волчья жизнь, волчь законы... - Александр Беляев

– Рагули-то почувствуют, но и ты тоже, – заметил Вдовцов.

– А мне похрен! У меня дед с бабкой в России живут. В Центральном Черноземье.

– У меня тоже в Сибири родственники есть. Только мне с Александрии нет никакого желания куда-либо уезжать. Это моя Родина, и я её ни на что не сменяю! – горячо сказал Вдовцов.

– А мне Кировоград не нравиться. Скучный город. Вот Киев – это сила, – поделился мнением Вербин. – В Киеве все деньги.

– Ну, ты сравнил хрен с пальцем. Киев – это столица! Колыбель Руси! Мы с отцом, когда в Киев заезжаем, всякий раз в Киево-Печерскую Лаву идём. Там знаешь, какая святость! Там столько угодников Божиих!

– А я в Бога не верю, – вызывающе сказал Дробышев.

– Ну и зря!

– Бога нет.

– А ты докажи? – насмешливо потребовал Вдовцов.

– Ты докажи, что он есть?

– Доказать я не смогу. Тут сердцем прочувствовать надо. Верить надо сердцем.

– А я не верю.

– Твои проблемы.

– Ну и что… тебе твой Бог помогает? – язвительно спросил Дробышев.

– Да помогает. Когда мне трудно, я помолюсь Богу, и мне всегда легче становиться, – говорил Вдовцов.

– Вот ты его попроси, чтоб он нам срок службы до года скостил.

– А может, это не входит в планы Бога? Может, Ему угодно, чтоб мы два года служили? Чтоб из тебя за эти два года Армия всю дурь из твоей головы выбила.

– Во мне дури столько, что её и за десять лет не выбьешь.

– С тобой спросить, только нервы трепать, – безнадежно махнул рукой Вдовцов.

– С тобой то же.

Оставшийся отрезок дороги шли молча. Каждый думал о своём…

Дробышева возмущало во Вдовцове лицемерие: «Если он так верит в Бога, то почему бензин ворует?» Впрочем, в лицо он этого не высказывал. Не хотелось портить отношения.

Приближался Новый Год.

Отгремела присяга молодых. В БАТО появились первые «шнэксы».

Первый «шнэкс», появившийся в батальоне, достался 1 ТР.

Звали его Осецкий Юрий. Был он родом из Житомира. Полноватый, стриженный наголо, он носился по батальону в поисках сигарет.

– У тебя не будет?

– А у тебя не будет? – спрашивал он у солдат.

Осецкий ещё не знал, кто есть кто, и не научился отличать «дедов» от остальных солдат.

– Закурить не будет? – спросил он у проходящего мимо младшего сержанта Штырба.

– Я дывлюсь, ты обуревший шнэкс! – сказал Штырба беззлобно. Он был в хорошем расположении духа.

Штырба достал из пачки две сигареты, дал Осецкому.

– На майбутне. Я твий дид. Николы у дедив цигарок нэ спрашивай.

Осецкий, благодарно взглянув в глаза Штырбе, сказал:

– Я всё понял. Большое спасибо.

Дробышев познакомился с Осецким в наряде по столовой.

В РМО в этот момент не хватало людей. Комари лежал в санчасти. Иван Вдовцов уехал в краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам – у него заболела мать.

Штырба старшина тоже отпустил домой. Каптёрщик пообещал привезти пять банок нитроэмали, лак и обои. Нытик занимался ремонтом у себя дома, и ему сейчас всё это было очень кстати.

На утреннем разводе капитан Иголка подошёл к командиру части.

– Товарищ подполковник, мои сегодня в наряд по столовой заступают. У нас людей не хватает. Мне б пару человек.

Самовалов позвал начальника штаба БАТО.

Подошёл майор Белобородов.

– Да, товарищ подполковник.

– Выдели в РМО трёх солдат.

– Никак не могу. У самого людей катастрофически не хватает. Весь личный состав аэродромной роты задействован на чистке взлётки. Вторая транспортная тоже полным составом будет задействована на аэродроме.

– Ну а первая?

– Из неё я могу только одно молодого выделить. Остальные нужны.

– Ладно, днём дашь одного, – согласился Самовалов, – а вечером, как твои вернуться с аэродрома, выделишь ещё троих.

В помощь РМО прислали молодого «шнэкса» из 1 ТР.

– Вешайся, сука! – с ненавистью сказал ему Найда, заступавший старшим наряда.

Найде нравилось чувствовать себя командиром и «дедом» одновременно. У него чесались кулаки, но он не знал, за что зацепить Осецкого. Без повода бить не хотелось.

Вечером «повод» всё же нашёлся. Найде не понравилось, как молодой чистил картошку.

– Почему так медленно? Чисть быстрее!

Осецкий старался, как мог. Он чистил гораздо быстрее остальных. Но Найде непременно хотелось его ударить. И он сделал это. Подойдя к Осецкому, нагнул ему голову и ударил ладонью, плашмя, по шее.

Лицо Юрия передёрнулось от боли.

