Фрунзе - Владимир Архангельский

Людей приводили и уводили: весь этаж корпуса был как проходной двор. Да и в камере долго не задерживали: Арсений вскоре оказался в соседней, под номером третьим. И только тот, кто уже выслушал приговор, пропадал либо в каторжном отсеке, либо в камере смертников.

Много было рабочих из Шуи, Иваново-Вознесенска и Орехово-Зуева. Дополняли эту группу крестьяне окрестных волостей, подпускавшие «красного петуха» ненавистному барину или вообще замеченные в «политике».

Кто-то из арестованных хорошо знал Арсения, кто-то узнал его очень скоро: в тюрьме люди с сильной волей и непоколебимой убежденностью в победе, для которой способны отдать жизнь, неизбежно становятся связующим центром.

И к тому времени, когда Растопчин оказался в польском подследственном корпусе, в Арсении все признали организатора борьбы с насилием и произволом и единодушно избрали его своим старостой с большими полномочиями.

— Ни дня без знаний! — таков был первый лозунг старосты.

Под этим лозунгом и началась учеба во Владимирском централе. И прицел у нее был верный: впереди — жизнь, пока тюремная, но ведь будет и воля, не сидеть же тут без конца! И надо вернуться к товарищам с ворохом новых знаний!

Грамотные обучали неграмотных, сам Арсений читал лекции: они обычно превращались в долгие вечера вопросов и ответов. Иван Козлов вспоминал: «Жажда знаний у нас, рабочих, была огромная. Хотелось знать все: и что на небе, и под землей, и под водой, откуда произошел человек и как живут люди в других странах».

Зачастую вопросы были наивными до смешного. Рабочий паренек Вася Цыганков попросил Арсения написать алфавиты всех языков.

— Зачем? — Арсений оторопел.

— Хочу уметь читать книжки на всех языках.

— А как ты думаешь это сделать?

Все развеселились, когда Вася сказал простодушно:

— Алфавит выучу, вот и буду читать!..

Ожила добрая память об «университете» на Талке. Говорили и о лозунгах партии: в Лондоне шел в эти дни V съезд РСДРП; о литературе и истории, о воинской доблести; решали казусы из области психологии, этики и эстетики. Час, а то и два часа в день Арсений занимался с Павлом Гусевым. Был тот предан своему учителю, и жила в нем прекрасная живинка — страстная любознательность и жадная восприимчивость нового, боевого, смелого. Он вскоре начал писать рассказ о мальчике, под названием «Расчет», ходил по камере как одержимый, бормоча фразы. Своим литературным увлечением он «заразил» Арсения, и тот после первого смертного приговора оставил Павлу стихотворение:

Северный ветер в окно завывает,Зданье тюрьмы все дрожит,В муках отчаянья узник рыдаетВот ему грезится образ любимый, —Тихо склонилась с улыбкою милой,Мягко коснулась рукою чела:«Спи, моя детка, спи, мой любимый, —Слышит он голос родной, —Скоро конец всем мученьям, родимый,Скоро, уж скоро ты будешь со мной».Северный ветер все свирепеет,Хочет он крышу сорвать,Мертвого лик на подушке белеет,Больше не будет страдать…

Но у Павла не было хорошей школьной подготовки, и Арсений стал с ним идти от курса начальной школы к городскому училищу и к гимназии, чтобы он смог получить на воле аттестат зрелости. Начались занятия по арифметике, русскому языку, географии, истории, физике. А вскоре перешли к геометрии и алгебре. И всех увлекли их занятия физической культурой: турником служила спинка койки, для фехтования — палка от швабры.

Сам Арсений занимался французским языком и к лету 1907 года свободно читал книжки без словаря.

А «дело» не лежало втуне, оно обрастало протоколами допросов и всякими деталями, влекущими за собой тяжелые последствия. Водили Арсения к следователю, водили к фотографу. Появились снимки для жандармского управления: анфас и в профиль без головного убора; и стоя, в студенческой фуражке с маленьким козырьком, в длиннополом пальто, руки заложены в карманы. И уже были подшиты к «делу» описания примет. То как в ателье у портного: рост — 1,66 метра, полнота — средняя, телосложение — хорошее, объем в поясе — 83 сантиметра, ширина плеч — 40 сантиметров. То как в мастерской художника или скульптора: волосы — русые, брови — светлые, глаза — серые. Нос не записали — его конфигурация была нарушена рукоприкладством с применением винтовочной ложи. Но все же отметили, что длина его — 4,5 сантиметра. И точно отметили особенность Арсения держать корпус: осанка — прямая, походка — твердая.

Назревали и серьезные обвинения: вместе с Павлом Гусевым — за покушение на убийство урядника шуйской конной стражи Перлова; вместе с иваново-вознесенской группой рабочих — за революционную пропаганду и подготовку вооруженного восстания…

Как только эти сведения дошли до Ольги Варенцовой, ивановцы решили устроить Арсению побег. За дело активно взялся боевик Иван Станко (Уткин) и разработал очень толковый план, о котором рассказал в своих воспоминаниях Николай Растопчин, как свидетель и участник.

Долго прощупывали обстановку. Поначалу хотели напасть вооруженным отрядом на конвой. Но Арсения никуда из тюрьмы не выводили: все допросы проходили в ее стенах. Обсуждался вариант второй — налететь во время прогулки на «баркас» — на каменную ограду тюрьмы. От него отказались: централ охранялся военным караулом, под пули попало бы много дружинников. Да и Арсения мог бы пристрелить в суматохе какой-нибудь негодяй — из рьяных.

Остановились на третьем проекте.

Арсений переходит в одиночную камеру № 4. Она просматривается через дверной «глазок», и на койке можно оставить чучело спящего человека, прикрытое одеялом.

В смежную камеру № 5 перемещаются участники побега. За койкой в углу они разбирают стену — через пролом в нужный момент переползает Арсений из своей одиночки. Над тем местом, где разбираются кирпичи, арестованные вешают верхнюю одежду, чтобы исподволь приучить к этому надзирателей.

Из камеры № 5, угловой, Арсений спускается через подпиленную решетку во двор и тотчас же забегает за угол корпуса: рядом с его глухой Стеной находится часть «баркаса».

Через «баркас», по веревочной лестнице, закинутой при помощи железной «кошки», Арсений выбирается на волю.

Главные помехи — двойной караул: вдоль окон во дворе надзиратель с винтовкой, за «баркасом» — вооруженный солдат из 9-го или 10-го гренадерского полка.

Выход был один: подкупить надзирателя и «снять» часового. Подкуп — дело арестованных, расправа с часовым — дело боевиков на воле. Местность позволяла, чтобы связать солдата и заткнуть ему рот кляпом: за «каркасом» далеко тянулось безлюдное поле, чуть поодаль кладбище, где пестро от крестов и памятников, темно от деревьев и кустов.