Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

А он глянул на нее неожиданно серьезно.

– Я за эту неделю такого насмотрелся… Хуже и быть не может… – сказал он тихо и убежденно и, листая книгу, улыбнулся вдруг. – А это помнишь? – И прочел:

В небе – день, всех ночей суеверней,

Сам не знает, он – ночь или день…

– Я посчитала, сегодня уже тридцать третий день войны, – сказала она тихо.

– Правда? – удивился он. – Вот тебе и малой кровью на чужой территории… Знаешь, – заговорил он неожиданно громко, – да, я иногда страдаю от одиночества, но в конце концов это ведь не смертельно. Зато сейчас чувствую преимущество собственного положения. Мне не страшно, мне почти не страшно, потому что мне нечего терять. У одного – молодая жена в Иркутске, у другого – шестеро детей в Краснодаре, у третьего сестра, кажется… А у меня никого. И значит, никто ни в чем не сможет меня упрекнуть. – Он замолчал и быстро, украдкой глянул на нее.

Она сидела напротив и на него не смотрела. Он подался медленно вперед, протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до ее волос.

Она отпрянула, откинула голову.

– Не надо, – сказала она. – Уходи.

Он посмотрел на нее почти умоляюще, но постарался сказать твердо:

– Подумай, пожалуйста, а потом скажи…

– Я уже подумала…

Дедушка Воробьев шустро вышагивал впереди, быстро и часто поднимая правое плечо. Был он в красной выцветшей косоворотке, подпоясанной ремешком с набором, в синих портках. На левой его ноге красовался начищенный хромовый сапог, а вместо правой, отсутствующей, была пристегнута деревяшка, старая, отполированная, со множеством тонких продольных трещин, вырезанная из крепкого, конечно, дерева. Деревяшка бутылочно сужалась книзу и заканчивалась медным стесанным и треснутым посредине набалдашником, отчего вся эта дедушки Воробьева нога здорово смахивала на чертово копыто.

За ним, не разговаривая, шли Мамин и Свириденко. Жоры Ермакова не было. Сзади, метрах в двадцати, торопливо и широко вышагивал Костя. Дедушка Воробьев, психуя, оглядывался и останавливался, и, когда он останавливался, останавливался и Костя.

– Костя! – теряя терпение, грозил дедушка. – Вот возьму хворостину, сниму штаны, надеру задницу!

Костя был невозмутим, делал вид, что не слышит, а если и слышит, то не понимает. И когда дедушка Воробьев делал к нему несколько торопливых и угрожающих шагов, Костя отступал, не показывая спины, ровно на столько же шагов. Но как только дедушка поворачивался и шел дальше, Костя отправлялся следом.

– Эй, военные товарищи, и вы все тута? – Сидя в тени на телеге, старик-молоковоз приветствовал их поднятым кнутом.

– Тута, – недовольно и раздраженно ответил Мамин и вдруг, словно вспомнив что, подбежал к повозке, молча и деловито начал снимать бидоны и ставить на землю.

– Ты чего это? – заволновался старик.

– Так оно небось прокисло? – говорил, работая, Мамин.

– Прокисло, – печально кивнул старик, – а ты откуда знаешь? Я ведь теперь вертаться пуще боюсь. Загрызет Верка.

Мамин рвал вожжи из рук старика, сталкивая его с повозки.

– Слезай, некогда! Дожидайся тут, потом вернем. Не нужна нам твоя кобыла…

– Это мерин, – обиделся старик-молоковоз, пытаясь вновь взобраться на телегу. Но Мамин хлестанул лошадь и подъехал к дедушке Воробьеву и Свириденко.

Телега гремела, визжала сто лет не мазанными колесными осями.

– Но! Но! Но, как тебя там! – кричал, стоя в телеге, Мамин и безжалостно хлестал кнутом по лошадиному крупу.

Телега подпрыгивала на редком ухабистом булыжнике. Чёртова нога дедушки Воробьева торчала, как пулемет. Внук его, Костя, бежал некоторое время следом, потом остановился и, заплакав, медленно побрел домой.

– Стой! – закричал внезапно Мамин, осаживая лошадь.

Падая назад, он тянул на себя поводья. Серый аж присел на задние копыта, задрав от боли голову…

А Мамин спрыгнул уже с телеги и побежал по улице, дробно стуча по булыжникам подкованными каблуками сапог.

Свириденко сразу ничего не понял, но посмотрел туда, куда устремился Мамин, и все стало ясно. Там стоял Лето Василий. В черном балахонистом комбинезоне и шлеме. Он, видно, не сразу понял, что Мамин бежит к нему и не для того, чтобы его похвалить. Наконец он понял это. Вася бежал быстро, но Мамин бежал много быстрее и на глазах настигал Васю. Какая-то женщина, пожилая и полная, стоя на дощатом тротуаре и поставив ведра с водой, удивленно и непонимающе наблюдала этот бег.