За вечер он несколько раз «отхватил» от Найды. В столовую на «шнэкса» из санчасти прибегал смотреть рядовой Комари.

– Шнэкс, грудь к осмотру! – крикнул он.

Осецкий вытянувшись в струнку, сдвинув каблуки, руки по швам, по-военному, сухо и четко ответил:

– Фанера трёхслойная, грудь бронебойного, образца тысяча девятьсот семьдесят шестого года выпуска, к осмотру готова!

Комари ударил его в центр груди.

Осецкий пошатнулся, у него померкло в глазах, с гримасой боли он выдавил:

– Отдачи нет, откат нормальный, гильза упала в ящик.

– Молодец. Ну-ка, лося.

Осецкий, скрестив на лбу руки ладонями наружу, угнул голову. Комари кулаком всадил ему в руки.

– А теперь музыкального лося.

Получив ещё один удар, Осецкий, вымученно улыбнувшись, запел:

– От улыбки станет всем светлей. И слону, и даже маленькой улитке…

Тонкие губы Комари расплылись в довольной улыбке.

– Это тебе, шнэкс, чтоб жизнь мёдом не казалась. Привыкай к суровым армейским будням. То, что попал к нам в часть, не жалей, но горя хапнешь!

Напутствие к началу службы было оптимистическим. Юрий помрачнел.

…Прошло несколько дней. В батальоне уже в каждой роте были свои «шнэксы».

Как-то раз Осецкий в коридоре, показав Дробышеву синюю от побоев грудь, глотая слёзы, злобно сказал:

– Деды, суки, совсем замучили! Житья никакого нет! Если так будет дальше продолжаться, я либо угощу кого-нибудь из них по башке табуреткой, либо сбегу отсюда.

– Юрок, я тебя, вполне, понимаю, – дружески положив ему руку на плечо, сказал Дробышев. – Но надо держаться. Что толку бежать? Ты про Зону слышал?

– Слыхал.

– Он тоже сбежал. Итог, какой знаешь?

– Какой?

– Сейчас в СИЗО сидит. Ему три года светит – за дезертирство. Бегать от армии надо было на гражданке. Попал сюда – терпи. А проломить дедам башку – дело нехитрое. Но тут либо самому за это поплатиться жизнью можно, либо в тюрьму сесть. Оно тебе надо? В молодые-то годы?

– Я сам это понимаю. Но, понимаешь, житья никакого нет.

– Слушай, давай я попробую перебазарить со Штырбой. Может, он поговорит с твоими дедами.

– Сделай доброе дело, Серёг. Век не забуду.

Дробышев выполнил свою просьбу, и Штырба в тот же вечер зашёл в гости к земляку из 1 ТР. Юрий в этот момент ползал по-пластунски под койками, собирая шинелью пыль. На солдацком жарнгоне это называлось «сдавать права на вождение автомобилем».

– Ну-ка, Осецкий, ходы сюда? – окликнул его Штырба.

Юрий подорвался, подбежал.

– Розстебнысь! Покажи груди.

Осецкий послушно расстегнул поговицы кителя и нижнего белья. Действительно, Дробышев сказал правду: у Осецкого вся грудь распухла и представляла огромный почерневший синяк.

– Вы шо з розуму зийшлы? А колы завтра стройовый смотр? – закричал Штырба на земляков. Он уговаривал сослуживцев из соседней роты попридержать свой гнев, но младший сержант Соломенко, «молодой дед», пересевший после Лебедько на дежурный тягач, сказал:

– Cтепан, цен нэ твоэ дило. Осецкий мий стажёр. И я шо хочу, то с ным и роблю! Ты за своим шнэксом дывысь. Вин в тэбэ у клуби цилыми днямы спыть.

Соломенко был прав…

Рядовой Зазуляк, попавший неделю назад в РМО из Новоград-Волынской учебки, был назначен киномехаником. Эта должность считалась у солдат одной из самых «козырных». О ней мечтали Вербин, Арбузов и Дробышев. Но никто из них не имел специального образования. А Зазуляк окончил училище культпросветработника.

Целыми днями он находился в клубе, подчиняясь непосредственно начальнику клуба. В обязанности солдата-киномеханика входило также функции почтальона. Поскольку в лётной дивизии не было своего почтового отделения, Зазуляку выдали постоянную увольнительную записку, в которой было отражено, что рядовой Зазуляк имеет право беспрепятственного выхода в город с передвижением по определённому маршруту. Он ходил на почту к соседям, пограничникам, но при желании мог легко уклониться с маршрута и зайти в соседние микрорайоны. Пропадая целыми днями в клубе, Зазуляк очень быстро настроил против себя всю роту, и его постоянно за это били «деды». Особенно старался Найда и Комари. Штырба же никогда его трогал, только орал на него.

– Зазуляк, и звидки ты такий тормоз взявси?

Дробышеву он тоже не понравился. Особенно после того, как он из-за Зазуляка влетел с уборкой. По неписанной, сложившейся солдатской традиции, в Армии за уборку всегда отвечал самый младший призыв. То есть «шнэксы». Хоть Зазуляк и был единственным «шнэксом» в роте, ему никто не помогал.