Игра на понижение. Тайные пружины финансовой катастрофы - Майкл Льюис

По внешнему виду людей, появляющихся из подземелья на северо-восточном углу Мэдисон-авеню и 47-й улицы в 6.40, можно многое рассказать, если знать, на что смотреть. Любой человек, оказавшийся в таком месте и в такое время, скорее всего, работал на Уолл-стрит. Но вот людей, которые выходили на улицу в районе Пенсильванского вокзала в тот момент, когда прибывал поезд Винсента Дэниеля, характеризовать было куда труднее. «Утренний поезд Винни только на 55 % заполнен финансистами, поскольку на нем едут строители, – говорит Дэнни Мозес. – Мой – на 95 %». Случайному наблюдателю обитатели Уолл-стрит, приезжавшие из пригородов Коннектикута на Центральный вокзал, представлялись однообразной массой, однако Дэнни различал в этой массе множество мелких и существенных особенностей. Если кто-то уткнулся в BlackBerry, значит, он из хедж-фонда, выясняет прибыли и убытки на азиатских рынках. Спит в поезде – значит, скорее всего, занимается продажей, брокер, торгующий на чужие деньги. Если несет портфель или сумку, – вероятнее всего, занимается не продажами, поскольку в сумке можно носить только аналитические отчеты, а брокеры не читают собственные опусы, по крайней мере в свободное время. Любой, кто держит в руках экземпляр New York Times, скорее всего, юрист, сотрудник бэк-офиса или кто-то, причастный к финансовым рынкам, но не работающий на них.

Одежда тоже говорила о многом. Те, кто управлял деньгами, одевались так, словно направлялись на бейсбольный матч. Их оценивали исключительно по финансовым результатам, поэтому слишком дорогая одежда вызывала подозрения. Если вам попадался кто-то, покупающий за собственный счет, в костюме, это означало, что у него либо возникли затруднения, либо назначена встреча с тем, кто дает деньги, либо и то и другое. Сказать больше по одежде людей, занимавшихся покупками, было сложно. Представители стороны продажи могли носить деловую униформу: вон тот, в блейзере и брюках-хаки, – брокер второразрядной фирмы; а вот этот – в костюме за $3000 и с укладкой примерно за столько же – инвестиционный банкир из J. P. Morgan и т. п. Дэнни мог вычислить место работы человека даже по тому, где тот сидел в поезде. Сотрудники Goldman Sachs, Deutsche Bank и Merrill Lynch, направлявшиеся в центр города, усаживались впереди (хотя, когда Дэнни размышлял об этом, сотрудники Goldman редко пользовались поездом). У них имелись собственные машины. Сотрудники хедж-фондов вроде Дэнни работали ближе к окраинам и поэтому выходили на Центральном вокзале в северную сторону, где словно бы из ниоткуда возникавшие такси слетались на них, как голуби на хлебные крошки. Сотрудники Lehman и Bear Stearns обычно пользовались тем же выходом, что и Дэнни, но с ними уже было покончено. Этим как раз и объяснялся тот факт, что 18 сентября 2008 года в 6.40 на северо-восточном углу Мэдисон-авеню и 47-й улицы людей было гораздо меньше, чем в то же время 18 сентября 2007 года.

От внимания Дэнни не ускользала ни одна мелочь в облике его коллег-финансистов – в каком-то смысле, это была его работа. Подмечать всякие мелочи. Айсман мыслил глобально. Винни отвечал за анализ. Дэнни, главный трейдер, был на рынке их глазами и ушами, источником сведений, которые не транслируются и не рассылаются: слухи, поведение брокеров на стороне продажи, движения цен на экранах. Перечень его должностных обязанностей включал: пристальное внимание к деталям, быстрые расчеты – и защита от обмана.

С этой целью у него на столе стояли пять мониторов. На одном бежали новости, второй показывал мгновенные изменения в их портфеле, остальные три отображали переговоры Дэнни примерно с четырьмя десятками брокеров с Уолл-стрит и инвесторов. За месяц он получал 33 000 электронных писем. Человек непосвященный мог бы запросто потонуть в этом бурном потоке мелочей. Но для Дэнни все они имели значение, поскольку ему не нужно было выстраивать из них общую картину. Дэнни отвечал за детальную прорисовку.

К четвергу, 18 сентября 2008 года, общая картина стала настолько расплывчатой, что детальное представление никак не складывалось у него в голове. В понедельник Lehman Brothers объявил о банкротстве, а Merrill Lynch, заявивший об убытках в размере $55,2 млрд по CDO, обеспеченным низкокачественными облигациями, был куплен Bank of America. Американский фондовый рынок упал ниже, чем в первый торговый день после террористической атаки на Всемирный торговый центр. Во вторник Федеральная резервная система США объявила о предоставлении кредита в размере $85 млрд страховой компании AIG для покрытия убытков по дефолтным свопам, проданным ею банкам с Уолл-стрит. Больше всего, $13,9 млрд, она была должна Goldman Sachs. Если приплюсовать сюда $8,4 млрд наличными, которые AIG уже заплатила Goldman в виде обеспечения, нетрудно подсчитать, что банк перенес на страховую компанию риск более чем на $20 млрд в низкокачественных ипотечных облигациях и теперь этот риск покрывался американскими налогоплательщиками. Один только этот факт заставлял задуматься: сколько еще таких облигаций гуляло на рынке и кто держал их?

