Крест командора - Александр Кердан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мокрота, проникшая в мозг господина капитан-командора и вызвавшая его лихорадочное воспаление, есть итог великих страхов и испытаний, а такоже чрезмерных трудов, превосходящих возможности духа и тела…
– Что же делать, сударь?
– О, господин лейтенант, не надо так громко говорить. Это вредно больному и не способствует здравому смыслу.
Ваксель смутился:
– Есть ли надежда, господин Бедье? – перейдя на шёпот, спросил он.
Бедье поднял вверх указательный палец и заявил, переполняясь собственной значимостью:
– Мы, господин лейтенант, слава Создателю, живём не в пещере. Современная медицина знает, как лечить сию заразительную болезнь.
При слове «заразительная» Ваксель поежился, но тут же умоляюще сложил ладони:
– Так что же вы медлите, сударь?
– Искусство врачевания не требует быстроты. Быстрота нужен токмо при понос и ловля блёха. Как говорят, семь раз отмерь…
– Один отрежь, – подсказал лекарский ученик Архип Коновалов, всё это время вертевшийся рядом и преданно глядящий в рот главному эскулапу.
Бедье неодобрительно зыркнул на него и приступил к процедурам.
Сначала сделал кровопускание, потом дал каламель – лекарство с применением ртути, способное вызвать отток желчи.
У Беринга началась рвота, лицо его посинело. Но Бедье спокойно, будто так и должно было быть, наблюдал за тем, как выворачивало командора.
Ваксель сидел в сторонке, не смея ни о чем больше спрашивать ученого медика.
После очищения желудка больной неожиданно успокоился и уснул.
Бедье посчитал свой долг исполненным, наказал слуге давать капитан-командору, когда он проснётся, побольше питья, откланялся и ушёл.
Беринг относительно спокойно проспал несколько часов, а проснувшись, слабым голосом попросил воды.
Напившись, подозвал Вакселя:
– Свен, мне кажется, мой фрегат подходит к вечной стоянке, – заметив протестующий жест, прикрыл глаза, словно прося не перебивать его:
– Пригласите сюда господ Шпанберга, Чирикова и начальника порта. Я хочу говорить с ними…
Через час старшие офицеры собрались у постели больного.
Он лежал на высоких подушках бледный, осунувшийся. Парика на нём не было, и поэтому особенно бросалась в глаза седина, запорошившая его коротко стриженные, некогда смоляные волосы.
Беринг оглядел всех сосредоточенным взглядом смертельно-больного человека. От этого бездонного взгляда, направленного прямо в душу, всем собравшимся стало неуютно.
– Господа, я пригласил вас затем, что не чувствую более сил выполнять руководство экспедицией, возложенное на меня нашей августейшей повелительницей, – медленно проговорил капитан-командор. – Я чувствую, что дни мои сочтены. Прошу выслушать меня, как если бы сие была моя последняя воля…
В горнице, где лежал Беринг, стало слышно тревожное гудение осенней мухи под потолком.
Капитан-командор обратился к Вакселю:
– Свен, прошу, пошлите за Анной Матвеевной…
Он сказал это так, как будто супруга находилась не за тысячу верст, в Якутске, а на соседней улице. Ваксель растерянно оглядел присутствующих:
– Кого прикажете послать, ваше высокородие?
– Всё равно. Хоть лейтенанта Плаутина… Он, кажется, рвался съездить в Якутск… И не медлите, прошу вас…
– Будет исполнено, – Ваксель поднялся и вышел, осторожно ступая по скрипучим половицам. В его лице читалась не только исполнительность преданного служаки, но и то, как тяжко видеть ему немощь капитан-командора.
Оставшиеся терпеливо ждали дальнейших распоряжений.
Беринг заговорил неожиданно горячо:
– Тяжко мне оставлять вас, господа. Не имею уверенности, судари мои, простите сию резкость, что, когда Господь приберёт меня, не перегрызётесь вы, как собаки…
– Как говаривал шут Петра Алексеевича старик Балакирев: «В России хлеба сеять не надоть, мы друг друга едим и этим сыты»… – мрачно отозвался Скорняков-Писарев.
Чириков бросил взгляд на Шпанберга и Скорнякова-Писарева, подумав, что прав Беринг, трудно будет договориться с ними…
– Дело погубите, небывалое дело, что нам Петром Великим поручено… – голос командора зазвенел и вдруг сник.
Снова воцарилась гудящая тишина. Все ждали, кого капитан-командор назовёт преемником.
Шпанберг не выдержал первым:
– Кого вы оставите после себя, сударь? – спросил он по-датски, но его поняли все.
– Согласно высочайшему указу, в случае моей кончины командование экспедицией должен будет принять на себя мой первейший помощник…капитан-поручик Чириков, – тихо произнес Беринг.
Шпанберг вскочил. Лицо у него перекосилось, зубы клацнули, но противоречить капитан-командору он не решился.
Беринг проговорил чуть слышно:
– Прошу всех господ офицеров исполнять его…
Тут силы оставили капитан-командора, и он закрыл глаза.
Чириков кликнул ученика лекаря, дежурившего в соседней комнате. Тот выскочил из-за перегородки, оглядел больного и попросил:
– Господа, у их высокородия опять жар начался. Извольте дать ему покой!
Офицеры вышли, а Беринг провалился в темноту.
Порой, как вспышки света, в нее врывалась жизнь. Звякала ложка о стеклянный сосуд, в котором лекарь разводил питье. Извивались перед мутным взором чёрные жирные пиявки, пришлёпываемые рудомётом[60] ему на виски и на грудь.
– Тak! Godt tak![61] – запекшимися губами шептал он.
Снова наступала темнота. Черные пиявки извивались и увеличивались в размере. Вот они уже вовсе не пиявки, а змеи, переплетающиеся на деревянной резьбе на стенах кирхи в Хорсенсе. Основание кирхи сложено из грубого камня, а черепица на остроконечной крыше похожа на чешую сказочного дракона.
Крылатые драконы подхватывают Витуса и поднимают в небо. Там, на облаке, похожем на сизый дым из трубки-носогрейки, сидит его отец Ионансен. Он курит трубку и говорит ласково:
– Ты будешь капитаном, Витус! Ты будешь капитаном…
– Unskuld, far[62], – отвечает Витус. – Я хочу петь в церковном хоре…
Лицо Ионансена заволакивается дымом, растворясь. Витус пытается удержать отца. Но руки его хватают пустоту…
Не ковыль-трава, травушка шатается,Зашатался тут добрый молодец,Он служил, служил царю белому,Царю белому, Петру Первому…
– Кто это поет? – спросил он, очнувшись.
– Солдатики наши, из караула… Приказать, чтоб замолкли, ваше скородие?
– Пусть поют… Хорошо… – пробормотал Беринг, снова впадая в забытьё.
