Андреевское братство - Василий Звягинцев

Сейчас она уже не походила на гимназистку-медалистку.

— Это уж как получится, — пожал я плечами, делая вид, что не понимаю, о чем говорит Людмила. — В армии так принято: «Ни от чего не отказывайся и ни на что не напрашивайся».

Перед калиткой во двор «меблирашек» простиралась огромная лужа, через которую была переброшена хлипкая доска.

— Предложите мне руку, Игорь, — манерно попросила она, качнувшись.

— Если позволите… — я подхватил ее на руки, ощутив ладонью сквозь чулки мягкие и теплые ноги под коленями, и понес через лужу и дальше по темному двору к крыльцу черного хода.

— Ох, зачем вы это?

Я поставил женщину на ступеньки.

— Еще раз спасибо. До свидания?

Как играет, а? Или действительно совсем пьяна? Я щелкнул пальцами.

— За труды получить бы… Что там с вас причитается?

— Ой, правда, что это я? Пойдемте. — Людмилу снова шатнуло, пришлось поддержать за локоть. В крошечной прихожей я помог снять ей пальто. Она стояла и смотрела на меня, морща лоб.

— У меня ноги промокли. Отвернитесь, я сейчас.

— У меня тоже. Занимайтесь собой, я вернусь минут через пять.

Предусмотрительно оставленным хозяйкой в двери ключом я отпер свою комнату. Чиркнув зажигалкой, высмотрел скрытую бархатными портьерами дверь в соседние апартаменты. Откинул обычный железный крючок, приоткрыл узкую, только чтобы заглянуть одним глазом, щель.

В смежной с моей комнате было темно, а первая, большая, ярко освещалась электрической лампой под шелковым малиновым абажуром. Людмила, присев на стул, расшнуровывала забрызганные грязью ботинки. Пожалуй, она действительно была пьяна, ее заметно мотало из стороны в сторону.

Бросила ботинки в угол, подняв подол платья, принялась стягивать с незагорелых белых ног чулки. Скомкала, подержала в руке, словно не зная, что с ними делать, тоже отшвырнула в сторону. Замерла на стуле, прикрыв глаза и оперевшись руками о широко раздвинутые колени.

Потом встала, подняла с пола свой саквояж, начала в нем рыться, выбрасывая на полукруглую кушетку всякую женскую мелочь и что-то недовольно бормоча.

Я осторожно покинул наблюдательный пункт. Вряд ли можно надеяться увидеть что-то, кроме непрофессионального стриптиза.

Покурил перед форточкой, приводя мысли в порядок и планируя дальнейшие действия. Потом вышел в коридор и постучал к Людмиле.

Она, кажется, начала понемногу приходить в себя. Глаза прояснились, и речь стала отчетливее.

— А знаете, Игорь, у меня ведь нет того, что вам нужно… — сообщила она, смущенно улыбаясь.

— Как это нет?

— Обыкновенно. Я ведь дело знаю, не то что вы… Раз никто ко мне не подошел с паролем, я передачку спрятала. Там, в «Мотыльке», когда в ватерклозет зашла. Мало ли что могло случиться. Та шумная компания меня напугала…

— Едем!

— Куда ехать, милый? Там давно закрылось. Час ночи уже. Теперь только утром…

— Спрятала хоть надежно? — перешел я на «ты».

— Будь спокоен. Кроме меня, никто не найдет.

— Припомни, на словах ничего не велели передать?

Она опустилась на кушетку, небрежно сдвинув к краю разбросанное небогатое бельишко, хлопнула себя по лбу.

— Напоил меня, противный, а теперь спрашиваешь. Велели, велели, только те слова без посылочки ничего не значат. Я должна про-ком-ментировать, да. Что, откуда и какой шифр использован… Там каждая вторая страничка — ключ для первой. Да и то, если ты сейчас еще несколько слов припомнишь. А нет, так нет, с другими разговаривать буду. Так что извини, теперь только спать…

Сдерживая раздражение, я подошел к окну. В черном стекле отражался красноватый свет лампы и смутно дрожало электрическое зарево над центром города.

Пользуясь тем, что я отвернулся, Людмила прошла в совсем крошечную спаленку, большую часть которой занимала просторная железная кровать с никелированными шарами и кольцами на спинках, начала стягивать через голову платье.

— Эй, подожди немного. Ты меня слышишь?

— А как же? — она широко улыбнулась, держа перед собой платье, как матадор мулету. Вот почему у нее такая осиная талия — тело зашнуровано в тугой розовый корсет, похожий на противоперегрузочный костюм. Из-под нижнего края корсета выглядывают кружевные панталоны с оборочками, сверху выпирают круглые, как пушечные ядра времен Полтавской битвы, груди.

