Живые и прочие - Лея Любомирская

Четырнадцатый виток считался чуть менее достойным, нежели шестнадцатый и пятнадцатый; тринадцатый по статусу равнялся четырнадцатому; а далее начинались витки, населенные уже сплошь простолюдинами, то есть людьми, не имеющими никаких былых заслуг перед его величеством.

На десятом витке Айтьер остановился перед домиком, чья лестница была выкрашена красной краской, и постучал в дверь.

Открыла женщина со складчатым лицом: тяжелые складки свисали с подбородка, стекали со щек, наползали на брови. Она была очень стара, ее глаза обмякли и сделались совершенно розовыми.

— Хольта! — окликнул ее Айтьер. И назвался сам: — Это я, Айтьер.

— Я еще в состоянии разглядеть тебя, Айтьер, — оборвала его Хольта. — Можешь не трепать зазря свое аристократическое имя. Зачем ты пришел?

— Милая Хольта, сделай для меня обруч! — попросил Айтьер.

Она выпятила живот, как бы выталкивая гостя из своего дома.

— На что тебе обруч, Айтьер, ведь ты давно уже не маленький!

— Не обычный обруч, Хольта, не для игры; сделай мне обруч, чтобы отыскать потерянное!

Хольта испустила длинный заливистый свист, которым заменяла смех в присутствии знатных людей. (Вообще-то простолюдины в присутствии дворян не смеются, но тем, которые пользуются их расположением, дозволяется свистеть в знак сугубой веселости.)

— Что же ты потерял, Айтьер? В твоем возрасте только находят. Ты еще не дожил до тех лет, когда начинаются утраты, Айтьер. Тебе осталось совсем немного, да, совсем немного, но все-таки ты еще не дожил до этих лет. — Она прикрыла глаза огромными веками. Эти веки, сморщенные, почти прозрачные, были чересчур велики для глазных яблок Хольты. За долгие годы использования она здорово их растянула! — Утрата, Айтьер, — произнесла Хольта, — она как горькое вино. Каким оглушительным бывает первый глоток! Это всегда неожиданно и похоже на предательство. С какой яростью отзывается юное тело на чувство потери! Твоя молодость — как река, она мощно течет по равнине. Утрата похожа на плотину: вот выросла впереди запруда, преградила путь. Огромная волна собирается у запруды, жизнь хлещет из глаз, из ушей, из кончиков пальцев; вся твоя сила вздымается, чтобы утрату преодолеть, и никогда ты не будешь ощущать себя более живым, чем в эти часы! — Она покачала головой. — Как вяло растекается эта река потом, когда утраты сделаются привычными, в какое болото постепенно превращается жизнь… Все не то, все не так… А что ты потерял, Айтьер? Какую вещь ты рассчитываешь отыскать при помощи обруча?

— Письма от женщины, — сказал Айтьер и густо покраснел.

Хольта широко распахнула глаза.

— Ты потерял письма женщины? — переспросила она. — Маленький Айтьер получил от женщины письма?

— Я больше не маленький, няня, — не выдержал Айтьер. — Хватит! Ты больше не должна вытирать мои слюни и вытаскивать насекомых из моих глаз!

— А для чего же ты пришел ко мне, дитя? — удивилась Хольта. — Разве не принес ты ко мне свои глаза, полные мусора и мертвых насекомых, чтобы я очистила их, промыла и поцеловала?

— Нет, няня, мне просто нужен обруч, — сердито сказал Айтьер. — Сделаешь?

— У меня хранится твой старый, — отозвалась она со вздохом. — Подожди, я тебе вынесу. И не вздумай входить или заглядывать ко мне в окно! У меня не прибрано.

— Хорошо, — обещал Айтьер.

Он повернулся спиной к домику и принялся смотреть на облака и на море внизу.

Хольта скоро возвратилась, держа в руках палку и небольшой обруч, исписанный стихами.

— Помнишь, как мы с тобой находили потерянные вещи? — Она вдруг заплакала. — Ты верил мне, Айтьер, а я тебя научила гонять обруч по кругу и повторять стишок:

Солнце светит в выси мне,Свет блестит на лысине.Лысый дедка Чеволдай,Что потеряно — отдай!

И ты верил в лысого деда Чеволдая, который прячет оброненные вещи в своих карманах…

— Я и сейчас в него верю, няня, — сказал Айтьер. Он обнял старушку и прижал к себе, а она обтерла о его одежду заплаканный нос. — Иначе не пришел бы к тебе за обручем. Видишь ли, добрая Хольта, я в полном отчаянии. Если письма той женщины попадут в чужие руки, нас всех ожидает очень большая беда.

— Сказала бы я тебе, мой мальчик: «Не связывайся с девчонками», да время упущено, — проворчала Хольта. — Таков уж твой возраст, что надо с ними связываться. У тебя будет еще время ни с кем не связываться, а только сидеть на креслах и брюзжать.

Дальше по склону Айтьер уже шел с обручем и внимательно следил за его поведением: куда он покатится, где остановится и начнет крутиться. Однако обруч ничего толком не показывал, просто бежал себе радостно, довольный тем, что его извлекли из горы старого хлама. Дед Чеволдай тоже никак не объявлял своего присутствия. Наконец обруч скатился туда, где вчера разбилась телега (следы от нее еще оставались в пыли на дороге), закружился, закружился на месте и упал, подняв звон.

Айтьер вскрикнул, выронил палочку-погонялочку и начал шарить ладонями в пыли. Несколько раз ему казалось, что он нащупал золотой диск, но под рукой обнаруживалась только пыль, и все надежды мгновенно рассыпались. Письма здесь были, сомнений никаких… Но теперь их нет.

Кто-то нашел их и забрал себе.

Айтьер с силой ударил кулаком о землю, сел, не боясь испачкать свой красивый наряд, и заскрежетал зубами.

Вообще-то он плакал. Слезы утраты были такими большими и кусачими, что прожгли некрасивые полоски на щеках. Поэтому он и скрежетал зубами — чтобы не заплакать еще и другими слезами, от боли.

Лишь на одно оставалось надеяться — что письма забрал какой-нибудь простолюдин, польстившись на золото.

Поплакав и потосковав еще немного, Айтьер припудрил распухшее лицо пылью, встал и зашагал обратно к себе, в богатый дом на шестнадцатом витке спирали.

Филипп поглядывал на Агген сбоку. Девочка, одетая мальчиком, поначалу казалась Филиппу легким недоразумением, но чем дольше он к ней присматривался, тем более естественной он ее находил и в конце концов — это произошло, когда они переходили на одиннадцатый виток, — приучился думать об Агген как о своем временном брате.

Существует глубоко содержательная разница между понятиями «побратима» и «временного брата». Во-первых, с побратимом нельзя распобратимиться, даже если вдруг поссорился навеки; а временный брат на то и временный, чтобы расстаться, когда придет черед, и всегда вспоминать потом с любовью и радостью. Во-вторых, «побратимом» особа женского пола может быть названа с очень большой натяжкой, а «временным братом» — запросто.