В поисках древних кладов - Уилбур Смит

Над рифом с пронзительными криками парили морские птицы. Они хрипло ссорились над печальными останками, плавающими среди обломков кораблекрушения, резко срывались вниз, чтобы схватить кусочек полакомей, и снова взмывали, грациозно помахивая перламутровыми крыльями.

Из глубины за рифом стали появляться акулы. Они собирались в стаи и ходили кругами, доводя себя до исступления. Тут и там округлые треугольники спинных плавников рассекали зеленые воды течения. Каждые несколько секунд похожее на торпеду тело в жадном неистовстве вспарывало гладкую поверхность и с пушечным грохотом обрушивалось вниз.

Двадцать восемь из трех с лишним сотен — невелика удача, думала Робин, хромая вдоль вереницы еле живых тел. Сбитые в кровь ноги болью отзывались на каждый шаг. Она видела, что невольницы дошли до последней черты, и это приводило ее в отчаяние. Легко заметить, кто из них окончательно потерял волю к жизни. Она читала труды отца о лечении больных африканцев и знала, насколько важна для первобытных народов воля к жизни. Совершенно здоровый человек может пожелать умереть, и тогда ничто его не спасет.

В ту ночь, несмотря на неустанные заботы доктора, двадцать две девушки умерли, и их сбросили за борт с кормы «Черного смеха». К утру все остальные впали в кому, у них началась лихорадка вследствие почечной недостаточности. Из-за нехватки жидкости их почки сморщились, атрофировались и уже не могли выводить жидкие отходы из организма. Лечение могло быть только одно — заставлять больных пить.

Малышка-нгуни цеплялась за жизнь изо всех сил. Робин поняла, что она принадлежит к группе народностей нгуни, хоть и не знала точно, к какому именно племени, ибо многие из них говорили на разных диалектах зулусского языка, а произношение девушки звучало непривычно для уха Робин.

Доктор пыталась разговорить ее, чтобы не позволить потерять сознание и поддержать пылавшую в ней волю к жизни. Она питала к девушке почти материнскую привязанность и, хоть и старалась поровну распределять свое внимание между всеми оставшимися в живых, всегда возвращалась туда, где под брезентовым навесом лежала нгуни, и подносила к ее губам кружку со слабым раствором сахара.

Их словарный запас для беседы составлял всего несколько сотен слов, и, когда девушка отдыхала между причиняющими боль глотками, они разговаривали.

— Меня зовут Юба, — прошептала малышка, отвечая на вопрос Робин.

Звук этого имени перенес Робин в воспоминания детства, напомнил воркование пухлых серо-сизых голубок в ветвях диких смоковниц, росших вокруг миссии, где она родилась.

— Маленькая Голубка. Хорошее имя.

Девушка стыдливо улыбнулась и продолжила разговор тем же сухим, измученным шепотом. Многих слов Робин не могла разобрать, но слушала и кивала, с горечью понимая, что смысл постепенно исчезает, что Юба погружается в бред и разговаривает с призраками прошлого. Она начала сопротивляться попыткам Робин напоить ее, бормотала и кричала в страхе и гневе, давилась крошечными глотками жидкости.

— Ты должна отдохнуть, — резко выговаривал сестре Зуга. — Ты сидишь с ней почти два дня и ни разу не спала. Ты себя убьешь.

— Со мной все хорошо, спасибо, — отвечала Робин, но от усталости и боли ее лицо осунулось и побледнело.

— Давай я хотя бы отведу тебя в каюту.

К этому времени из всех черных девушек в живых осталась одна Юба, все остальные исчезли за бортом и стали пищей следовавших по пятам голодных акул.

— Хорошо, — согласилась Робин, и Зуга вынес Юбу из-под наспех сколоченного навеса на кормовой палубе, служившего операционной.

Стюард принес брезентовый тюфяк, набитый свежей соломой, и положил на палубный настил в тесной каюте доктора. Зуга опустил на матрас обнаженное тело.

Робин подмывало растянуться на узкой койке и немного отдохнуть, но она понимала, что если хоть на минуту дать себе послабление, то сразу же уснет крепким сном, и оставленная без присмотра пациентка непременно умрет.

Оставшись вместе с Юбой в каюте, она села, скрестив ноги, на соломенный тюфяк, прислонилась спиной к сундуку и положила девушку к себе на колени. Она снова усердно принялась вливать жидкость ей в рот, каплю за каплей, час за часом.

Дневной свет в единственном иллюминаторе сменился рубиновым сиянием короткого тропического заката и быстро угас. В каюте стало совсем темно, и вдруг Робин ощутила, как сквозь юбки на колени хлынула теплая струя. По каюте разнесся сильный аммиачный запах мочи.

— Благодарю тебя, Господи, — прошептала она. — О, благодарю тебя, Господи!

Почки девушки снова функционировали, она спасена. Робин баюкала девушку на коленях, не чувствуя никакой брезгливости к мокрым юбкам — они провозвещали жизнь.

— Ты это сделала, — шептала она. — Ты постаралась и смогла, моя Маленькая Голубка.

У нее едва хватило сил обтереть тело девочки салфеткой, смоченной в морской воде, потом она стащила мокрую одежду и лицом вниз рухнула на узкую койку.

Робин проспала десять часов и с громким стоном проснулась от сильных колик. Она поджала колени к груди, мышцы живота окаменели, ее словно избили дубинкой по спине. Рвущая боль глубоко внутри сильно встревожила ее.

Проснувшись, Робин несколько минут полагала, что серьезно заболела, но потом радостное облегчение пересилило боль: она поняла, что происходит. Согнувшись от боли, она с трудом прошла по каюте и помылась в ведре холодной морской воды. После этого доктор опустилась на колени возле Юбы.

Лихорадка утихала. Кожа на ощупь стала прохладнее Спасенная девушка выздоравливала, и это прибавило Робин радости и облегчения. Теперь нужно выбрать подходящий момент и сказать Клинтону Кодрингтону, что она не выйдет за него замуж. Видение маленького домика над Портсмутской гаванью поблекло. Несмотря на боль, она чувствовала в теле легкость и свободу, словно птица, парящая высоко в небе.

Доктор налила в кружку воды и приподняла голову Юбы.

— С нами теперь все будет хорошо, — сказала она, и девушка открыла глаза. — С нами обеими все будет хорошо, — повторила Робин, глядя, как девушка жадно пьет, и счастливо улыбнулась.

Юба быстро поправлялась. Вскоре она уже ела с волчьим аппетитом. Тело ее наливалось чуть ли не на глазах, кожа снова залоснилась, в глазах засверкали жаркие искры, и Робин с самодовольством собственника поняла, что девушка хороша собой, нет, не просто хороша, в ней была природная грация и величавость, а линия груди и бедер соблазнительно изгибалась — дамы высшего света пытались достичь таких форм при помощи турнюров и корсетов. У нее было приятное круглое лицо, большие широко расставленные глаза, полные, будто вылепленные губы поражали странной, экзотичной красотой.