Подлинная история носа Пиноккио - Лейф Перссон

– И все из-за него, – объяснил Гегурра. – Мне еще требовалось сделать кучу дел перед отъездом, но когда он узнал, что я буду отсутствовать почти три недели, захотел любой ценой увидеться до того, как я отправлюсь в дорогу. И появился у меня сразу после обеда.

– Ты давно знал его раньше, – сказал Бекстрём, и это прозвучало скорее как утверждение, чем как вопрос.

– Не лично, – ответил Гегурра и покачал головой. – Я встречался с ним в связи с одним судебным процессом несколько лет назад. Меня вызывали туда в качестве эксперта. Прокурор вызвал, если тебе интересно. Речь шла о крупном мошенничестве с произведениями искусства, и Эрикссон защищал главного фигуранта по делу. Фальшивые Матисс и Шагал, литографии, сам черт не разберет, – сказал Гегурра и озабоченно покачал головой.

– Он хотел получить помощь с оценкой, ты говоришь.

– Небольшая коллекция, всего два десятка позиций, и главным образом живопись. Вообще речь шла о русском искусстве и произведениях конца девятнадцатого и начала двадцатого века. В общей сложности о пятнадцати различных картинах, и во всех случаях дело касалось иконописи.

– Иконописи? – переспросил Бекстрём.

– Да, или икон, так тоже говорят. Я полагаю, ты знаком с данным термином?

– Ну естественно, – ответил Бекстрём, который ходил в воскресную школу, будучи ребенком. – Это ведь изображения христианских святых? Ангелов, и пророков, и других священных личностей библейской истории?

– В православной церкви, – уточнил Гегурра и кивнул. – С точки зрения сюжетов их можно описать, как иллюстрации к Библии и к другим религиозным текстам. И чаще всего, точно как ты говоришь, речь идет о личностях, имевших большое значение для истории христианства.

– Ну, я прекрасно понимаю, о чем речь, – солгал Бекстрём и кивнул небрежно, на всякий случай потерев основание носа.

– Традиция написания икон берет начало в шестом столетии от Рождества Христова и за полторы тысячи лет, прошедшие с той поры, люди нарисовали их десятки миллионов, – продолжил Гегурра. – На протяжении всего этого периода они висели, по большому счету, в каждом православном доме, одна или несколько, естественно при наличии денег, необходимых для их покупки.

– Дорогие вещицы, – заметил Бекстрём и подкрепился капелькой своей замечательной водки. – Особенно русские иконы, если я все правильно понял.

– Нет, на самом деле все не совсем так. – Гегурра покачал головой. – Скорее это что-то вроде религиозного крестьянского искусства, зачастую среднего или чуть ли не низкого качества. Они существуют в огромном количестве, и кроме того полно еще современных копий. В среднем русскую икону ты можешь получить приблизительно за тысячу, а если зайдешь в обычный комиссионный магазин в Санкт-Петербурге, найдешь их множество.

– Почему он тогда захотел, чтобы ты оценил их? – спросил Бекстрём. – На мой взгляд, не стоило труда даже тащить их в твой офис.

– А он и не сделал этого, – сказал Гегурра с еле заметной улыбкой. – Просто взял с собой фотографии тех предметов, о которых хотел знать мое мнение. Снимки были выполнены в связи с предыдущей оценкой, и мне их вполне хватило для предварительной оценки. Подборка также оказалась далеко не плохой. И стоимость каждого произведения лежала далеко выше среднего уровня для обычных икон даже сейчас, когда цены на русское искусство резко пошли вверх.

– И о чем мы говорим в денежном выражении? – уточнил Бекстрём.

– Всего, значит, было пятнадцать икон, и во всех случаях речь шла об изображениях святых. Стоимость четырнадцати из них я оценил между пятьюдесятью и двумястами тысячами шведских крон. Это более чем прилично для обычной иконописи. Средняя цена получалась больше сотни тысяч за доску.

– А пятнадцатая? – спросил Бекстрём, по какой причине почувствовав, как у него пересохло во рту.

– С ней все обстояло таким образом, что она стоила столь же, как и все другие, вместе взятые, хотя это, собственно, была не настоящая икона. С ее помощью художник как бы поиздевался над своим тестем. Автора звали Александр Верщагин. Он родился в 1875 году и был молодым радикалом, или скорее скандалистом, и ему абсолютно не нравилось рисовать на религиозные сюжеты. Он был пейзажистом, творившим в конце девятнадцатого столетия, и умер в канун нового, 1900 года. Ему как раз исполнилось двадцать пять.

