Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37 - Татьяна Соломатина

– А зачем вы воду из колодца носили? – удивлённо уточнила Анастасия Евгеньевна у тощенькой девочки. – Вам отключили за неуплату?

Тут врач «Скорой» расхохотался.

– Им её и не включали никогда. Вы что, никогда в русской деревне не бывали?

– Бывала… Ну, проездом, – застеснялась Настенька.

– В общем, так, – завершил доктор свой рассказ, – шину из картона ещё можно сделать. А вот рентген-аппарат из картона не соберёшь. А бензина нам её мужик налил. Он в гараже работает – достал. Мы её к вам и привезли, вы сегодня по нашей части области дежурные.

– Ладно, давайте ваши бумажки, подпишу!

Ей стало жалко эту несчастную бабу – всё-таки глаз у Маргариты Андреевны был намётан – далеко не девочка, просто очень тощая, сухая. Тридцать три. Беременность седьмая. Роды третьи.

– Седьмая?! – воскликнула Тыдыбыр. – Что же вы не предохраняетесь?!

– Они предохраняются, – загоготал врач «Скорой». – В бане шкафы двигают под стаканом самогона.

– Что-то… Что-то не так! – растерянно-искренне пробормотала Настенька Разова, дитя века высокотехнологичных гаджетов, бывавшая в русской деревне «проездом».

Тут уже и Марго засмеялась. И Мальцева еле улыбку сдержала. И даже бабёнка прыснула – скорее за компанию. Хотя над чем смеяться-то, когда плакать надо? Плакать, впрочем, всё равно не конструктивно.

И в этот же день чэпэ случилось и у них, в хорошо обеспеченной, не самой плохой московской больнице. На столе у одного из асов современной хирургии, у человека с мировым именем, стоявшего у истоков отечественной трансплантологии, на столе умер пациент. Молодой парень двадцати семи лет. Ровесник Настеньки Разовой. Умер во время операции трансплантации сердца. Умер из-за… шовного материала. Светило зашивало аорту. Счёт, как и всегда, шёл на секунды. И руки в эти секунды отечественное светило никогда не подводили. И вдруг у него в этих самых золотейших руках порвалась нить. Обложенная матами операционная сестра подала другую. Порвалась и эта. Срочно подняли всех в ружьё, но пока врачи рылись в личных запасах в поисках более качественного материала, парень умер. Светило рычало, как раненый вепрь. Светило подняло на ноги всех и вся. Светило выяснило, что нити, которые подвели в операционной, были куплены по самой низкой цене по тендеру, в полном соответствии с нынешними законами, подзаконными актами и министерскими приказами. Поставщик предложил низкую цену – и привет. Сэкономили. Поставщику по барабану, лишь бы купили. А чиновники от медицины, желающие и бюджет попилить, и функционирование больниц при этом как-то обеспечить, не учли массу требований к шовному материалу, используемому при операциях на открытом сердце и в трансплантологии. Например: хирургические нити должны быть одной толщины с иглами. Если нить тоньше – кровь из аорты начинает выходить под давлением. Именно «выходить», а не «сочиться». Это же аорта, мать-мать-мать! «В стране полным ходом идёт реформа здравоохранения!» – саркастически заявило светило на немедленно собранной им пресс-конференции. Фигурой он был видной, и СМИ сам себе обеспечил. «И в результате проводимых в отечественной медицине реформ жизнь человека стала в буквальном смысле висеть на нити. На некачественной, несоответствующей требованиям и стандартам нити. В то время как в кабинете министра здравоохранения стоит мебель, стоимостью с орбитальную станцию. Я приношу мои соболезнования семье умершего на столе мальчика, я скорблю вместе с ними. Простите меня, что я не взял с собой ампулу своего собственного материала. Я – старый мудак!» – завершил свою речь академик. В вышедших теле-, радио и газетных интервью было, конечно же, вот так: «“Я приношу мои соболезнования семье умершего” – такими словами завершил свою речь академик». Ну и яростные маты-перематы порезали, и сарказм обчикрыжили. Цензуры у нас, как известно, нет. И это правда. Нет у иной чиновничьей братии внутреннего цензора. Бесконтрольны их деяния.

В больничке все ходили прихлопнутые. Начиная с главного врача. Которого светило чуть не поколотило. Хотя и понимало, что главный врач тут тоже всего лишь жертва. Но академик-то обещал матери парня, что всё будет хорошо. Раз уж нашли донорское сердце. Но… «Так ведь и донорское сердце к хуям пропало!» – орал академик в кабинете у главного, и эхо разносилось, казалось, не только по холлу главного корпуса, не только по всей больничке, но и грохотало над всей Москвой, над городами и весями, где шины накладывают из картона, а предохраняются абортами. Жаль, что только казалось…

Что-то явно было не так.