Федеральная резервная система и Министерство финансов делали все, чтобы успокоить инвесторов, но в среду о спокойствии не могло идти и речи. Фонд денежного рынка под названием Reserve Primary Fund объявил о том, что понес серьезные убытки по краткосрочным кредитам, предоставленным Lehman Brothers, и что его инвесторы вряд ли получат обратно все свои деньги, и приостановил выкуп своих паев у инвесторов. Денежные рынки не являлись хранилищем наличности – они выплачивали проценты и несли определенный риск – но до того момента люди считали их таковым. Даже собственные деньги никому нельзя было доверить. Компании по всему миру принялись выцарапывать свои средства из фондов денежного рынка, и краткосрочные процентные ставки взлетели как никогда раньше. Индекс DJIA упал на 449 пунктов, до самой низкой отметки за последние четыре года, и все значимые новости поступали не из частного сектора, а от правительственных чиновников. Приехав в четверг на работу в 6.50, Дэнни узнал, что главный британский финансовый регулятор рассматривает вопрос о запрете коротких продаж (решение, которое, помимо прочего, положит конец хедж-фондам), но это не объясняло всего происходившего. «И тут начался такой ад кромешный, какого мне за всю жизнь видеть еще не доводилось», – рассказывает Дэнни.

FrontPoint был идеально подготовлен к этому. По соглашению с инвесторами фонд мог иметь на фондовом рынке только 25 %-ную короткую или 50 %-ную длинную чистую позицию, а суммарный объем позиций не мог превышать 200 %. Например, на каждые $100 млн, доступных для инвестирования, чистая короткая позиция не могла превышать $25 млн, а чистая длинная позиция – $50 млн. Стоимость же всех ставок не могла быть больше $200 млн. В соглашении ничего не говорилось о дефолтных свопах, но это уже не имело значения. («Мы так и не смогли придумать, как включить их», – говорит Айсман.) Последний своп они продали Грегу Липпманну два месяца назад, в начале июля. И теперь занимались инвестициями только на фондовом рынке.

На тот момент они продали в короткую почти столько, сколько им дозволялось, и все их ставки были против банков, т. е. компаний, идущих ко дну быстрее всего: как только рынки открылись, они оказались в плюсе на $10 млн. Акции, проданные в короткую, падали; акции купленные – преимущественно акции мелких банков, не имевших отношения к рынку низкокачественных бумаг, – падали меньше. По идее Дэнни должен был ликовать: все случилось именно так, как они и предсказывали. Его, однако, переполняла не радость, а тревога. В 10.30, через час после открытия торгов, акции всех финансовых организаций, заслуженно или нет, начали свободное падение. «Вся эта информация проходит через меня, – говорит он. – Предполагалось, что я знаю, как ее распределять. Цены менялись с такой скоростью, что я не успевал за ними следить. Словно черная дыра. Первозданный хаос».

Прошло уже четыре дня с тех пор, как рухнул Lehman Brothers, но самые серьезные последствия его крушения проявились только сейчас. Акции Morgan Stanley и Goldman Sachs быстро падали, и было очевидно, что спасти их может только правительство США. «Как будто землетрясение, после которого с большим опозданием обрушивается цунами», – говорит Дэнни. В своей работе он привык играть против других людей, но в этом случае его противником была стихия: синтетические CDO обернулись синтетической катастрофой. «Обычно ты чувствуешь, что можешь контролировать ситуацию, – рассказывает Дэнни. – Твоя сила – в понимании происходящего. В тот момент знания потеряли значение. Тебя просто несло волной».

У FrontPoint было порядка 70 ставок на разных фондовых рынках по всему миру. И все они были сделаны на финансовые институты. Он отчаянно старался уследить за ними, но у него ничего не выходило. Они держали акции KeyBank и продали в короткую акции Bank of America, но и те и другие вели себя как никогда прежде. «На рынке нельзя было ставить ни на что, – говорит Дэнни. – Рынка как такового уже не существовало. Только тогда я осознал, что вопрос не ограничивается нашим портфелем. Фундаментальные показатели не играли роли. Акции росли и падали только на эмоциях и предположениях оносительно дальнейших действий правительства». Из головы не выходила тревожная мысль: Morgan Stanley вот-вот пойдет ко дну. Их фонд принадлежал Morgan Stanley. С Morgan Stanley у них не было никаких дел, и они никак не были с ним связаны. Они не считали себя сотрудниками Morgan Stanley – Айсман не раз повторял, что очень хотел бы продать в короткую акции банка. Они считали себя управляющими собственного фонда. Но если Morgan Stanley обанкротится, то его доля в их фонде превратится в актив в деле о банкротстве. «Я думал: странно получается – мы, черт побери, взяли мир за яйца, а компания, на которую мы работаем, может обанкротиться.»