Горькая полынь. История одной картины - Сергей Гомонов

Эртемиза взглянула через плечо и, опустив руки, развернулась на доске. Мальчишки-подмастерья гуськом побежали спускаться и построились внизу перед знатными гостями. Держась за веревки, художница тоже покинула леса, присела в поклоне перед герцогиней и приложилась губами к ее холеной руке. Беспокойный, неотступный взгляд преследовал художницу. Она поискала глазами в толпе придворных. То был приземистый мужчина с черной бородкой клинышком, в слегка заломленной на ухо шляпе с черными перьями, в котором Эртемиза узнала небезызвестного испанца Хавьера Вальдеса, рекомендованного ей Ассантой. Он смотрел на нее с таким неудержимым пылом, что это слегка отпугивало.

— Разумеется, дуракам половину работы не показывают, — с улыбкой продолжала герцогиня, благосклонно и доверительно подаваясь всем туловищем в сторону художницы, — но мы все же осмелились явиться подглядеть хотя бы одним глазком за этим священнодействием…

Не приученная к красноречивой лести и вообще слабо разбирающаяся в принципах остроумного пикирования, принятого в высшем свете, Эртемиза смутилась, чувствуя себя нелепой и отчетливо внимая навсегда засевшим в ушах словам Аугусто Тацци о неотесанной деревенщине. Но на выручку ей тут же пришла изощренная Ассанта.

— Теперь-то мне стало понятно, отчего, ваша светлость, вы решили сегодня отказаться от сопровождения карликов[29]! — замурлыкала она. — Вы как всегда были прозорливы в своих планах: в самом деле, мало ли что взбрело бы в эти неумные головы при виде неоконченных фресок, а ведь господа художники так ранимы!

Выслушав тираду приятельницы и сочтя ее подобострастнейшим велеречием из всех подобострастных велеречий, с которыми когда-либо приходилось сталкиваться, Эртемиза пришла в ужас, однако Кристина Лотарингская ответила маркизе удовлетворенной улыбкою, чем словно бы выставила той дополнительную галочку в незримом послужном списке. Ассанта отступила, сделав свое дело и попутно при этом успев состроить подруге «страшные» глаза.

Разгоняя веером смесь невыносимых в жаре запахов парфюма, пропитавшего одежду всех придворных и тяжелым шлейфом окружившего толпу, ее светлость взяла Эртемизу под руку. Этим она дала понять всем, что совершенно не боится быть перепачканной красками, а заодно попросила рассказать о ходе проделанных работ. Здесь-то художница оказалась уже в своей вотчине и с удовольствием поведала августейшей синьоре историю всех этапов росписи базилики за последние три месяца. Свита Кристины едва сдерживала зевоту и ловила мух, зато сама герцогиня, равно как маркиза Антинори, не терявшая бдительности и всегда готовая в случае чего прийти на подмогу, и кабальеро Вальдес, внимали каждому ее слову.

— Мы очень довольны вашими грандиозными трудами, синьора Чентилеццки! Это и сравнить нельзя с тем ужасом, копию которого заказал вам Козимо, — со смешком подытожила ее светлость, легко шлепнув Эртемизу по руке сложенным веером: она подразумевала ее «Юдифь», от натуралистичности которой, как поговаривали, у нее мороз бежал по коже при виде картины. — Полагаю, вы вполне заслуживаете чести разделить свой грядущий праздник с моим внуком Джанкарло[30], которому скоро исполняется шесть лет.

— Я чрезвычайно польщена, ваша светлость, — выдавила из себя Эртемиза, а затем умолкла, не зная, что говорить еще, и не решаясь даже смотреть в сторону Ассанты, которая наверняка суфлировала ей из-за плеча герцогини. Уразуметь ее знаки художница все равно ни за что бы не смогла.

— Мы даже хотели объединить эти две даты, перенеся концерт на ваш день, однако его организатор, к сожалению, восьмого числа будет в отъезде, поэтому мы решили приурочить его к рождению Джанкарло.

— Концерт? — переспросила Эртемиза.

— Небольшая опера, можно сказать. Как мне сообщили, проба пера одного ареттинского композитора, желающего оставаться неизвестным и поручившего воплотить замысел своему добропорядочному знакомому, тоже музыканту. Впрочем, насколько мне известно, вы тоже его знаете — это маэстро Шеффре. Мы уже слышали некоторые фрагменты сего опуса, и, хочется заметить, они произвели на нас весьма благоприятное впечатление.

Покончив с любезностями, Кристина Лотарингская направилась к выходу, а маркиза, приотстав от всех, шепнула Эртемизе на ухо:

— Этот Шеффре странный человек: видела бы ты его, когда ее светлость заговорила с ним о восьмом июля. Ему как будто пятки прижгли! А потом на ходу придумал отговорку об отъезде в Ареццо, но уж я-то знаю все эти уловки…

Эртемиза пожала плечами:

— Он и в прошлом году уезжал куда-то в этот день, что в том такого?

