Дневник пани Ганки - Тадеуш Доленга-Мостович

Это хорошо, что я еду. Так давно уже не высовывала нос из Варшавы! Надоели одни и те же лица. Надо передохнуть. Мушка, которая щеголяет своими якобы расстроенными нервами, сказала, что в городе ей душа увядает. Комедиантка… Моя душа не увядает. Просто мне скучно слишком долго сидеть на одном месте.

Надо заканчивать. Сегодня к нам приглашены на обед двадцать две персоны, и я должна управляться со злосчастным хозяйством. Сказала утром Яцеку, чтобы написал письмо тете Магдалене. Пусть уж приезжает.

Вторник

Прекрасная погода! Ездила на прогулку с Тото. Возле Бельведера мы вылезли из машины и пошли пешком на Кредитовую, где он хотел показать мне у ювелира какие-то комиссионные сережки. Они мне совсем не понравились. Если не ошибаюсь, принадлежат они Жушке Ольшановской. Неужели у них такое тяжелое положение, что приходится продавать драгоценности?

Обед вчера не удался. Я была ужасно злая. Хорошо хоть решила вызвать тетю Магдалену.

Сегодня у меня голова идет кругом. Естественно, оказалось, что мне не в чем ехать. Даже лыжи рассохлись, потому что их положили на антресоли рядом с каким-то дымоходом или чем-то в этом роде. Пришлось спешно пополнять свой гардероб. Не могу же я показаться в Кринице в своих прошлогодних нарядах из Давоса! Из-за трудностей с валютой многие проводит эту зиму в самой Польше.

Мне повезло. Направляясь к дяде Альбину, я встретила его на Медовой. Он сказал мне, что смотрит на все это дело оптимистично. По его мнению, та женщина не имеет дурных намерений, иначе бы она не медлила, а постаралась бы как можно скорее прижать Яцека.

Мы сидели в «Лурсе», и дядя раздражал меня тем, что посматривал на какую-то экзотическую брюнетку, которая, однако, вовсе не была красавицей. Собственно говоря, хороши у нее были только глаза. Эти мужчины ужасно неприхотливы. Даже такие опытные, как дядя Альбин. Если бы я подала ему хоть маленькую надежду, он, наверное, с ума сошел бы от счастья. Странно, что я иногда об этом думаю. Вся вина за это ложится на Тото. Как хорошо, что я теперь так долго его не увижу!

Среда

Завтра уезжаю. Сегодня за обедом сказала об этом Яцеку, добавив, что так посоветовали врачи. Ожидала от него каких-либо возражений или препятствий, но он повел себя вполне нормально. Всегда ценю в нем самообладание. При слове «Криница» он и глазом не моргнул. Да и, наконец, это не могло его удивить, так как в Криницу сейчас едут все. Встречу там много знакомых.

От Тото узнала, что там также и Ромек Жеранский. Это очень хорошо. Может, в курортной обстановке избавится хоть немного от своих чудачеств. Может, поумнеет. Я полчаса искала в библиотеке «Сезонную любовь» Запольской. Дам ему прочитать. Насколько я помню, этот роман может помочь ему понять, что мужчина должен смотреть на любовь как на сезонное явление. Перескажу ему и то, что когда-то говорил мне Мостович. Он утверждал, что знает три вечные вещи: вечное перо, вечная любовь и вечный перманент. По его мнению, самой стойкой из этих трех вещей является вечное перо.

Не могу понять, почему эти двое так дружат между собой. Ромек бывает на всех четверговых приемах у Мостовича, и кажется, что они видятся и кроме того. Кстати, насчет тех четвергов. Я не могу отказать Тадеушу. Завтра обещала быть. Если говорить искренне, это меня совсем не радует, хотя и встречу там много знакомых. Единственное, что склоняет меня пойти на этот четверг, — это то, что таким образом я дам понять Яцеку, что мне нет дела до его предубеждений.

Впрочем, я еще не знаю, пойду ли. Во всяком случае, Тадеуш всегда проявляет ко мне много доброжелательности и неизменного дружелюбия.

