эту «благодарность». И она такая же непонятная и ненужная, как и мамино «еще».

— Благодарность, ну конечно! — Мать вскидывает руки, распаляется буквально на глазах. — И как я сразу не поняла, что на самом деле ты прибежал сюда изображать рыцаря только чтобы увидеть, как моя глупая дочь броситься тебе на шею! Знаешь, как это называется, Игнатов? Принуждение и сексуальное домогательства!

— Ну хватит! — Я буквально из последних сил поднимаю — и резко опускаю руки на кровать. Бросаю их вдоль своего немощного тела, потому что до сих пор даже шевелюсь с трудом. — Мам, это я хотела поцеловать Олега, а не он меня к чему-то принуждал! Я люблю его. Очень. И пыталась…

— Ты понятия не имеешь, что он за человек на самом деле, — она даже не пытается меня слушать, — на что он способен, когда хочет добиться своего. Особенно, если он хочет получить женщину.

Олег нервно сует руки в карманы брюк.

— Марина, не нужно ее вмешивать.

— Вот как ты заговорил? В тащить в койку сопливую девчонку, которая не видит ничего, кроме красивого образа, который ты перед ней строишь — это как называется? Я просила, Игнатов. Я готова была в ноги тебе броситься! И что в итоге? Ты нарушил все свои обещания!

Она говорит так громко, что от звона в ушах начинает кружиться голова. Я невнятно бормочу, что мне нехорошо, но где-то в мешанине собственных не произнесенных слов, меня снова тошнит. Только в последний моменту успеваю свеситься с кровати и мутная вода, которой меня накачивали последние суки, фонтанами выплескивается наружу, превращаясь в какое-то мерзкое хтоническое море.

Олег подскакивает быстрее, чем это успевает сделать мать. Перехватывает мои волосы одной рукой, а другой протягивает стакан воды. Мать пытается его оттолкнуть, но я отчаянно хватаюсь в полу его пиджака.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не уходи, пожалуйста, — говорю в перерывах между приступами, потому что после пары глотков, меня снова выворачивает. — Мне все равно… правда… Я люблю тебя такого, как ты есть.

Мать бросается из палаты. Краем уха слышу, как она зовет медсестру.

— Ви, просто пей и не говори ничего.

Он буквально силой всучивает мне следующий стакан и следит, чтобы я выпила все, а потом меня снова тошнит, на этот раз — на его идеально чистые новые туфли из гладкое светлой замши, которая становится такой же безобразной, как, кажется, и все, к чему я прикасаюсь.

— Что бы ни было в прошлом — это не имеет значения. — Мне нужно это сказать. — Клянусь, я даже не буду просить тебя рассказать. Есть только мы. Я люблю тебя. Это правда. Так сильно. Олег…

Он ничего не говорит, но когда кладет ладонь мне на голову, то его поглаживание по волосам превращает мою память в машину времени, за секунду возвращая в те времена, когда я была его маленькой принцессой, которую он качал на плечах и баловал бесконечными вереницами кукол. Это, черт подери. Абсолютно те же поглаживания, как будто я до сих пор ребенок, которого нужно успокоить после страшного сна.

Я хочу отодвинуться, вырваться из этого ужасного наваждения, но вместо этого продолжаю беспомощно висеть на нем на вытянутых руках, пока кончики моих волос плещутся в луже рвоты на полу.

— Эвелина, послушай…

— Нет, пожалуйста. — Почему я так уверена, что он собирается еще раз все разрушить. — Я понимаю, почему Диана… Почему ты с ней. Но я лучше. Клянусь… Тебя никто не будет любить так же, как я. Ты предназначен мне, а не какой-то ужасной Лебо. Блин…

Только новый фонтан изо рта не дает мне окончательно унизиться.

А потом в плату влетает медсестра и мать.

Олега вырывают из моих рук почти что силой. Я лихорадочно облизываю губы, противные на вкус и омерзительно сухие.

— Я не хочу, чтобы ты еще когда-нибудь здесь появлялся! — голос матери снова вызывает у меня кратковременную контузию. — Или, клянусь памятью Павла, я превращу твою жизнь в ад!

— Олег, не уходи… — стону я, но медсестра сует мне в рот какую-то жесткую трубку.

— Я сделал предложение Диане, — слышу сухой голос Олега. — Не беспокойся ни о чем, Марина, чтобы ни было в прошлом — я теперь совсем другой человек.

Моя шея ломается как будто от удара палача, и голова падает на подушку — совершенно пустая.

Сделал предложение.

Он сделал предложение рыжей красавице Лебо.

— Это яд? — С трудом фокусируюсь на игле катетера капельницы, которую медсестра умело вталкивает мне в вену.

— Это лекарство.

— А можно… серную кислоту?

Он собирается жениться на Диане.

Мой маленький хрупкий мир разваливается по кирпичикам.

— Эвелина, солнышко. — Мать прижимается губами к моему лбу. — Тебе нельзя так нервничать. Теперь все будет хорошо.

Я хочу сказать, что ненавижу ее и весь этот мир впридачу, но голова окончательно проваливается в подушку.

Глава тридцать первая: Олег

Я отъезжаю от больницы буквально на пару кварталов, сворачиваю в первый же двор и торможу, что есть силы прокручивая руки на руле, потому что только что на перекрестке чуть не влетел в какого-то придурка, пока тот делал самоубийственный обгон.

Но, конечно, на самом деле я просто до сих пор не могу избавиться от образа Ви, который как будто отпечатался у меня на сетчатке. Ее серое от болезни лицо с впавшими щеками, из-за чего глаза на нем кажутся неестественно огромными, словно у инопланетянина. И ее запах — странный, насквозь пропитанный особенным, «неповторимым ароматом» больницы, от которого я на миг едва не потерял голову, потому