— Ах, так у него традиция. Что ж, в этом случае после праздника ему достанет новостей, чтобы поделиться с таинственным ареттинским композитором! Послушай, дорогая, а ты так и не придумала ответ для Хавьера? Если хочешь, я могу передать и на словах — все останется между нами.

— Нет, Ассанта, ответа не будет.

— Послушай, милочка, но ведь никто не настаивает на обременительных отношениях, я советовала бы тебе смотреть на эти вещи проще, а уж о сохранении твоей репутации, будь спокойна, я позабочусь.

— Дело не в этом.

— Гм… Он тебе не понравился!

— Он мне чужой.

— Раймондо тоже когда-то казался мне чужим, и, если ты помнишь, я даже пряталась от него в монастыре. Но, смею надеяться, ты уже не та шестнадцатилетняя дурочка, какой была тогда я? Взгляни только, как он смотрит на тебя! От одного только такого взгляда можно понести! — хохотнула Ассанта, оставаясь верной себе в своих малоприличных шуточках. — Не отказывайся от того, что само идет в руки! Этот кабальеро готов ради тебя хоть каждый месяц приезжать сюда из своей богом и людьми забытой Тортосы! Да что там приезжать — он был намерен вызвать на дуэль твоего супруга, и, поверь, мне было очень трудно уговорить его отступиться. Дай же ему шанс, дорогая.

Они остановились в дверях. Эртемиза поцеловала ее в щеку:

— Спасибо тебе за заботу, Ассанта. Думаю, мне нужно работать, чтобы поспеть к сроку и не краснеть в Палаццо четвертого июля.

Глава одиннадцатая Композитор из Ареццо

В кабинете начальника стоял обычный полумрак, и только маленький пятачок возле окна, где находился рабочий стол сера Кваттрочи, был освещен лучами июльского солнца весь день. Сам начальник сидел, барабаня пальцами по толстой папке, а вошедшие Селестино и да Виенна застыли перед ним в ожидании.

— Ну так вот, — глядя в окна башни напротив, заговорил Кваттрочи в своей обычной манере — словно это была уже середина беседы, — только что получили мы отчет коллег из Сиены, и вы не поверите…

Он достал бумаги и подтолкнул их по столу в сторону подчиненных. Стоя ближе к нему, Селестино взял листок.

— Снова наш Биажио[31]? — спросил Никколо.

Селестино зачитал вслух отчет сиенских полицейских, и в самом деле пестривший приметами modus operandi уже хорошо известного в Тоскане серийного убийцы: жертвой снова был мужчина среднего возраста, не из бедных и далеко не из самых благочестивых, поскольку год назад привлекался к суду за принуждение к любовной связи несовершеннолетней девочки-сироты и сумел выкрутиться — по документу значилось, что представленных доказательств было недостаточно, а что скрывалось под этой формулировкой, да Виенна мог лишь гадать, однако судьи вынесли оправдательный вердикт. Убитый не был сиенцем, он приехал на скачки из Сан-Джиминьяно и остался в городе еще на неделю, закутив с приятелями. Обезглавленный труп нашли ночью с восьмого на девятое июля на юго-западной окраине города, в контраде Кьоччола, под каменной улиткой, а голова лежала рядом…

— «…в мешке из-под фасоли», — завершил чтение пристав и поднял глаза. — Всё то же самое!

— Всё да не всё! — возразил сер Кваттрочи, протягивая да Виенне вторую бумагу из своей папки.

На этот раз Биажио снова оставил свидетеля. Вернее, не оставил — не заметил. Мальчишка-торговец увидел дерущихся мужчин, но побоялся выдать себя криком и остался на месте, но зато рассмотрел все своими глазами при свете луны. Тот, что был выше, в шляпе, надвинутой на глаза, старомодном — очень длинном — плаще и с подвешенным в заплечных ножнах двуручным мечом, сбил своего противника с ног сокрушительным ударом кулака. Влепившись в стену, второй попытался закричать, и тогда Шепчущий сделал быстрое движение рукою возле его горла, после чего тот мог лишь хрипеть и хватать воздух ртом. Сам преступник тем временем, бормоча какую-то молитву — мальчишка различил несколько знакомых слов из Писания, — извлек из-за спины свой меч, повалил жертву навзничь и одним ударом обезглавил ее. Сталь громко лязгнула о булыжник, пройдя плоть насквозь. Затем убийца ухватил мертвую голову за волосы, пихнул ее в мешок, сам мешок бросил на труп, вытер клинок об одежду мертвеца и бесшумно растворился в темноте узких средневековых улочек.