Четверг

Сижу в вагоне. Тот, кто никогда не пробовал писать в поезде, не знает, как это тяжело. Буквы выходят неразборчивые, а некоторые и вовсе уродливые. Интересно, сумею ли я сама разобрать эту запись, если все-таки решусь упорядочить эти свои заметки и издать их в форме дневника. Вот была бы штука — издать свой дневник!

Слежу за лицами пассажиров. Они смотрят на меня как на обычную красивую женщину. А может ли кто из них догадаться, сколько умных мыслей скрыто в моей голове?! Я тоже смотрю на них как на обычных, рядовых людей. Тот лысоватый брюнет, видимо, какой-то торговец или фабрикант. Тот толстый похож на банкира. Пожилая дама с крашеными перекисью волосами, как видно, жена железнодорожного чиновника. Она не производит впечатления пассажирки, позволяющей себе ехать первым классом. Наверное, имеет бесплатный билет. У молодого человека спортивного вида все лицо усеяно прыщами. Какая гадость! Наверное, работает где-то в редакции и тоже имеет бесплатный проезд.

Так подумала о них я. А откуда мне знать, кто они на самом деле. Я посмотрела на толстяка. Может, он едет, чтобы застрелить свою неверную жену и уже через два дня будет сидеть в тюрьме? Та женщина может быть урожденной княжной, а неприятный юнец — каким-то знаменитым иностранцем. Ведь приняла я когда-то за коммивояжера, самого принца Виндзорского. Никогда не знаешь ничего наверняка. Каждый человек таит в себе какую-то тайну, имеет свою жизнь. Собственно говоря, люди никогда не могли и не могут оценивать других справедливо. Этот лысоватый брюнет, который кажется мне человеком ничем не примечательным, возможно, скрывает в своей душе целый ад или целый рай. Только несчастья, которые сваливаются на людей, открывают перед другими их душевное богатство или нищету.

Я действительно должна переработать эти заметки в дневник. Все больше убеждаюсь, что многие ценные мысли, которые у меня возникают, вполне заслуживают опубликования. Сколько женщин, и даже мужчин, смогут ими воспользоваться! Самой большой трудностью, которая появится у меня при составлении такого дневника, несомненно, будут фамилии. Конечно, я не смогу назвать свою, принимая во внимание родителей и Яцека. А придумать какую-нибудь фамилию ужасно трудно. Впрочем, как говорит Гомбрович, самая невероятная фамилия, придуманная автором, всегда может найти своего законного владельца. А это, мол, подвергает автора немалым неприятностям.

Автор дневника, а точнее Витольд Гомбрович, абсолютно прав. Я сам записал много подобных случаев. Законный владелец любой фамилии вообще-то не имеет ничего против, если его фамилию носит тот или иной герой. Он читает роман с блаженным удовольствием. И только когда тот герой совершает какую-то мерзость, законный владелец начинает голосить.

Со мной был, например, такой случай: в одном из романов я наделил фамилией Икс (не хочу называть ее здесь, чтобы не вызвать новых осложнений) двух панн, каких — поскольку это было мне на руку — причислил к аристократии. Фамилия, вроде была красивая и хорошо звучала по-польски. Роман этот, как и все мои произведения, прежде чем выйти отдельной книгой, печатался частями в одном из варшавских журналов. Так что пока о тех паннах рассказывалось только то, что они красивы, прекрасно воспитаны и вращаются в высших сферах общества, никто не протестовал. Но вот с одной из них произошла досадная неприятность. При довольно забавных обстоятельствах она лишилась того, что наша традиция, вопреки всем реальным фактам, считает непременной принадлежностью девичества. И каковы же были последствия?.. Мне не пришлось их долго ожидать. Через два дня я получил от некоего адвоката Фенстергласса грозный протест. Оказывается, его клиент имел ту же фамилию. От имени своего клиента адвокат угрожал мне какими-то параграфами, если я в течение и т. д. не заменю фамилии Икс на какую-то другую, потому что, мол, родовую честь Иксов обижает тот факт, что одна из Иксовен поступает таким образом.