Третья стража - Михаил Ахманов

Но деньги и ресурсы уходили в пустоту и, минуя полезные проекты, растаскивались хищной сворой политиканов и лжеученых. Их стараниями миру явилось очередное пугало – глобальное потепление, не исключавшее, однако, глобального похолодания и нового ледникового периода. В жадных до сенсаций СМИ замелькали картины Арктики и Антарктики: глыбы льда, что с шумом рушатся в море, бегущие в страхе пингвины и тоскливые морды белых медведей. Все это сопровождалось речами о грядущем катаклизме, необходимости спешных мер по его предотвращению и экологической безопасности. Под этот аккомпанемент деньги текли с удивительной быстротой и столь же быстро оседали в карманах новоявленных спасителей человечества.

Одним из талантов О’Рейли являлось широкое видение проблемы и дар к масштабным обобщениям. Он понимал, что происходит. Земная цивилизация была непрерывно развивающейся системой; этот процесс иногда замедлялся и даже прерывался, но, преодолев очередной барьер, все-таки шел вперед по пути усложнения структуры и связей между отдельными элементами. В данный момент барьером стала разобщенность, разнополярность мира, бессмысленная борьба за сферы влияния, что порождало ложные цели и приоритеты. Иными словами, Земля созрела для объединения в планетарном масштабе, для отказа от границ, национальных интересов и конкуренции между странами. Интерес был один: выжить!

Понимал О’Рейли и то, что эпоха обновления и перемен – время, когда система особенно неустойчива. Это означало, что любое малое возмущение на входе системы может многократно усилиться, сделаться губительным и привести цивилизацию к краху. Предсказать, какая флуктуация станет негативной, было нельзя; возможно, марсианский прожект или комедия с глобальным потеплением, возможно, недостаток ресурсов в перспективных областях. Во всяком случае, игры политиков, их амбиции и эгоцентризм могли завести человечество в тупик. Мир остро нуждался в свежих идеях, в чем-то таком, что сдвинуло бы всю систему к точке равновесия.

Осознавая трагизм ситуации, О’Рейли надеялся и ждал.

Казалось бы, абстрактные теории, математические формулы и выкладки, поиски в мире звезд или микрочастиц не слишком влияют на повседневную реальность. В самом деле, какой прок от теории относительности или теории групп, детища Эвариста Галуа, от уравнений Максвелла или Шредингера, от проблем, придуманных Пуанкаре и Гильбертом, от странных идей Паули, Дирака, Норберта Винера, Тьюринга?.. Но думать об этих предметах как об игре ума, не связанной с нашим бытием – большое заблуждение! Все стоит на идеях гениев, все, от электрической лампочки до компьютера, от лекарств, что продляют жизнь, до чудесных материалов, из которых можно сделать мягкую линзу для глаз, хирургический скальпель или сопло улетающей в космос ракеты. Из этих идей сотворена половина здания цивилизации, та, где правят наука и технология, но есть и другая его часть, столь же важная, средоточие духовных богатств, музыки, литературы, живописи и остальных сокровищ. Здание возведено прочно, но любая постройка поддается времени и усилиям имбецилов, стремящихся ее развалить, и потому цивилизации необходим постоянный и мощный приток идей для укрепления уже готовых стен и дальнейшего строительства. Что до самих идей, то хоть они различны и появились в разные эпохи, все-таки можно выделить две категории: одни уже существуют в материальной форме, в виде машин, веществ или объектов искусства, другие как бы витают в нашей среде обитания, но еще не одарили нас чем-то новым, необычным – например, лекарством от всех недугов или космическим движителем. Запас таких идей постоянно растет, и нельзя заранее сказать, какая останется не востребованной на пару веков, а какая спасет мир в ближайшие лет десять. Может быть, знание формы Вселенной?.. Может быть, теория суперструн?..

О суперструнах, червоточинах в ткани Мироздания и черных дырах размышлял Стивен Хокинг, сидя в своем инвалидном кресле. Его разум, заключенный в тюремную камеру тела, был свободным и сильным; он справлялся не только с телесной немощью, но и с притяжением Земли. Сейчас Хокинг парил в пространстве, недоступном для обычных людей – пусть они обладали речью и слухом, способностью двигаться и общаться без помощи приборов, но проникнуть в иные измерения не могли. Возможно, земная жизнь слишком отвлекала их, заменяя полет мысли тягой к развлечениям, жаждой богатства и успеха, желанием выделиться, но не за счет ума, а прицепив к пупку, губе и носу колечки и цепочки. Что, безусловно, было самым простым решением и верной дорогой к славе в паре местных кабаков.

