Вторая Отечественная - Даниил Сергеевич Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жестом приказав девушкам молчать, я аккуратно двинулся ко входу, стараясь держаться подальше от окон — и замер справа от двери. Кажется, сейчас сердце мое бьется так гулко, что стук его можно услышать даже на улице… Призывно всхрапнула лошадь, очевидно, при виде своей возницы — а на ступеньки крыльца заскрипели под шагами как минимум двух человек.
— Paul?!
В этот раз тон вопроса офицерика уже не столь благодушен — австриец почуял неладное, когда фельдфебель ничего не ответил! Все, больше ждать нельзя… Мысленно прочитав про себя короткое «Господи, спаси и сохрани!», я присел на корточки — и рывком высунулся в проход, вытянув перед собой правую руку с крепко сжатым в ней пистолетом…
Выстрел! Другой! Третий!
Обойма трофейного, самозарядного штайера вылетает в считанные секунды, наповал свалив храбреца-командира и следующего за ним зольдата — да ранив еще одного, не шибко расторопного австрийца. Оба вступивших на лестницу врага держали оружие наготове и успели выстрелить — но ожидаемо целили на уровень ростовой мишени, и при появление врага сгоряча шмальнули выше моей головы… Остальные немцы растерялись и не сразу открыли огонь — но все же мне пришлось несладко, когда сразу несколько пуль ударили в дверной косяк, расщепив дерево у самого лица! А одна «дум-дум» и вовсе пролетела в угрожающей близости от виска — так, что я почуял кожей толчок сжатого воздуха… Хорошо хоть, в этот миг я уже успел отпрянуть! А то разрывная австрийская пуля разворотила бы половину лица — видел фотографии, жуткая картина…
Перехватив рукой запасной пистолет, я принялся ждать в расчете на то, что зольдаты рискнут пойти на штурм, пока я буду перезаряжаться — на этом и строился расчет засады со вторым штайером. Уж я бы встретил их на лестнице… Но после промедления в несколько секунд, и череды частых выстрелов, вместо австрийцев в раскрытую дверь влетела дымящаяся граната — массивная такая, внешне похожая на привычную «лимонку», но с рукоятью из толстой проволоки с крюком.
Это ведь дымится фитиль…
— Твою же ж!
Я рванулся вперед, буквально прыгнув на пол к упавшей гранате — и, схватившись за проволочную ручку, что есть силы швырнул ее обратно, в открытый дверной проем:
— Жрите, выродки!
За время короткой службы в Карпатах я постарался изучить как можно больше трофейных образцов австрийского оружия — и потому сейчас успел узнать «тяжелую» ручную гранату, весящую под целый килограмм. Сия «бомба» далека от совершенства, фитиль у нее терочный и поджигается аналогично спичке. Но главное — это очень долгое время горения замедлителя, порядка десяти секунд… Опытный «гренадер» вполне мог метнуть ее с задержкой во времени в столь удобную для подрыва цель, как относительно небольшая русинская хата— чтобы рванула наверняка! Но среди уцелевших зольдат опытных гранадеров не оказалось, и гранату сгоряча швырнули, как только зажгли фитиль — в надежде, что я оцепенею и не рискну приблизиться к бомбе.
Но я рискнул — и выбросил ее обратно к австриякам, после чего с пола рванулся к лежащей на полатях Любаве. И в тот самый миг, когда на улице оглушительно рвануло (так, по крайней мере, мне показалось), я уже стащил ее вниз — и упал на бессознательное тело девушки сверху, надеясь, что прикрою от случайного осколка, способного все же залететь в дом…
Глава 23
Сумерки уже разъяснились, и линия горизонта с востока окрасилась в красный цвет — а над самой земной твердью показался багровый диск солнца. И его света оказалась достаточно, чтобы разглядеть встревоженные, напряженные и испуганные лица селян, собравшихся на небольшой сельской площади у дома старосты. А заодно и бескровно-восковые, навеки застывшие лица убитых мной австрияков, сваленных в кучу посреди площади… Гробовую тишину прерывает редкий лай собак и все более громкие, бодрые крики петухов, встречающих рассвет нового дня.
Даже как-то странно — я не раз бывал в сельской местности в своем настоящем, и крик петухов для меня всегда ассоциировался с чем-то пасторально деревенским, тихим и умиротворенным. Этот крик пусть и на доли секунд, но возвращал меня в детские воспоминания — например, в те мгновения, когда я помогал еще крепкой тогда бабушке ходить с козами, да валялся в стогу сена с взятой в школьной библиотеке книжкой… Очень жесткий контраст с тем, что я вижу сейчас. И пусть это все происходит вроде бы и не по настоящему — все мое тело, все органы чувств воспринимают окружающий мир абсолютно реальным. Иногда кажется, что виртуальной была как раз вся моя прошлая жизнь — а настоящее вот оно: тела мертвых австрийцев и напуганные грядущей расправой селяне…
— Вот что, братья-славяне. Выбор у вас невелик. Или уходите в лес, и забиваетесь в самую его чащу, насколько возможно глубоко — да молитесь, чтобы австрияки вас не нашли. Но тогда мне нужны добровольцы — все те, кто способен взять оружие в руки и готов драться до конца. Из них я сам отберу годных сражаться мужчин — и постараюсь задержать погоню, коли она будет… Или же я ухожу только с Любавой и ее семьей — а вы остаетесь в селе, в надежде на австрийскую милость… Только сразу скажу — надежда эта очень зыбкая. Убито четыре офицера, восемь зольдат с унтерами — и среди офицеров как минимум один подполковник. За их смерть отомстят даже невинным, даже тем, кто вообще ни при делах… Тем более вы русины — сами слышали, что австрияки устроили настоящие гонения на русин на подконтрольной им земле. Решать вам — но решения нужно принять очень быстро. Иначе просто не успеете уйти…
Молчат. В глазах застыл ужас, неприязнь, растерянность… страх. Но во взглядах некоторых мужчин, обращенных на убитых австрияков — в основном тех, кто помоложе — я замечаю и мстительное удовлетворение. Когда же пара молодых парней, лет семнадцати-восемнадцати, не больше, поднимают на меня глаза, то в их взглядах я читаю и одобрение, и огонек бойцовского задора.
Молодые. Азартные. Из тех, кто не верят смерть
