Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда-то Теффи, дебелая и белошеяя, сидела в «Бродячей собаке», в декольте на сорок восемь персон, и приблизительно столько же молодых людей с проборами присасывались все вместе к ее плечам, а теперь это страшноватенькая старуха с лицом, необыкновенно похожим на галошу. Слышу голос Шермана, пришел к Зензинову. До скорого, моя душенька, уж не знаю как целую тебя.
В.152. 10 июня 1936 г.
Берлин, Несторштрассе, 22 – Лейпциг, Эренштейнштрассе, 34–1
Душенька моя, спасибо за отчет. Очень было грустно смотреть на маленькое уплывающее лицо. Я только что пообедал, но не в русском, а в немецком ресторане, а то в русском оказалось дорого – свыше марки. Пришло сообщение от Fid. Kоm., что дело кончено и что через две недели деньги; а Зельдович пишет, что книжки не получила. Доесть ревень вчера было невозможно. Пришел журнал «Круг» со статьей обо мне Вейдле. Холодно. Смотри, чтобы он не простудился. Я сегодня без него, как без души. Сейчас половина второго, пишу с почты, вернусь домой и буду писать. Завтра вечером я у Зеки. Любовь моя, побольше пребывай в неподвижном состоянии.
Привет Анюте и Елене Львовне.
В.153. 11 июня 1936 г.
Берлин – Лейпциг, Эренштейнштрассе, 34–1
Любовь моя, письмо от Лонга. Извинившись за «delay», он дальше пишет: «up to the present, however, we have not made any plans for the publication of this book, the chief reason being that some of our Readers’ reports have not been at all enthusiastic, especially in regard to your translation. In view of the latter, we are now writing to ask you whether it would be possible for you to get hold of the translation that the <A>merican publishers used?» Что отвечать?
Звонила Нина П.<иотровская> с предложением тебе места во французском Verkehr’овом обществе: от 9 до 6, фран.<цузская> нем.<ецкая> машинк<а> стеног.<рафия>, плата 150 мар.<ок> Я сказал, что я тебе напишу (но это, конечно, невозможно взять).
Жданов прислал обратно манускрипт.
Сочинял я ночью пьесу и отвратительно спал. Люблю тебя, не огорчайся слишком. Воображаю, какие у них «readers» (что, впрочем, небольшое утешение).
В.154. 12 июня 1936 г.
Берлин, Несторштрассе, 22 – Лейпциг, Эренштейнштрассе, 34–1
Любовь моя, смотри пиши ко мне, а то я тоже остановлюсь. Милейшая и трогательнейшая открытка от Ф. Он пишет, что номер Полана 15–00. Все в порядке. Он сам будет здесь в конце лета. Переслал Анюте письмо в долгом конверте. Мне очень скучно без тебя и без мальчика. Почему у него в комнате настойчиво и добродушно попахивает кислым молочком? Был только что у Аксенова и по дороге поговорил со встреченной княгиней Ш<аховской>. Получил рецензию Адамовича о «Пещере», где он очень нагло «провел параллель» между драгоценным М.<арком> А.<лександровичем> и мной. Вчера «обедал» дома, а сегодня в русской кухмистерской на Pariser Str<asse>. I love you, my darling. Пиши.
В.Анюте-анюте привет.
155. 13 (?) июня 1936 г.
Берлин, Несторштрассе, 22 – Лейпциг, Эренштейнштрассе, 34–1
Душенька моя, очень радуюсь, что вам хорошо в Лейпциге. Получил еще статью о себе (третию <sic> за три дня!) – от Глеба, в русско-английской газетке.
Письмо от мамы с тревогой о К.<ирилле> (который сдуру хочет непременно в Англию на каникулы) и квартирной тревогой – как уже раз было.
Сегодня дивная погода, был в Груневальде. «Современные <Записки>» выходят I–VII. Приходится несколько жонглировать, чтобы в день не тратить больше марки на все[122].
Звонила Никина мать. Душенька моя, постарайся немножко на солнце полежать. Когда вы, собственно, вернетесь? I love you.
В.156. 14 (?) июня 1936 г.
Берлин – Лейпциг, Эренштейнштрассе, 34–1
Любовь моя,
ничего нового, кроме длинного благодарственного письма <вымарано два слова в скобках> от Пиотровской; я тебе его не пересылаю. Завтра жду Гертруду. Был сегодня в Груневальде. Погода больно хорошая. Напиши-ка мне более точно, когда мне вернут сына. Целую тебя, моя душенька. Странно, что он боится белок. Сейчас буду варить себе какао.
В.157. 15 июня 1936 г.