Хокинг (сам он того не подозревал) находился сейчас в контакте с вселенской ноосферой, и это была активная связь: он перебирал идеи подобно пианисту, чьи пальцы скользят по клавишам, что-то отвергая, что-то откладывая на потом, что-то принимая для дальнейших размышлений. Этот процесс являлся почти бессознательным, интуитивным, соединяющим разум и чувства в единое целое; он словно бы прорывался к свету сквозь тьму, но мрак не был враждебен, мрак присутствовал в Галактике на тех же правах, что и светлое начало. Свет, тьма, свет, тьма… – подумал Хокинг. Безусловно, отражение симметрии, одного из высших принципов организации Мироздания… Что отсюда следует? Дуальность Большой Вселенной? Мир и антимир, соединенные мириадами каналов-червоточин, в которых исчезают все силовые поля и даже представление о времени и пространстве?.. Это пока нельзя рассчитать и проверить на опыте, но, возможно, есть более простой вариант, что-то доступное прямому наблюдению… Теперь, когда появились орбитальные телескопы, можно добраться до очень далеких внегалактических объектов…

Белые дыры, внезапно мелькнула мысль. Есть черные дыры, поглощающие энергию, так почему бы не быть белым?[14] Поглощение и эмиссия – две стороны одного процесса, что вполне согласуется с постулатом о вселенской симметрии… Общий баланс не должен нарушаться: есть энергетические стоки, есть источники, и они находятся в непрерывном взаимодействии…

Это нужно обдумать, решил он, обдумать и обсудить с Пенроузом и прочими коллегами. И не только с ними – тут пригодился бы сторонний человек, не астрофизик и вообще не ученый… Идея зреет и становится отчетливее в популярном изложении, когда стараешься представить ее просто и понятно для неспециалиста.

Кстати, где Том Хиггинс? Что-то он давно не появлялся в Кембридже… Надо будет его пригласить…

Петербургский математик, за которым Внешняя Ветвь следила с особым тщанием, закончил свои труды. Несколько дней, сидя у компьютера, он редактировал текст, добиваясь четкости и ясности формулировок, снова и снова проверяя свои выводы. Написанное им было скорее меморандумом, нежели статьей для академического журнала, статья не смогла бы вместить такой обширный материал – описание метода с рядом теорем и их применение к конкретной задаче. Метод, в сущности, являлся новым разделом математической науки, синтезом астрофизики, топологии и синергетики, а решенная задача относилась к одной из тех легендарных проблем, что были сформулированы гениями почти столетие назад. Думая о них, о Пуанкаре, Гильберте и прочих гигантах, математик испытывал чувство гордости – он принял их завещание, наследие прозорливых умов, и завершил работу.

Но она нуждалась в проверке, и сделать это могли немногие – возможно, восемь-десять человек на всей планете. Математиков такого ранга было немного, он знал их всех и предвидел, что с его теорией будут разбираться год или два. Это его не смущало – он не сомневался в полученных результатах. Сейчас, набирая адреса для отправки меморандума, он размышлял о том, чем займется в ближайшее время. Не математикой, нет – здесь было сказано все, ни прибавить, ни убавить. Возможно, музыка?.. Музыка, прогулки, чтение, небольшое путешествие в Карелию, в осенний лес, к быстрым прозрачным водам Вуоксы… все, чего он сам себя лишил, сосредочившись на годы в неимоверном, опустошающем душу усилии. Безусловно, свершенное им относилось к числу научных подвигов, редких даже среди гениальных людей, но об этом он не думал. Ни о подвигах, ни о премиях, ни о почестях и славе… Думал о музыке. Музыка его чаровала.

Под пальцами – клавиша ввода. Нажав ее, он отправил свое послание в большой мир.

Герр Поппер, Хокинг, О’Рейли и петербургский математик ничего не ведали о Глебе Соболеве, даже не подозревали, что такой живет на свете. Но людей, причастных к его жизни и судьбе, все-таки было изрядно – в городе Питере и на Кавказе, в Сплите и на хорватском берегу, а также в других краях и странах. Многие хранили память о докторе, ибо хороших врачей в мире не так уж много – хотя, конечно, больше, чем гениальных математиков.

Ольга, бывшая любовь Глеба, звонила много раз, слушая равнодушный голос: «Телефон абонента отключен или находится вне зоны действия сети». Обидный ответ для женщины! Ей казалось, что Глеб сменил номер и не желает с нею разговаривать, но потом Ольга узнала, что другие питерские друзья и соученики по институту тоже не могут до него дозвониться. Некоторых вызывали к следователю, расспрашивали о связях Глеба, о его знакомствах и о том, есть ли у него враги или тайные недоброжелатели. С Глебом что-то случилось – он исчез, пропал необъяснимо и странно, и это стало для Ольги ударом. Нелегко расставаться с надеждой, когда тебе тридцать два, за плечами – неудачный брак, а дома – холодная постель и одиночество.