Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

Неподвижно лежа в постели, в то время как полуденный летний зной медленно опускался на город, он смотрел на зелень деревьев в окне с таким ощущением, словно очутился в каком-то нереальном мире, состоящем из нелепых стен, выложенных стерильно чистыми майоликовыми плитками, холодных, словно ведущих в покойницкую, белоснежных дверей, таких же белых и бездушных человеческих фигур. Ему даже пришло в голову, что и виднеющиеся в окне деревья ненастоящие; в конце концов, после долгого наблюдения, он совсем было в этом уверился, видя, что листва их не шелохнется.

Эта мысль настолько взволновала Корте, что он позвонил сиделке, и та подала ему очки для близоруких, которыми он, лежа в постели, не пользовался; только тогда ему удалось немного успокоиться: при помощи очков он смог убедиться, что деревья настоящие и листья на них, хотя и чуть заметно, шевелит иногда налетающий ветерок.

Когда сиделка вышла, в палате с четверть часа царила полная тишина. Шесть этажей, шесть ужасных каменных стен, пусть даже из-за чисто формальной ошибки, давили теперь на Джузеппе Корте своей неумолимой тяжестью. Сколько лет — да, лет, теперь уже надо было говорить именно о годах — понадобится ему, чтобы вновь подняться наверх, выбраться из этой пропасти?

Но почему в палате вдруг стало так темно? Ведь на улице сейчас еще ясный день. Последним усилием преодолевая сковавшее его, как паралич, странное оцепенение, Джузеппе Корте дотянулся до лежащих на тумбочке рядом с постелью часов. Часы показывали половину четвертого. Он повернул голову к окну и увидел, что жалюзи, словно повинуясь какому-то таинственному приказу, медленно опускаются, закрывая доступ дневному свету.

Карло Бернари

Смертный приговор

Они обсуждали, следует ли отменять смертную казнь, когда поезд остановился под полуразрушенным бомбами навесом, на ярком солнце, среди подступавших к станции полей. У путей шумела толпа. Время от времени крики и возгласы заглушал пронзительный свисток начальника станции, и над черной массой людей, чемоданов и котомок возникал красный верх его форменной фуражки.

— Значит, по-вашему, нужно отменить смертную казнь?! — воскликнул пассажир с длинными седыми усами, с виду похожий на зажиточного крестьянина. — А я, если б можно было, еще суровее наказание придумал бы. Посмотрите, на что стали похожи вагоны, окна, занавески, бархатная обивка; того и гляди, это жулье и колеса украдет. — Он высунулся и закричал: — Начальник, куда вы столько сажаете? У нас и так полно народу. Пора отправлять!

Начальник станции сдвинул на затылок свою красную форменную фуражку, покорившись неизбежности, и досадливо взглянул на пассажира с усами. А тот, отойдя от окна, убежденно сказал:

— Ему на все начихать. Свое жалованье он получит, а удобно нам ездить или нет, его не волнует. Верно говорил этот самый, что нас только дубинкой можно вразумить. Но мы всегда недовольны…

Он обращался ко всем сразу, но прежде всего к двум пассажирам, которые тоже давно стояли в битком набитом людьми коридоре, один — справа от него, другой — слева. Внезапно в окно протиснулся солдат и тяжело спрыгнул на пол. Увидев рядом с собой еще и солдата, богатый крестьянин окончательно вышел из себя:

— Простите, милейший, мы, кажется, вам мешаем.

Солдат не принял вызова, он высунулся наружу и свистом позвал кого-то из толпы.

— Современное воспитание, — осмелев, поддержал крестьянина пассажир справа и, понизив голос, добавил: — И ведь как раз те, от кого больше всего беспокойства, и ездят обычно без билета.

— У него и отпускных-то документов наверняка нет, — добавил пассажир слева.

— Прикажете отчитаться перед вами? — отреагировал наконец солдат, обнажив бескровные десны и цепочку редких желтых зубов. — Слышишь, им одним целый вагон подавай.

Сперва неясно было, к кому, собственно, он обращается, но потом, спустившись с крыши, в окно пролез еще один солдат, заставив потесниться тех, кто стоял в коридоре.

— Только этого парашютиста нам не хватало!

Новоприбывший был рядовой солдат из авиационного подразделения, и ядовитое восклицание было встречено общим молчанием.

— Их так прозвали за привычку врываться в вагон прямо с крыши, — поспешил объяснить богатый крестьянин.

Второй солдат с нескрываемым презрением повернулся к нему спиной и высунулся в окно. Его волосы, спереди темные от пыли, были на затылке совсем седыми. Какого он года? Старым его не назовешь, но, несмотря на куртку и военные брюки, он меньше всего похож на солдата.