Вася оглянулся пару раз и остановился обреченно. Курсант-командир нисколько не замедлил скорости, а побежал даже быстрее и с ходу, без замаха, ударил механика-водителя кулаком в лицо. Лето Василий откинулся назад, но не упал, а подался вперед, полунаклонился и прижал ладони к лицу.

Мамин схватил его за шиворот и потащил, как нагадившего котенка, к подводе.

Бросив ведра, женщина шла рядом. Сознавая свою абсолютную правоту, Мамин повернулся к ней, оскалился в приветливой улыбке.

– Да чтоб у тебя руки отсохли! Что ж это так его ударил? – заругалась женщина искренне, в сердцах, все пытаясь увидеть Васино лицо. – Да за что ж он тебя так, сынок?

– Дезертир он, мать! – прокричал в ответ Мамин. – Сбежать хотел! Лето Василий его зовут, запомни, мать, чтоб ему стыдно было!

– Дезертир? – удивленно повторяла женщина. – Да какой же он дезертир! Сколько тебе лет-то, сынок? Да мало ль почему ушел! Мало ли чего бывает. Ты б спросил сперва. В ремни затянулся и думаешь – позволено людей бить. Гляньте на него, люди добрые, на паразита!

Мамин недовольно морщился.

Женщина чихвостила его до самой подводы, пока Мамин не толкнул Васю на телегу. Нет, Вася не плакал, а просто прикрывал, придерживал ладонями бегущую из носа кровь.

– Так с ними надо! – кричал Мамин, нахлестывая лошадь. – Они слов не понимают!.. Они уже приказов не понимают! С ними только кулаком надо, только силой! Только силой, чтоб боялись!

Непомнящий сидел у заводских ворот на корточках. Увидев несущуюся подводу и стоящего в ней командира, он поднялся. Мамин его тоже увидел и на ходу закричал:

– Прибыли, Непомнящий?! За уход с боевого дежурства – три наряда вне очереди! Это сперва! А потом проведем воспитательную беседу!

Они выскочили на площадь, сидя на телеге, придерживая две черные железные бочки с соляркой. Мамин безжалостно хлестал лошадь. И вдруг заорал что-то, потянул вожжи вправо, чтобы не столкнуться с несущейся навстречу большой и сильной каурой лошадью. Оглобля влетела в оглоблю, лошади запнулись, на телеге закачались опасно бочки, а с хороших подрессоренных дрожек заругался по-своему худой и красивый цыган. С ним сидели две цыганки, некрасивые, мослатые, до синевы смуглые. Они затарахтели, возмущенно размахивая руками. Мамин соскочил с повозки и хотел тоже закричать, и уже поднял вверх руку, но, глянув на дно дрожек, замолчал, опустил и ткнул туда указательным пальцем. Там лежали несколько керосиновых ламп без стекол, десяток железных дверных ручек и петель, а также манекен из витрины универмага, раздетый и убогий, – видимо, все, чем успели разжиться цыгане, припоздавшие на площадь.

– Это что такое? – спросил Мамин.

Цыган струхнул, заговорил быстро, полупонятно, гортанно:

– Это, капитан, валялось. Ехали сейчас, на дороге валялось. Мы подобрали.

И цыганки дружно подхватили эту мысль, развивая и расширяя ее, смешивая русский и цыганский.

– Та-ак! – загадочно произнес Мамин и оглядел площадь, пылающую в лучах падающего предзакатного солнца. В небе, на которое наползали откуда-то с юга черные тяжелые тучи, по-прежнему гудел самолет-разведчик. Люди стояли на площади там и сям, глядя, прислушиваясь, но не подходили.

Мамин вскочил на телегу, закричал им, призывно замахав рукой:

– Т-а-ак! Подходите, подходите, граждане, сюда! Подходите, не бойтесь!

Люди, человек двадцать, побаиваясь явно, подошли, собрались в кучку, смотрели на Мамина. Тот топтался на телеге, победно улыбаясь.

Курсант Новоборисовского танкового училища Иван Мамин знал всё, хотя были, наверное, такие области человеческого знания, до которых он еще не добрался. Однако Мамин отлично помнил, что нет вопроса, на который нельзя получить ответ, главное – правильно вопрос сформулировать. А формулировать Мамин умел.

– Товарищи, – негромко и очень серьезно заговорил он. – Мы наблюдаем тут у вас некоторые отрицательные явления. Какие-то слухи, разговорчики, паника и даже случаи мародерства. Это, во-первых, раз. Кое-кому… – возвысил голос Мамин и поднял торжественно вверх руку. До этого он, похоже, искал формулировку и вот наконец нашел: – Кое-кому небось показалось, что все кончается? Да нет, товарищи, это не так. Все только начинается! Это, во-вторых, два! – Мамин замолчал, быть может ожидая аплодисментов. Их не было.