Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он очень большой, подумал Вася. Он даже не торопится.
– Скорей же, – бормотал он сам себе. – Ну, скорей! Черт, до чего же она медленно идет.
– Не она медленно, ото, а он быстро.
На углу Розка совсем остановилась и стала растерянно оглядываться по сторонам. Вася, не выходя из очерченного мальфаром игрушечного круга, замахал руками:
– Розка!
– Ой! – радостно сказала Розка и прибавила шагу, торопясь пересечь мостовую. Каблуки ее цокали по булыжнику, как копытца.
– Розка! – Вася подпрыгивал на месте, кричал и махал рукой. – Скорей сюда!
Розка побежала, стараясь бежать красиво, как будто в кино, и оттого смешно и неуклюже, потом вдруг сбилась, оглянулась и побежала еще быстрее, уже не стараясь и не разбирая дороги. Радость на ее лице сменилась ужасом.
– Стой! – крикнул мальфар вослед Васе, который, отчаянно махнув рукой, переступил границу круга и кинулся навстречу Розке. Мостовая под ногами блестела булыжниками, как рыбья чешуя.
Рука у Розки тоже была скользкая и юркая, как рыбка, и трепыхалась в Васиной руке, а ноги Розки все бежали, бежали куда-то.
– Пусти! – кричала Розка. – Пусти, больно! Ноги жжет.
Вася тянул ее к себе, мостовая выгибалась, точно кошачья спинка, ветер раскачивал деревья по бокам бульвара, и даже световые пятна от фонарей метались туда-сюда.
В спину ему дышало что-то – сначала холодное и страшное, точно порыв зимнего ветра, но постепенно, словно сбрасывая уже ненужную личину, становясь мягким и теплым, что-то непонятное, но почему-то очень знакомое, сейчас добежит и обнимет, и все будет хорошо.
– Шевелись, мать твою! – орал Романюк, не трогаясь с места.
– Ой, ноги жжет! – Розка вырывалась, шатаясь на своих каблучищах. – Пусти. Пусти! Мне надо с ним бежать!
Вася коротко ударил ее под ложечку, чувствуя, как подается под пальцами нежный детский жирок и мягкие косточки. Она задохнулась и замолчала. Он вскинул ее на плечо и потащил, она слабо била его кулачками по спине, проклятая сумка раскачивалась, мешая видеть, а еще он чувствовал страшный жар. Жар поднимался от ступней и заливал все тело, и это почему-то было хорошо и правильно.
Романюк, жесткий и страшный, выдвинулся из тьмы, схватил его за рукав и втащил в круг, вместе с Розкой на плече. И тут же жар отпустил, осталась только режущая боль в ногах, нестерпимо хотелось стащить кеды и сунуть ступни в холодную воду. Но здесь не было холодной воды, только вода «Елена», которая давно впиталась в землю.
Вася отпустил Розку, она упала и осталась лежать, слабо всхлипывая и колотя кулачками по земле, а вплотную к черте, отделяющей их от остального мира, подступало, клубилось темное облако, время от времени собираясь в нечто, отдаленно напоминающее фигуру то ли человека, то ли медведя или уж и вовсе чуднóго зверя, и горели в самом сердце мрака бледные молочные глаза.
– Иди, – сказал мальфар ласково, словно говорил с упрямой скотинкой. – Иди сюда… поди сюда, кому говорю…
С той стороны круга существо тронуло подошвой мостик из палочки.
– Ну же… – уговаривал Романюк.
Он стоял по ту сторону игрушечного мостика и протягивал руки, и тот, другой, протянул к нему огромные темные лапы с человеческими нежными пальцами, и руки их соединились над водой «Елена», давно ушедшей в землю.
– Стефан Михайлович! – крикнул Вася, но тот не обернулся.
Тьма клубилась вокруг него, обнимала его со всех сторон, внутри темного облака светилась молочным светом бледная человеческая фигура, зверь и человек одновременно, он стоял на задних лапах, потом опустился на все четыре и ушел вверх. По верхушкам деревьев прошел глухой шум, порыв холодного ветра разорвал облака, и в прорехах сияли чистые белые звезды.
Вася сидел внутри круга рядом с Розкой, которая дрожала и всхлипывала, свернувшись в комочек, но больше ничего не было, и только подальше, у стадиона, коротко и печально закричали солдатики от страха, и тоски, и ночной печали.
– Стефан Михайлович! – еще раз крикнул Вася просто так, на всякий случай.
Потом подхватил Розку, попытался накинуть ей на плечи свою штормовку, но она ударила его по руке, молча вырвалась и побежала прочь, подвернула ногу, упала, но продолжала упрямо, с ненавистью отталкивать его, тогда он поднял ее и понес; по бульвару, в подъезд, в лифт на пятый этаж, поставил около квартиры, положил ей пальцы на звонок и торопливо, не оборачиваясь, пошел прочь вниз по темной лестнице.
Бульвар был пуст, и улица, на которую он свернул, была пуста, и небо было пусто, только летели по нему обрывки облаков и смутные тени. Вася поднял голову – призрачные трубы трубили над размытыми глинистыми обрывами, над морем, дикая охота летела над желтыми кронами, далеко-далеко, в сторону Дуная, в плавни, где русалки, смеясь, ловят в ладошки серебряный свет далекой звезды. Наступила настоящая осень, а за ней придет настоящая зима, голая и пустая, и все вокруг умрет и проснется снова, и только люди уйдут и не вернутся, потому что так оно заведено. и никто сильный не может этому помешать…
Вася доковылял до общежития, не раздеваясь, рухнул на койку и провалился в сон без сновидений.
* * *– Ты это куда собираешься?
Петрищенко затолкала в чемодан теплый свитер, подумала и достала из шкафа старые черные брюки. Немного тесноваты, но ничего, сойдет. Еще она положила в чемодан махровый халат, нижнее белье, пояс с резинками и всякие другие мелочи, которые обычно таскают с собой женщины.
– В отпуск. За свой счет. Или увольняюсь. Устроюсь в поликлинику терапевтом. В районку. Все спокойней.
– Ты когда в последний раз больного смотрела? – поинтересовалась Лялька.
– А им все равно. Врачей не хватает.
– Врачей, а не чиновников. – Лялька сегодня проявляла поразительное здравомыслие. – Тебе больных не жалко?
– Жалко. Но себя больше. Я поседела на этой работе, а могла бы спокойно…
– Поседеть в поликлинике? Так все-таки куда ты собралась?
– На полонину. Я же говорила. Съезжу на недельку. Ну на две.
– Мама, – терпеливо сказала Лялька, – ты сошла с ума.
– Насчет бабушки не волнуйся, я договорилась с Генриеттой. Она поживет тут.
– Вот спасибо.
– Ну, тебе же лучше. Сиди у своего Вовы хоть до ночи. Хоть всю ночь. Пожалуйста, кто мешает? Взрослая девка. Делай что хочешь.
– Точно, с ума сошла, – сказала Лялька. – Сегодня все с ума посходили. Спорим, у тебя роман?
– Тебя не касается. Может у меня быть своя собственная жизнь? У тебя есть своя жизнь? Вот и отцепись.
– Сколько лет мне и сколько тебе?
– А вот это уже оскорбление.
Петрищенко поджала губы и захлопнула чемодан, надавив на него коленом.
– Ладно, – сказала она. – Я пошла. Ты уж тут как-нибудь без меня. А завтра Генриетта придет. Если денег будет просить, не давай. Я ей заплатила вперед.
– Мне оставь хоть что-то, – жалобно