Тем временем новичок при помощи солдата с желтыми зубами втащил в коридор еще что-то. Это «что-то» оказалось худой рыжеволосой женщиной с прыщавым лицом. Казалось, ее дрожащие губы, глаза, плечи просили у всех прощения. Вклинившись в узкий и без того просвет, она бессильно рухнула на мешок рядом с двумя солдатами. Один из них, чтобы освободить ей место, сел на окно, опираясь затылком о верхний его край.

— Так и задохнуться недолго, — снова возмутился богатый крестьянин.

— А по-моему, спорить бесполезно, — робко сказал сосед справа. — Как вы думаете, адвокат?

— О, я давно уже со всем примирился. Мне так часто приходится ездить, что иначе никаких нервоз не хватит.

Они переговаривались через головы двух солдат и женщины; наконец богатый крестьянин сказал:

— Перебирайтесь сюда, адвокат. Ведь ваше место было здесь. Ну… — Он протянул ему руку, помогая перешагнуть через женщину, понуро сидевшую на мешке. А та лишь подняла на него усталые глаза.

— Нечего сказать, умно ты придумал, — обратился солдат с желтыми зубами к приятелю, — Пусть она хоть высунется в окошко, свежим воздухом подышит.

— Нет, нет, — жалобно запротестовала женщина. — Мне и тут хорошо.

— В конечном счете, — заметил адвокат, когда все трое снова очутились вместе, — лучше всего путешествовать в поезде. Пусть это неудобно, пусть долго и все что угодно, но зато едешь без всякого страха.

— Вы в этом уверены? — Правый ус богатого крестьянина зашевелился от ветра, подувшего в окошко, когда поезд ускорил на спуске ход. Мимо проносились миндальные и рожковые деревья и оливы, а крестьянин продолжал:

— Наверно, вам никогда не очищали карман.

— Много они там найдут! — засмеялся адвокат.

— Много ли, мало, они ничем не брезгуют, — вмешался в разговор третий пассажир, стоявший слева от крестьянина. — В наши дни все сгодится. Всего три недели назад у меня вытащили отсюда, — он хлопнул себя по заднему карману брюк, — сверток, а в нем пять пар часов было.

— Значит, вы торгуете часами? — сказал адвокат. — Сколько они примерно стоили?

— Ну пятнадцать — двадцать тысяч лир. Сейчас цены скачут.

— Да, цены растут с каждым днем, — подтвердил богатый крестьянин. — Подумать только, фьяска оливкового масла стоит от шестисот до тысячи лир, — Он тут же мысленно подсчитал, что у него на эту сумму надо было бы украсть двадцать фьясок. Но хотел бы он посмотреть, как они сумеют упереть у него двадцать фьясок масла!

— За вещами надо глядеть в оба, — добавил он. — Я так и делаю. — Разняв скрещенные руки, он показал соседу, что правую надо всегда прижимать к карману, где лежит бумажник. — Паршивые времена наступили, — продолжал он. — Кто знает, когда этому конец придет. Если сами не уследите за своими вещами — дожидайтесь потом полиции! Вот я и говорю: одно было хорошо при фашизме — смертная казнь, так и ту отменили. А ведь сейчас, как никогда, строгость нужна.

Солдату с желтыми зубами, казалось, тоже не нравились новые порядки. Желая привлечь внимание обоих своих спутников к разговору, он толкнул ногой сначала рыжую женщину, а затем седого приятеля, но тот в ответ лишь пожал плечами.

— Плевать мне на все это, — пробормотал он.

— Что угодно, но только не смертная казнь, — возразил адвокат, задетый за живое, — Я готов признать даже пользу пыток. Но как может один человек стать единоличным судьей другого? И мало того, приговорить его к смерти во имя законов, написанных людьми, которые могут заблуждаться, как мы с вами?! Нет уж, увольте.

— Но ведь смертная казнь существует во всех цивилизованных странах, — запротестовал богатый крестьянин.

— А кто вам сказал, что они цивилизованные?

— Так ведь вы же сами говорили недавно, что эти страны потому-то нас и разгромили.

— Нет, помнится, я сказал, что они сильнее и организованнее нас, но это еще вовсе не говорит о высокой цивилизации.

— Тут адвокат прав, — робко вступил в разговор торговец часами.

Однако богатый крестьянин тут же прикрикнул на него:

— Уж вам бы лучше помолчать. У вас всегда прав тот, кто говорит последний. — И, желая смягчить грубость, добавил: — Адвокат, конечно, много чего знает и язык у него здорово подвешен, иначе бы он не был адвокатом. Ему ничего не стоит подстроить нам обоим ловушку.