Великое избaвление - Элизабет Джордж

— Вы хорошо знакомы с Ричардом Гибсоном? — продолжал он.

— С племянником Уильяма? Да, конечно. Это был тихий мальчик, очень милый, с прекрасным чувством юмора. Так мне помнится. Джилли его обожала. Почему вы спросили о нем?

— Уильям завещал ферму ему, а не Роберте.

Женщина нахмурила лоб:

— А почему не Джилли?

— Миссис Маури, Джиллиан сбежала из дому, едва ей исполнилось шестнадцать лет. С тех пор о ней никто ничего не слышал.

Тесса резко втянула в себя воздух, ошеломленная неожиданной новостью, словно грубым ударом. Изумленно уставилась на Линли.

— Нет! — произнесла она, не в силах поверить.

Он неумолимо продолжал:

— Ричард уехал примерно в то же время. Возможно, Джиллиан последовала за ним, а потом отправилась в Лондон.

— Но почему? Почему? Что могло случиться?

Линли прикидывал, что можно ей рассказать.

— У меня сложилось впечатление, — теперь он взвешивал каждое слово, — что у нее были определенные отношения с Ричардом.

— Уильям обнаружил это? В таком случае он должен был бы на части разорвать Ричарда.

— Допустим, он и в самом деле это узнал, а Ричард догадывался, какой будет реакция его дяди. Это могло побудить его покинуть деревню?

— Думаю, что да. Но тогда непонятно, почему Уильям оставил ферму ему, а не Роберте.

— По-видимому, он заключил с Ричардом соглашение. Роберта должна была оставаться на ферме и жить вместе с Ричардом и его семьей, однако землю унаследовали Гибсоны.

— Но ведь Роберта должна будет когда-нибудь выйти замуж. По-моему, это несправедливо. Разве Уильям не хотел, чтобы ферма досталась его потомкам, его внукам — если не от Джилли, то от Роберты?

Прислушиваясь к ее словам, Линли осознал, что от прежней семьи эту женщину отделяет бездна глубиной в девятнадцать лет. Она ничего не ведала о Роберте, не догадывалась о тайных припасах съестного, о нынешнем состоянии дочери, раскачивающейся в забытьи на больничной койке. Роберта была для нее лишь именем, пустым призраком, и этому призраку предстояло выйти замуж, нарожать детей, состариться, Роберта не была реальным существом для своей матери. Ее как бы и не было вовсе.

— Вы никогда не вспоминали о них? — спросил он. Женщина глядела себе под ноги так внимательно, будто для нее не было ничего важнее гладких потертых носков ее туфель. Она молчала, и Линли настойчиво повторил свой вопрос: — Неужели вы не пытались представить себе, как они живут? Не фантазировали, какими стали девочки, как они выглядят?

Вместо ответа она один раз резко качнула головой. Когда она заговорила, напряженный голос выдал давно сдерживаемые чувства. Глаза смотрели куда-то вдаль, в сторону кафедрального собора.

— Я не могла себе это позволить, инспектор. Я знала, что они в безопасности. Я знала, что с ними все в порядке. Для меня они умерли. Иначе я сама не могла бы выжить. Вы понимаете меня?

Несколько дней назад он бы не сумел это понять. Но сейчас все было по-другому.

— Да, — откликнулся он, — я понимаю. — Он кивнул на прощанье и направился к машине.

— Инспектор! — Он обернулся, не успев еще снять руку с дверной ручки. — Вы же знаете, где Рассел, да?

Она могла прочесть ответ на его лице, но предпочла услышать ложь.

— Нет, — отвечал он.

Эзра Фармингтон жил напротив «Голубя и свистка» в коттедже по соседству с Маршей Фицалан. Как и садик учительницы, его участок тоже был обихожен и засажен цветами, однако не так старательно. Казалось, Эзра принялся за дело с наилучшими намерениями, но их, как и кусты в его саду, потрепала и согнула жизнь. Кустарник был красив, но нуждался в стрижке, на клумбы надвигались армии сорняков, однолетние цветы пора было выкапывать и выбрасывать прочь, чересчур большая лужайка осталась некошеной.

Фармингтон вовсе не обрадовался этой встрече. Услышав стук в дверь, он встал на пороге, загораживая вход в дом. Заглянув поверх его плеча, Линли догадался, что художник затеял ревизию: на диване и на полу были разложены многие десятки рисунков. Некоторые уже были разорваны в клочья или яростно скомканы, другие валялись под ногами. Эта великая чистка сама по себе казалась творческим усилием, и затеявший ее художник был уже изрядно пьян.

— Инспектор? — с преувеличенной любезностью произнес Эзра.

— Разрешите войти?

Хозяин пожал плечами.