— И слышу, и все понимаю. Подай мне халатик вон там, в саквояже, и принеси, пожалуйста, воды с кухни. А я пока переоденусь и еще что-то вспомню… Велено было слово в слово передать, а мысли путаются…

Наполняя графин кипяченой водой из большого оцинкованного бака, я продолжал анализировать ситуацию. Мне ведь предписаны не только курьерские функции, я должен выяснить, не двойной ли она агент? А то, что она пьяна, — не страшно, даже наоборот.

Не дурака ли, кстати, она валяет, и не играет ли она со мной, а не я с нею? Да непохоже, я ведь считал — полтора стакана мадеры в «Мотыльке», две рюмки коньяка и четыре фужера шампанского в «Эрмитаже». А утром у нее наступит похмелье и адреналиновая тоска, тогда откровенного разговора может и не получиться.

Уроки Шульгина и полковника Кирсанова крепко сидели у меня в голове, и перед тем, как отнести ей воду, я зашел к себе, набрал нужный код на клавиатуре карманного переговорного устройства с жидкокристаллическим экраном.

Шульгин называл его «пейджером».

Прибор пискнул, на экране появился знак вопроса. Я передал сообщение, убедился, что оно принято, и спрятал пейджер под матрас. От греха…

Людмила лежала на своей кровати поверх покрывала, разошедшиеся полы черного халата с японским набивным рисунком открывали левую ногу как раз до того места, где она заканчивалась. Непривычного дизайна белье вместе с корсетом грудой валялось на полу у изголовья. Уснула, что ли?

— Принес воду? — спросила она слабым голосом.

Я подал ей стакан. Она привстала, осушила его в три глотка. Шумно вздохнула.

— Запри дверь. Я, правда, с непривычки слишком много выпила.

Опустила ноги на коврик. Халат совсем распахнулся. Людмила отбросила его, не торопясь легла, прикрылась одеялом до пояса. Даже без поддержки корсета грудь у нее почти не обвисала. Соски, маленькие и розовые, торчали пуговками. Значит, не рожала еще.

Ее губы приоткрылись не то в улыбке, не то в презрительной гримасе.

— Воспитанные мужчины в упор на женщин неглиже смотреть не должны. Неприлично. Тем более что ничего нового ты не увидишь, а я пьяная, и когда на меня так смотрят — за себя не отвечаю. А если нравлюсь, — она приподняла руками снизу груди и качнула ими, — лови момент. Какая б ни была, а на спине лежать могу…

Удивляясь самому себе, я ощутил, что действительно готов на это. Да просто в смысле этнографии интересно, какова она — женщина, рожденная в позапрошлом веке?

Тем более что выполнение оперативного задания никак нельзя трактовать в плане супружеской измены. Я погасил лампу и, не спеша раздевшись, лег рядом с Людмилой.

Небольшой, но многозарядный и мощный пистолет, выданный мне Шульгиным, я незаметно положил на подоконник за портьеру. Там его и утром будет не заметно, а схватить, в случае чего, можно мгновенно, просто закинув руку за голову.

Тело у нее было мягкое и горячее, а грудь, наоборот, тугая не по возрасту. Я прикоснулся к ней губами. Духами от груди, вообще от Людмилы не пахло, только цветочным мылом. И запах был довольно свежим. Я провел ладонью по приятно округлому животу, пушистому «холму Венеры», по нежным, шелковистым изнутри бедрам. Потом поднес ладонь к лицу. То же самое — запах недавно вымытого женского тела. Это меня уже всерьез насторожило.

Дорога от Риги занимает гораздо больше суток, а душевых в поезде пока что не придумали. Даже в вагонах первого класса. Умыться можно, но и только. Вряд ли в тесном, не слишком чистом вагонном туалете она снимала корсет и прочее, чтобы ополоснуться холодной водой.

Так, может быть, она подсела в поезд лишь на ближайшем от Москвы полустанке?

Тогда и «полковник», передавший ее мне, не наш, а вражеский агент?

И я сам сообщил ему, что я не простой курьер, а человек, имеющий право принимать ответственные решения.

Из этого может получиться совершенно неожиданная коллизия…

Но логика логикой, а если не спал с женщиной больше двух недель и чувствуешь ладонью все подробности рельефа ее тела, то здравые мысли отступают на третий план, если не дальше.

Довольно долго Людмила лежала совершенно безвольно, позволяя мне делать все, что хочется, и в этом был какой-то особый утонченный эротизм. Только постепенно учащающееся дыхание и легкие сокращения мышц напомнили, что она живая, а не фторвиниловый муляж.

А потом словно очнулась, сообразила, что происходит и что в таком положении следует делать.