Пария - Дэн Абнетт

— Зачем это? — спросила я Хоуди. Он не ответил.

Из книг на полках вокруг выбрали несколько трудов — деяния и послания апостолов, и требники-бревиарии, металлические, похожие на птичьи клетки, дверцы отперли, чтобы их можно было достать. Хоуди по очереди размещал книги на пюпитре передо мной, показывал на тот или иной отрывок и приказывал читать.

Я делала то, что мне говорили.

За моей спиной, позади щитов, бормотали и совещались экклезиархи в своих смешных конических шляпах — они делали пометки в информационных планшетах и производили измерения с помощью приборов. Я слышала, как они переговариваются, называя температуру окружающей среды, давление воздуха и прочие — в основном метеорологические — условия. За их спинами Понтифик Урба, сидя на своем троне, хныкал и лепетал, словно неугомонное дитя, нервно шлепая руками по подлокотникам.

Справа от меня тени замерли в засаде, скрываясь за решетчатыми деревянными дверями.

Я прочитывала несколько строк каждого текста; Хоуди останавливал меня, откладывал бревиарий в сторону и заменял его новым. Примерно через двенадцать минут этого занятия, он — похоже, весьма довольный, приказал служителям снова поставить книги на полки и закрыть дверцы. После этого исповедник отошел и начал совещаться с экклезиархами позади щитов.

По большей части, я не совсем поняла тексты, которые читала. Мне были знакомы некоторые фрагменты литургии, один раз попались слова известного церковного гимна. Остальные выглядели просто неясными богословскими пассажами. Два отрывка вообще были на каком-то незнакомом мне языке — я просто воспроизвела их фонетику.

Вернулся исповедник Хоуди. Рукой он взял меня за подбородок и поднял мою голову, чтобы посмотреть в глаза. Потом он оттянул мою челюсть вниз и заглянул в мой открытый рот.

Потом он отпустил меня.

— Это все? — спросила я.

— Что-то не так: — не понял он.

— Ну, когда вы тянете мое лицо туда-сюда, это не очень-то приятно, — заметила я.

— Головные боли? Ощущение беспокойства? Расстройство желудка? Боль в суставах? Женские «приливы»? Общее напряжение?

— Напряжение? — без особенного выражения поинтересовалась я. — С какой это стати, во имя Терры, я должна чувствовать напряжение?

— Она слишком своенравна, — заметила одна из теней за решетчатыми дверями. Голос был низким и безжизненным, как сжигающий все засушливый ветер — но мне уже надоело бояться.

— Меня ничуть не интересует ваше мнение, — сообщила я, — глядя прямо на решетчатые дверные панели. — Вы прячетесь в тенях. Так что, вряд ли что-то в вас заслуживает доверия.

— Едва ли ты захочешь смотреть на нас, — произнесла вторая тень.

— А вот я думаю, что захочу, — ответила я.

— Замолчи! — бросил Хоуди. — Наши посредники… В общем, не провоцируй их. Просто не делай этого и все. Знай свое место.

Я пожала плечами. Хоуди сделал знак, и молитвенный аппарат занял место перед нами. Как и тот, который я видела в базилике, он был сконструирован в форме двух механических херувимов, держащих экран в золоченой раме. Херувимы тоже были выполнены из меди и латуни. С низким, приглушенным гудением, напоминающим жужжание каких-то огромных насекомых, они зависли передо мной, держа экран на уровне моих глаз. Их крылышки рассекали воздух с негромким мурлыкающим звуком, словно лопасти миниатюрных турбовентиляторных двигателей.

На экране появился текст. Язык, на котором он был написан, был мне незнаком, но я узнала буквы. Экран слегка мерцал, словно проекционное устройство было неисправно, или работало на холостом ходу.

— Прочти пожалуйста вот это, — произнес Хоуди. На этот раз он не остался рядом со мной, а отошел на шаг назад.

Я стала читать. Это было нелегко, слова давались мне с трудом. Их фонетическое воспроизведение было сложным, и я сомневалась, что произношу все правильно. Я словно медленно пережевывала слова и буквы. Я была практически уверена, что мне дали читать какое-то прозаическое произведение, написанное излишне-сложным, вычурным языком; казалось, смысл и значение слов вот-вот исчезнут, похороненные под критической массой стилистических ухищрений.

Но я продолжала читать, с боем пробиваясь сквозь текст, еще примерно три минуты. Потом я услышала позади какой-то звук. Я умолкла и повернулась, чтобы посмотреть, что произошло — как раз в ту минуту, когда один из экклезиархов (его лицо было закрыто капюшоном) побежал к выходу, захлопнув рот рукой. Потом снаружи донеслись другие звуки — несчастный пытался сдержать рвотные позывы, но его вывернуло наизнанку прямо на пороге; извергаемая им жидкость капала на пол.

Я нахмурилась — мне совсем не нравилось все это. Другой экклезиарх, по-видимому, еще во время моего чтения, опустился на пол рядом со щитами. Он тяжело дышал, держась за грудь, словно стараясь унять болезненное сердцебиение. Как минимум еще двое стояли внаклонку, вцепившись в верхнюю часть щитов, и, судя по всему, тоже старались привести дыхание в норму.

— Что происходит? — не поняла я.

Хоуди посмотрел на меня. На маске, закрывавшей его лицо, я увидела небольшое темное пятно на уровне рта — словно его собственное учащенное дыхание увлажнило ткань.

— Ты чувствуешь себя нормально? — хрипло спросил он.

— Да, все отлично, — ответила я. — А что это сейчас было?

Он не ответил и повернулся к своим коллегам.

— Сообщите ваши данные! — скомандовал он.

Один из экклезиархов начал говорить что-то о «микро-изменениях», второй — о «падении температуры на четыре пункта». Еще один сунул руку под капироту. На белой ткани расплывалось ярко-красное пятно. У него носом шла кровь.

— Я не поняла… — начала я, но никто меня не слушал.

А потом я кое-что заметила. Я вышла из-за пюпитра и направилась вдоль крипты к разбитому старому алтарю. Молитвенный аппарат, треща крылышками, послушно последовал за мной.

Хоуди повернулся и увидел, что я иду к алтарю. Он крикнул, чтобы я вернулась, но я не обратила внимания на его слова.

Я опустилась на колени, чтобы лучше рассмотреть старинную реликвию. Когда-то этот алтарь был настоящим произведением искусства, дорогим даже на вид, богато украшенным и покрытым великолепной инкрустацией. Но время не пощадило его. Сейчас он был разбит, погнут, покрыт вмятинами и царапинами — казалось, по нему лупили кувалдой и пытались расколоть на части киркой. На поверхности зияли трещины и отверстия, пробитые чем-то вроде стамески; от ударов он утратил даже первоначальную форму. Краски, которыми он был расписан, потускнели, кое-где виднелись пятна ржавчины.