– И от чего он умер? – спросил Бекстрём с любопытством.

– От известной русской народной болезни, от пьянства, – ответил Гегурра с мягкой улыбкой.

– Печальная история, – вздохнул Бекстрём. – Парень, похоже, имел определенные задатки, принимая в расчет то, что ты рассказываешь.

– Верщагин, несмотря на свой скромный возраст, считался невероятно одаренным художником. Сегодня его работы, если мы говорим о пейзажах, продаются по цене от пяти до двадцати миллионов. К сожалению, он оставил после себя не особенно много работ. Известно только два десятка его картин. Возможно, причина в его далеко не праведном образе жизни. Верщагин пил как сапожник и ненавидел своего тестя, богача, немца по происхождению, судового маклера в Санкт-Петербурге. Тот был добрым и глубоко религиозным человеком, который после долгих и тяжелых дум перешел из своей лютеранской веры в русское православие. Именно тесть содержал Верщагина и его семейство, если говорить о жилье, одежде, питании и всем прочем необходимом. В то время как зятек, наоборот, постоянно пил, устраивал скандалы, обманывал свою молодую супругу, не заботился о маленьких детях и в промежутках время от времени рисовал ту или другую замечательную картину.

– Мир неблагодарен, – констатировал Бекстрём со вздохом.

– Да, и в данном случае это выразилось в том, что он нарисовал икону, представлявшую святого Феодора столь же толстым, как и пресловутый греческий прелат из шестнадцатого века, отлученный от церкви за его похождения с блудницами и финансовые аферы во имя Господа нашего. Икона Верщагина, представлявшая святого Феодора, стала исключительным творением не только в техническом смысле. Он нарисовал ее на старинном образе, которому было несколько сотен лет, и в качестве своего подарка к шестидесятилетнему юбилею тестя. И единственная проблема состояла в том, что сходство святого Феодора с самим юбиляром откровенно бросалось в глаза. Просто тесть Верщагина тоже был очень полным человеком. Кроме того, святой Феодор по какой-то причине засовывал свою правую руку в ящик для сбора пожертвований, что выглядело, мягко говоря, необычным в данной связи. Как звали тестя по имени, тебе, наверное, не составило труда просчитать.

– Само собой, – сказал Бекстрём. – Кроме того, мне кажется, ты узнал, что предметы искусства, которые Эрикссон просил тебя оценить, ворованные.

«Известный гангстерский адвокат не брезговал хранением и торговлей краденным в крупных размерах», – подумал он, уже представив себе, какие заголовки появятся в газетах, как только он переговорит со знакомым репортером.

– Нет. – Гегурра покачал головой. – Я сожалею, что вынужден разочаровать тебя, но и по данному пункту, вне всякого сомнения, дело обстояло совсем иначе. Если тебя интересует мое мнение, то я убежден, что все было значительно лучше.

– Ты не спросил, как звали клиента Эрикссона?

– Естественно, я это сделал, – ответил Гегурра, а потом наклонился вперед и продолжил, понизив голос: – Эрикссон, конечно, был скользкий как угорь, но как раз в данном случае я верю ему.

– И что он сказал? – спросил Бекстрём и откинулся на спинку стула.

– Поведал, что его клиент очень дорожит своей анонимностью и что он, как адвокат, обязан хранить молчание. В общем, и под пытками, наверное, даже не намекнул бы, кто его работодатель.

– И ты купился на это? – поинтересовался Бекстрём.

– Без толики сомнения, – констатировал Гегурра. – Во-первых, крайне обычно в подобной связи, когда продавец предпочитает оставаться анонимным. Если только речь не идет о наследстве, обычно главной причиной для продажи является потребность в деньгах. У него или у нее проблема с финансами, или даже этот человек разорился, а о подобном ведь никто не жаждет рассказывать.

– Хм, – буркнул Бекстрём и медленно кивнул в ответ.

«У кого возникнет такое желание?» – подумал он. И так радости мало, если у тебя не осталось ни гроша. Зачем усугублять ситуацию, болтая об этом?

– Зато Эрикссон уверил меня, что я не должен абсолютно ни о чем беспокоиться. Он был знаком со своим клиентом много лет и прекрасно знал историю коллекции. Уже три поколения семейство владело ею, после того как получило в качестве подарка сотню лет назад.

– Насколько я понял из твоих слов, ты догадываешься, кто этот клиент Эрикссона.

– Конечно. – Гегурра улыбнулся самодовольно. – У меня есть определенные подозрения. Именно поэтому я и захотел поговорить с тобой.

– И кто же он? – спросил Бекстрём и наклонился через стол.