То немногое, что оставалось «таким» и нравилось Татьяне Георгиевне – её собственная беременность (доставлявшая ей кучу хлопот и ненужных лишних мыслей, но приятная ей как состояние, хотя она уговаривала себя, что ещё ничего окончательно не решено); и православный священник, оказавшийся агностиком, с которым она неожиданно сдружилась. Как можно не сдружиться со священником-агностиком? А со священником, который ходит в ботинках швейцарских лесорубов, размахивая дымящей сигаретой, рассуждает о том, что «Марсельезу»-то спёрли из оперы оболганного Сальери, а девчонку Алёну пристрастил к парашютному спорту?

– Понимаешь, она типичный ярко выраженный истерик. Такая же, как её мамаша, – говорил он Татьяне Георгиевне, с которой они моментально-обоюдно перешли на «ты» в тот самый «шашлычный оупенэйр». – Потенциал превратиться в функциональную единицу войскового подразделения «мохеровые береты» у неё огромен. Потому ей просто надо сбрасывать «дурную химию». Адреналин. И тогда будет шанс. А сил на срач с самыми обыкновенными для большинства населения планеты родителями оставаться вовсе не будет. Как бы и что бы ни неслось про «нашу страну», и насколько бы на самом деле справедливыми утверждения про социальную несправедливость ни являлись, проблема «сварливых нянек» – она общепланетарная. Те, кто должны бы любить нас как друзья, чаще всего просто кормят, одевают и в меру своих интеллектуальных и душевных возможностей воспитывают нас. А интеллектуальные и тем более душевные возможности не у всех, знаешь ли… Ну, ты знаешь! – рассмеялся он. – Ты беременная, – резко и без переходов огорошил он Мальцеву. Интонация была утвердительной.

– С чего ты взял?! – удивилась она, затушив сигарету в пепельнице, брендированной символикой ВДВ.

Они сидели не на таком уж далёком Юго-Западе Московской области, в уютном небольшом домике священника, расположенного на подворье захудалой сельской церквушки. Во дворе Родин, Поцелуева, дочь Поцелуевой и одна из дочерей Родина гоняли по весенней жиже в футбол.

– Серый, скотина, меня персонажем сделал. Хорошо я хоть телевизор не смотрю, – сказал священник, глядя в окно.

– Андрей, с чего ты взял, что я беременная? Я же курю!

– Я тоже, – усмехнулся священник. – Я ещё и в бога не верю, кстати. Как в антропоморфную сущность. И в Иисуса нашего Христа не верю… Нет, я уверен, что среди множества распятых на крестах действительно был малахольный харизматик, которому, как и множеству других малахольных харизматиков, в тряпки рвало душу и сердце от того, что всё многое и многое явно не так. Он был неплохим оратором и, скорее всего, обладал даром внушения. Лидер. И существующая на тот момент общественно-политическая ситуация…

– Андрей!

– Да пальцем в небо ткнул! – рассмеялся он.

Мальцева смотрела на него в упор, не давая свести всё к шутке.

– По лицам умею читать.

– Да ты меня первый раз в жизни видишь!

– Ну и что? Если я умею читать, то книга, которую я вижу первый раз в жизни, вполне мне по зубам. Ты – беременная. У женщины появляется особенный свет в глазах, когда она в положении.

– Лихорадочный гормональный блеск.

– Можно и так назвать.

– Именно так он и называется. Но! Может быть, я на кокаине сижу. Или не спала трое суток.

– И не пошла гонять в футбол, и мы с тобой болтаем, пока остальные резвятся в грязи.

– Не люблю резвиться в грязи.

– И то, что ты так долго настаиваешь на обратном, хотя будь ты не беременная, ты бы сказала: «Пфуй! О боже, нет!» – и мы бы с тобой уже давно болтали о чём-то другом.

– Тебя дешёвым психологическим разводкам на факультете психологии обучили или в духовной семинарии?

– В глянцевом журнале прочитал. Хочешь вина?

– Давай.

Они болтали до самого вечера, пока Родин, Поцелуева и девчонки гоняли в лес за подснежниками, готовили шашлык, накрывали на стол и создавали прочий фоновый уютный бытийный шум. Но Татьяне Георгиевне так и не удалось вытрусить из этого не слишком похожего на священника… священника его анамнез. Зато свой она вывалила на него от и до.

– Оставлять мне беременность или нет?

– Уверен, ты знаешь ответ. Хотя обыкновенно таким тугодумкам, как ты, подсказывают.

– Кто подсказывает? Бог? Ты же в него не веришь!