Берлин, Несторштрассе, 22 – Лейпциг,
Эренштейнштрассе, 34–1
Душенька моя дорогая, вчера был большую часть дня в лесу, а сегодня ужинаю у Гес.<сена>. По ошибке использовал овсяное какое, и получилась такая бурда, что едва меня не стошнило, а пришлось выпить три чашки, чтобы не пропало молоко, которое я одновременно кипятил, всыпая в него «какое». До полночи гремело вчера радио (при открытом окне) у каких-то гнусных соседей (из всех изобретений оно, пожалуй, самое пошло-дурацкое); я и кто-то еще орали «Руэ!», но тщетно: коричневый в красную клетку оперный голос продолжал вовсю. Сегодня опять пасмурно. Скучаю по вас.
I love you.
В.Два письма пересылаю Анюте, которую целую.
158. 16 июня 1936 г.
Берлин – Лейпциг, Эренштейнштрассе, 34–1
Душенька моя,
письмо от Руднева со страстной мольбой написать для них о «Пещере», – никто не хочет это делать. Нужно к первому июля. Пожалуйста, привезите книжку.
Я покамест не нуждаюсь в твоих пяти марках, еще держусь. Старец попросил прочитать (перечитать!) и починить, где нужно, его «мемуары». Сегодня у него ужинаю (что, по-моему, как-то смутно-бессознательно ставится в связи с правкой) и вообще просит каждый день ужинать, but I don’t.
Мне очень скучно без тебя, моя любовь. Я к тому же несколько раздражен. Очень хорошо, что мальчишечка научился сидеть на горшке. Заходила Труда и принесла ему пяток яиц. Два письма переслал Анюте. I love you.
В.Сердечнейший привет Елене Львовне!
159. 18 июня 1936 г.
Берлин – Лейпциг, Эренштейнштрассе, 34–1
Душенька моя, сегодня письмо от Карповича, что будет здесь в Воскресение (с тем чтобы в понедельник утром уехать), и предлагает зайти сюда в 5 часов (а вечером он у Гессена). Угощу его чаем.
Видел сегодня на озере нырка, который плыл, неся на спине своего птенца, – и позавидовал. Видел – и слышал – компанию русских, из коих одна, собственно, была толстой немкой и соответственно произносила, так что, когда муж ее спросил: «Пупуша, ты на чем там сидишь?» – то она ответила: «на шопе».
Я еще ничего не купил на купон в Hemdenhalle. Целую тебя, моя любовь, и его, его.
В.160. 20 января 1937 г.
Брюссель – Берлин, Несторштрассе, 22
Душенька моя, снег на крыше вагона начал вскоре таять – и вдруг: закапали лампочки, постепенно потопляя купе. На границе оказалось, что Анюточка была совершенно права: чиновник смертельно обиделся на булавки, которыми были скреплены внутренние ремни, и был обмен грубостей, закончившийся компромиссом: он отстегнул левую, я – правую. Со злости все распотрошил. Потом налезло много веселых бельгийских коммивояжеров, говорили о телосложении знакомых дам и о процентах. Pendant que l’avoine pousse, le cheval crèvera, – заметил один по какому-то поводу. У Зиночки – чудесно. Я выспался в мягкой постели, в великолепной комнате. Меня все обнюхивает желтоглазый волк.
Я хотел еще много написать, но вижу, не успею. Предпочитаю так отослать. Люблю тебя, его. Анюту поцелуй.
В.161. 22 января 1937 г.
Париж, авеню де Версаль, 130 – Берлин, Несторштрассе, 22
22–1–37Душенька моя, любовь моя дорогая, пишу тебе в поезде, едучи в Париж, отсюда некоторая дрожь в почерке. Французский вечер прошел еще успешнее, чем прошлый раз, большой и нарядный зал был битком набит. Очаровательно и умно обо мне поговорил в виде вступления Jasques Masui. Старик de Rieux (теперь выпускающий книжку о… Лоуренсе, – не полковник, а любовник), подойдя ко мне, заметил qu’il n’aurait jamais cru, что y Пушкина могла быть такая прекрасная строка, как «…l’étoile n’est plus là parceque l’eau se ride». Чтение было посередине перетянуто пояском аплодисментов, а в конце был совсем большой и добротный шум. Виктор заработал на такой же лекции тысячу франков, – молодец, правда? Была Элеонора, я все время держал ее около себя (что-то очень торопится экспресс, говорит под руку), вместе были в кафе и т. д. Между прочим, они говорят, что они не совсем поняли таинственный намек Александры Лазаревны (о «подарке»), но отец ее