— Почему бы и нет? — Он пошире распахнул дверь и небрежным жестом пригласил Линли в дом. — Извините за беспорядок. Выбрасываю всякий мусор.

Линли осторожно перешагнул через несколько акварелей.

— Четырехлетней давности? — спросил он наугад.

И попал в цель. Достаточно было взглянуть на лицо Эзры: ноздри затрепетали, губы исказились гримасой.

— Че, собссно, вы имеете в'вдут? — Эзра сам почувствовал, как заплетается его язык, и попытался овладеть собой.

— В котором часу произошла ваша ссора с Уильямом Тейсом? — спросил Линли, пропустив мимо ушей эту реплику.

— В котором часу? — Эзра пожал плечами. — Понятия не имею. Выпьем, исп… инспектор? — Напряженно улыбаясь, Эзра проследовал в другой угол комнаты и налил себе джина. — Не хотите? С вашего разрешения. — Он отхлебнул глоток, поперхнулся, расхохотался и ударил себя по губам с такой силой, что едва устоял на ногах. — Черт побери! Уже и спиртное проглотить не могу!

— Вы возвращались с болота. Вряд ли вы бы отважились на такую прогулку в темноте.

— Разумеется, нет.

— На ферме играла музыка, так?

— Ага! — Эзра взмахнул стаканом. — Целый оркестр грохотал. Можно было подумать, там парад устроили.

— Вы видели только Уильяма Тейса? Больше никого?

— Наш друг Найджел, собачий поводырь, считается?

— Кроме Найджела.

— Не-а! — Эзра вновь поднял стакан и на этот раз осушил его. — Роберта небось была в доме. Пластинки переворачивала, бедная толстушка. На что еще она годится? Разве что… — тут блеклые глазки на миг сверкнули, — разве что папочке голову отрубить. Лиззи Борден, да и только! — И он расхохотался во всю глотку.

Линли пытался понять, с какой целью этот человек ведет себя столь отталкивающе, для чего тратит силы, укрепляя и постоянно демонстрируя самые уродливые и нестерпимые свойства своего характера? Он видел его ярость и ненависть, его презрение к людям, до того сильное, что оно, ей-богу, готово было вот-вот отделиться от хозяина и на правах третьего собеседника принять участие в разговоре. Этот талантливый человек разрушал себя, уничтожая свой дар, единственное оправдание своего существования.

Эзра, все еще хохоча, направился в сторону ванной. Линли вгляделся в те рисунки, которые художник не решился уничтожить, и угадал причину его беспросветного отчаяния.

Выполненные углем, карандашом, пастелью, красками, передавая страсть и страдание, каждое движение истерзанной души художника, на Линли со всех сторон смотрели изображения Стефы Оделл.

Услышав шаги хозяина, Линли отвел глаза от его рисунков, заставил себя посмотреть на самого Эзру. Он словно впервые видел его — женолюба и лицемера, превратившего прежнее горе в оправдание нынешних проступков. Он увидел в Эзре своего двойника, человека, которым он сам чуть было не стал.

Войдя в метро на станции Кингз-Кросс, Барбара доехала по Северной линии до Уоррен-стрит. Оттуда было лишь несколько минут пешком до Фицрой-сквер. По пути она обдумывала предстоявшую ей задачу. Джиллиан Тейс, безусловно, по уши увязла в этой истории, но доказать это будет не так-то легко. Если девушке удавалось скрываться одиннадцать лет подряд, значит, ума у нее хватит и на то, чтобы подготовить себе непробиваемое алиби на ночь убийства. Барбара решила: как только она найдет Джиллиан — если Нелл Грэхем и в самом деле Джиллиан и если удастся отыскать ее с помощью той скудной информации, которой они располагают, — следует немедленно, в ту же ночь доставить ее в Келдейл. Не оставлять ей лазеек, на худой конец арестовать. Барбара мысленно перебирала все, что было ей известно о Джиллиан. Буйная молодость, сексуальная распущенность, умение скрывать все это под личиной ангельской невинности. С такой хитроумной особой можно действовать только силой. Прямо, просто, агрессивно и беспощадно.

Фицрой-сквер, чистенький, отстроенный заново район Истона, казался не самым подходящим местом для трудных подростков. Двадцать лет назад, когда эта площадь была не более чем оставшимся после войны прямоугольником разбитой мостовой, окруженным полуразрушенными домами с пустыми впадинами на месте окон, Фицрой-сквер вполне мог служить убежищем для подонков столицы. Но теперь площадь выглядела такой новенькой и ухоженной, в центре сквера, заботливо огражденная от посягательств прохожих, произрастала свежая травка, каждый дом радовал глаз не состарившейся еще покраской, и полированные двери блестели в лучах вечернего солнца, и было почти невозможно поверить, что здесь по-прежнему находят приют забытые и отвергнутые обществом, напуганные и обиженные дети.