Пески веков (сборник) - П Шуйлер-Миллер

— Послушайте, — начал в отчаянии ее спутник, но я решительно прервал его.

— Ты же сама отрезала к этому все пути, когда стала крутить с Фредди Толлбоем, — напомнил я ей почему-то вдруг с горечью; видно, старая рана еще не зарубцевалась.

— С Фредди Толлбоем? — переспросила она. — А кто это такой?

Тут мое терпение лопнуло.

— Вот что, миссис Толлбой, — сказал я, — не знаю, зачем вы затеяли этот розыгрыш, знаю одно — с меня хватит.

— Но я не миссис Толлбой, — сказала она. — Я миссис Питер Радл.

— Очевидно, вам нравится эта шутка, — ответил я ей с горечью, — но мне она не кажется слишком смешной.

Это была чистая правда: еще не так давно я больше всего на свете мечтал о том, чтобы Джин называлась миссис Питер Радл. Я посмотрел ей в глаза.

— Джин, — произнес я. — Тебе не пристало так шутить. Это слишком жестоко.

Несколько секунд она выдерживала мой взгляд. Затем глаза ее приобрели другое выражение, в них появился какой-то блеск.

— Ax! — вскричала она с таким видом, будто прочла что-то в моем лице. — Ах, это ужасно!.. Господи!.. Ведь я… Да помоги же мне, Питер, — добавила она, но это относилось не ко мне, а к ее спутнику. Я тоже повернулся к нему.

— Послушайте, — сказал я, — я не знаю, кто вы такой и что все это значит, и все же…

— Ну да, конечно, — сказал он, как бы внезапно все себе уяснив. — Ну конечно, вы не знаете. Я — Питер Радл.

Наступило длительное молчание. Я решил, что хватит делать из меня дурака, и повернулся, чтобы уйти. Тогда он сказал:

— Нельзя ли нам зайти куда-нибудь поговорить? Видите ли, мы оба Питеры Радлы, и вы и я, в этом вся загвоздка.

— По-моему, это не то слово, — сказал я холодно и собрался уходить.

— Вы просто ничего не понимаете, — раздался его голос у меня за спиной. — Это же машина старого Уэтстоуна. Она работает.

Возвратиться ко мне домой мы, конечно, не могли, и единственное место по соседству, которое я в ту минуту мог припомнить, была верхняя комната кафе «Юбилейное». Большинство наших институтских сейчас как раз заканчивало работу, но пока они доберутся до кафе, пройдет не меньше часа. Подтверждать мнение о моих личных делах, сложившееся у людей и успевшее дойти до ушей директора, мне отнюдь не хотелось, а потому я сначала поднялся наверх и, убедившись, что там никого нет, подошел к окну и поманил их. Девушка, подававшая нам чай, не казалась слишком смышленой. Если она даже уловила наше сходство, это не произвело на нее заметного впечатления. Когда она ушла, Джин разлила нам чай, и мы принялись за дело.

— Вы, наверно, помните концепцию времени, созданную старым Уэтстоуном, — сказал, наклонившись ко мне, мой двойник. — В качестве примера, хотя и приблизительного, он приводил замерзающее море. Настоящее, по его теории, напоминает ледовую корку, которая ползет все дальше и дальше и становится все толще. Позади остается застывшая масса льда, представляющая прошлое, впереди — текучая вода, олицетворяющая будущее. Можно предсказать, что за определенное время определенное количество молекул будет схвачено морозом, но невозможно предсказать, какие именно это будут молекулы и в каких соотношениях они в этот момент окажутся.

С прошлым, с застывшей массой, считал он, мы скорее всего ничего не поделаем, но ему представлялось, что когда-нибудь удастся проникнуть дальше передней кромки, иначе говоря — настоящего. Если б это оказалось возможным, мы начали бы создавать маленькие форпосты застывшей материи. С течением времени кромка льда достигнет их и они сделаются частью всей ледяной массы, частью настоящего. Иными словами, забегая вперед, мы создаем участки будущего, которые непременно воплотятся в настоящее. Конечно, нельзя предугадать, на какие молекулы будущего наткнешься, но коль скоро вы их обнаружили, вы тем самым связали их между собой и, закрепив эти сочетания, сделали их частью неизбежного будущего.

— Отлично все это помню, — ответил я ему. — В этом как раз и был его заскок.

— Конечно, заскок, — немедленно согласился мой собеседник. — Все, кто пытался ему помочь, рано или поздно убеждались в этом и уходили от него. Но он-то сам этого не считал. Упрямый был, как осел.

При этих словах он взглянул на Джин.

— Да-да, я знаю, — сказала она с грустью.

— И старик все трудился над машиной, которая подтвердила бы правильность его теории, а из этого ничего не могло выйти — ведь теория-то безумная. Поэтому он и не сумел использовать возможности, которые открывались в ходе его опытов. Ничто не могло заставить его хоть на шаг отступить от своей теории, и он гонялся за своей мечтой, пока вконец не извелся. Вот он и умер до срока, а его аппараты стоят без дела, и никому они не нужны. Ну, а потом, вскоре после этого, мы с Джин поженились…

Я почувствовал, что все вокруг снова начинает заволакиваться туманом.

— Но Джин не вышла за вас. Она вышла за Фредди, — возразил я.

— Погодите минутку. Я сейчас к этому подойду. Так вот, вскоре после того, как мы поженились, у меня возникла своя, совершенно иная теория времени. Джин позволила мне воспользоваться аппаратами своего отца — теми, с помощью которых я мог доказать правильность своей теории. До некоторой степени это мне удалось, и сегодня вы видите реаультат.

Он замолчал.

— Для меня все здесь по-прежнему сплошной туман, — сказал я.

— Ничего, я сейчас изложу вам основы своей теории. Я отнюдь не утверждаю, что она безупречна, но, во всяком случае, практический результат налицо — мы сидим здесь и разговариваем друг с другом.

Итак, время чем-то напоминает квантовую радиацию. Атомы времени схожи с радиоактивными атомами, они постоянно находятся в состоянии распада, расщепления и излучают кванты. По-видимому, где-то должно быть состояние полураспада, но пока что мне трудно его обнаружить. Очевидно, оно длится какую-то очень малую долю секунды, так что давайте для простоты назовем его просто «мгновением». Таким образом, каждое мгновение атом времени расщепляется надвое. Эти половинки движутся по разным траекториям и, отдаляясь одна от другой, подвергаются разным влияниям, но, перемещаясь, они не остаются единым целым, они продолжают распадаться на мельчайшие частицы. Примером может служить развернутый веер, но только тут из каждой пластинки расходятся новые, а из каждой новой — еще новые, и так до бесконечности.

Допустим, существует некий Питер Радл. Мгновением позже атом времени, в котором он существует, расщепляется, и вот перед нами уже два Питера Радла, слегка непохожие. Но оба атома времени снова расщепляются, и перед нами уже четыре Питера Радла. Еще одно мгновение — и их восемь, потом шестнадцать, затем тридцать два. Скоро их уже тысячи. А поскольку на протяжении секунды этот процесс повторяется много раз, существует неисчислимое множество Питеров Радлов, и обитают они в разных мирах, слегка или даже очень значительно непохожих один на другой, смотря по тому, на каком расстоянии от точки первоначального распада они находятся, так что Питеры Радлы под влиянием окружающих обстоятельств теряют первоначальное сходство. И, конечно, существует бесчисленное множество миров, в которых Питер Радл никогда не появлялся на свет.