Джон Леннон. 1980. Последние дни жизни - Кеннет Уомак

Объединив My Life и Don‘t Be Crazy, Джон несомненно думал о множестве других, более старых песен, если уж не о самом духе таких рок-легенд, как Холли и Элвис Пресли. Вдохновение было на месте, и Джон сочинил The Worst Is Over («Худшее позади»), которая в итоге легла в основу припева к Starting Over: «Как будто все сначала, все сначала».

К началу августа 1980 года My Life, I Watch Your Face, Don‘t Be Crazy и The Worst Is Over неуклонно двигались к слиянию в Starting Over. Леннон записал три варианта мелодии в сопровождении акустической гитары и верной драм-машины CompuRhythm. Текст был практически готов, не считая пары фрагментов, где пока что Джон вставлял строчки из любимых поэтов, чтобы сохранять целостность музыкальной композиции. В качестве мостика он поет о том, что им с Йоко надо сбежать куда-нибудь на выходные и устроить себе второй медовый месяц в старом отеле, где нет телефона, подальше от сводящих с ума толп. В другом отрывке Джон обратился к своему литературному любимцу Льюису Кэрроллу и заимствовал у него слова «и молвил Морж: пришла пора» из «Моржа и плотника» (1872), но потом появится «Давай рискнем и просто улетим куда-нибудь вдвоем».

Готовя Starting Over к студийной записи, Джон, конечно, был в курсе, что есть и другие песни с точно таким же названием, особенно в кантри. Например, Starting Over Тэмми Уайнет, для нее эту песню написал плодовитый автор кантри-кроссовера Боб Макдилл, и той весной композиция вошла в двадцатку лучших кантри-песен. Уайнет – одна из самых заметных фигур в кантри-музыке – записала такую классику жанра, как Stand By Your Man и D-I–V-O-R-C-E. Была еще и Starting Over Again, написанная королевой диско Донной Саммер и ее мужем Брюсом Судано. Песню взяла в репертуар Долли Партон, и Starting Over Again возглавила кантри-чарты в мае 1980-го. Чтобы песня отличалась от растущего числа «тезок», Джон и Дуглас решили изменить окончательное название на (Just Like) Starting Over.

Приближалось начало работы на Hit Factory, и муза Джона, которую он растормошил на Бермудах, теперь не унималась. Вернувшись к Help Me To Help Myself, он начал преобразовывать ее на рояле в «Дакоте» в новую композицию с оттенками госпела. Запись ненадолго прерывается в самом начале из-за застревающей сустейн-педали[105]. Коверкая английский, Джон говорит с немецким акцентом: «Что такое с этой штуковиной? Она тут прилипает на моя ноги. Поэтому у нас все прерывается. Это есть очень плохо». Когда педаль вернулась в строй, Джон поет о своих попытках «остаться в живых», несмотря на «ангела разрушения», который повсюду его преследует, несмотря на искренние усилия отыскать свой путь. В одной из самых многообещающих композиций года – в случае Джона она говорила о многом: Help Me To Help Myself («Помоги мне помочь себе») – он словно созывает квазидуховные силы помочь ему накануне возвращения в студию звукозаписи.

Также Леннон снова попробовал записать Serve Yourself. Текст значительно преобразился, Джон отказался от некоторых ядовитых стрел в адрес Дилана ради более широкого охвата критики религии как таковой, что находилось в некотором противоречии с его духовным принятием, которое чувствовалось в Help Me To Help Myself. Хватило одного куплета, чтобы разобраться и с христианством, и с эволюционной теорией буквально на одном дыхании. Джон не принимал без сомнений ответы на, казалось бы, давно разобранные вопросы, и неважно, на чем эти ответы основаны – на научных взглядах эволюционной теории или слепой вере. «Я не верю в эволюцию рыбы в обезьяну, а потом в человека, – говорил он в сентябре. – Почему сейчас обезьяны не превращаются в человека? Это отстой. Это абсолютно иррациональный отстой, такое же безумие, как и вера тех, кто считает, что мир был создан всего лишь четыре тысячи лет назад. Фундаменталисты. И это, и история с обезьянами одинаково безумны» (237).

Самый важный день в истории Double Fantasy настал в четверг 7 августа. Джон не записывал музыку профессионально с июля 1974 года, когда начал студийную работу над Walls And Bridges на Record Plant. Хотя в ту пору они были порознь, но и Йоко в последний раз работала в студии примерно в тот же период, когда записала Yume O Moutou (Let‘s Have A Dream). Понимая историческое значение момента, Йоко обратилась к услугам бостонского рекламного агента Чарльза Коэна, чтобы тот запечатлел триумфальное возвращение пары в студию. Коэн отправил на задание фотографа Роджера Фаррингтона – ему полагалось встретить Леннонов у «Дакоты» и сопровождать на Hit Factory. «Моя работа заключалась в том, чтобы сделать фото и таким образом задокументировать их возвращение в музыку», – вспоминал он (238).

Когда Фаррингтон приехал в «Дакоту» после полудня, ему сказали подождать в комнате перед «Первой студией». И первое, что он услышал, был голос Джона, когда тот направлялся вниз, вероятно, из «суперкухни» шестью этажами выше. Фотограф нервничал – он не получил инструкций, как именно проводить съемку. Одетый в летний костюм, он уже взмок (день был жаркий), когда появился Джон в черном ковбойском одеянии, состоявшем из расшитой рубахи и широкополой шляпы. В руке у него был черный кейс, а на плече висела неизменная кожаная сумка, полная кассет с демозаписями. К Джону присоединилась Йоко – она была в голубом костюме из легкой ткани с шортами, мюли на каблуках и бейсболке. Фаррингтон заметил пятна от еды на ее одежде. Это было очень странно для женщины, всегда казавшейся такой собранной, четко продумывавшей свои наряды и поведение.

На улице, когда пара выходили на тротуар 72-й улицы из арки «Дакоты», Фаррингтон забежал вперед, чтобы снять этот момент. Неподалеку на своей обычной точке стоял Пол Гореш. Своим неизменным Minolta XG1, он тоже зафиксировал, как Ленноны выходят из арки; Джон при этом пристально смотрел на своего упитанного фаната. Затем пара села в поджидавший их лимузин, и Фаррингтон не мог не заметить, что Йоко сильно встревожена. Она бросала быстрые взгляды во все стороны, и в ее глазах читался испуг. В тот момент Фаррингтон подумал, что многие, возможно, заблуждаются, воспринимая ее поведение на публике, как проявление отстраненной холодности. Нет, Йоко нервничала – и намного больше, чем сам Фаррингтон, волновавшийся из-за своего задания. Она боялась за Джона: если что-то пойдет не так, даже не в студии,