Возвращение принцессы - Марина Евгеньевна Мареева

Он взглянул на Петра горько — старый лысый мужик, простецкая неглупая физиономия, дачный неровный загар, узловатые руки. Руки мелко дрожали.

— У меня есть валидол, — сказал Петр. — Дать?

— Нет. — Дядька покачал головой. — Что ж мы за народ? В Люксембурге каком-нибудь сраном случись такое, да все, как один, пойдут к ихнему бундесверу, или чего у них там… Весь госдепартамент ихний — к стенке! А мы дерьмо схавали, спасибо сказали и ну друг другу гадить, тухлятину сбывать… Ладно, я пешком пойду пройдусь. Может, успокоюсь. Сколько я тебе должен?

— Ничего ты мне, отец, не должен. — Петр взглянул на сетки, стоявшие на асфальте, потом — на часы: похоже, к тыквенной каше ему не поспеть. — А как насчет Кремлевской стены? Хочешь, сейчас подъедем? И тухлым яйцом — по нашему бундесверу. Идет?

— Стену жалко, — вздохнул дядька, выбираясь из машины. — Там хорошие люди лежат. Через одного. Нет, не божеское дело.

Он подхватил сетки и поволок их к мусорному баку, стоявшему невдалеке, в замызганной подворотне, у обшарпанной щербатой стены.

Ирка притащила три огромные клеенчатые сумки, розово-голубые, в полосочку. Как это она их сохранила, не выбросила к чертям? Сумки из Иркиного прошлого, из их общего прошлого, из того недавнего-давнего-предавнего прошлого «до Димы», до Диминого ослепительного и судьбоносного появления в их жизни, серой, скудной, сирой, когда Ирка таскала в этих турецких клеенчатых торбах турецкое же копеечное тряпье на вещевой рынок. А Нина мыла подъезды.

Потом явился Дима. Настало чудное мгновенье. Явился — что было, то было… Явился — добился. Добился — спился. Уж не взыщите за непритязательность рифмосложения, господа, зато это самая русская рифма: у нас между вершиной и пропастью, между победой и поражением — один шаг.

Теперь летели в эти турецкие сумки недорогая короткая Нинина шуба песцовая, подороже — Иркина из нутрии. Ирка до последнего упиралась, размазывала слезы по лицу: не отдам! «Ты хочешь, чтобы нас тут всех передушили по одному? — злым шепотом спрашивала Нина. — Тебя, меня, Вовку?» Нет, этого Ирка не хотела. Вот тебе, мама, шуба и вот тебе мое манто, но только это не решит проблемы. Абсолютно!

Через час они уже распихивали по турецким торбам все, что можно было отнести в ломбард. Шубы, Нинины драгоценности (Вовка говорил «долгоценности», Вовка был путаник)… «Вова, ты где? Иди сюда!» И Нина бежала за сыном на балкон. Сын должен быть рядом с ней, перед глазами. Иначе не по себе. Душу сжимает страх, выматывает неотвязная глухая тревога.

Еще через час, выбравшись из такси, они уже спешили к зданию ломбарда, волоча неподъемные сумки и таща за собой Вовку.

— Вова, не отставай! — то и дело повторяла Нина. — Ира, возьми его за руку!

— Мама, как я его возьму? У меня руки сумками заняты.

Они свернули на узкую старомосковскую улочку. Был сентябрьский полдень, еще теплый, тихий, сине-золотой.

— Мама, смотри! — ахнула Ирка, замедлив шаг. — Это же… — и она назвала фамилию знаменитого поп-певца. — Вон, напротив, у машины.

Нина перевела взгляд. Звезда отечественной попсы, субтильный брюнет с потасканной рожей, наполовину скрытой затемненными очками и длинной прядью жидковатых серо-буромалиновых волос, стоял, облокотившись на открытую дверцу своего авто, на противоположной стороне улочки и хмуро курил, вполголоса переругиваясь с кем-то, сидевшим в машине.

— Боже, сам! — Ирка застыла на месте, восхищенно рассматривая властителя дум. — Отпад! Неужели он тоже в ломбард? Такой супер — и в скупку… Вот что кризис с людьми делает!

— Ира, пойдем. — Нина потянула дочь за руку.

— Нет, я его щелкну! — Ирка торопливо расстегнула «молнию» турецкой сумки. Маленькая фотокамера, дорогая, удобная, легкая, Димин подарок падчерице, лежала там на самом верху. — Это же раз в жизни бывает, мама!

Из машины поп-идола между тем выбралась рослая красивая мулатка, что-то быстро, напористо и гневно втолковывая своему бой-френду.

— Бо-оже… — прошептала Ирка, выбирая оптимальный ракурс. — С любовницей! Умереть! Значит, правду девки говорили: косит под Де Ниро. Только с черными спит.

— Ира! — Нина понизила голос. — Как тебе не стыдно при ребенке! Идем сейчас же, убери свою…

Дальнейшие события развивались стремительно и шумно. Мулатка там, на противоположной стороне улицы, отвесила поп-звезде щедрую оплеуху. Ирка успела увековечить сей эпохальный миг, издав гортанный ликующий вопль.

Певец обернулся в ее сторону. Держась одной рукой за пылающую щеку и размахивая соскочившими с носа очками, которые едва успел поймать на лету, он разъяренно заорал:

— Отдай камеру, тварь! Я об твою морду ее разобью!

— А ну не сметь! — неожиданно для себя выкрикнула Нина, выкрикнула с такой силой ненависти и гнева, загораживая собой своих перепуганных чад, что певец, уже двинувшийся было к Ирке, остановился в замешательстве. — Только попробуй подойди! Давай-давай!

— Ты боишься, что об этом узнают, Се-ерж? — томно протянула мулатка. — Пускай узнают, прекрасно! Ты стал бояться, Серж, да?! — И она, перейдя на английский, добавила что-то насмешливо-презрительное.

Серж уныло посмотрел на нее. Похоже, мулатка вила из него веревки. Он сам был похож на веревку — тощий, узкий, серый какой-то.

— Пошли, — приказала Нина своим, подталкивая их к ломбарду, то и дело оглядываясь на поп-идола, провожавшего троицу недобрым взглядом.

У дверей в ломбард Ирка опустила обе сумки на асфальт и выпалила, победно глядя на Нину:

— Мать, у меня идея. Гениальная. Супер!

— Открой дверь, — вздохнула Нина, сгибаясь под тяжестью своих сумок. — Какая еще идея?

— Мы его продадим, — ликующе пояснила Ирка. — Мы продадим этот кадр. Да? Класс? Между прочим, нехилый заработок, мать. Ты знаешь, что такое папарацци?

* * *

— Он в павильоне. — Жена подошла к Олегу. — Помрежка сказала, он уже в павильоне. Там с декорацией какие-то нелады. Пошли.

Олег нехотя двинулся за ней, стараясь не смотреть по сторонам. Он шел студийными коридорами, спускался по одним лестницам, поднимался по другим… Олег не был на киностудии три года. Три года назад все здесь уже напоминало пепелище, но пепелище, со следами вчерашнего пожара, когда угли еще дымятся и плачущие погорельцы, опасливо косясь на черные остовы обугленных балок, рыщут там и сям в поисках семейных реликвий, чудом уцелевших от языков пламени.

Теперь это было пепелище, поросшее травой и бурьяном. Мертвое. Всеми забытое. Ни следа от былой жизни. Тишина. Безлюдье. Безветрие. Жуть.

— Жуть, — пробормотал Олег, едва поспевая за женой, торопливо сбегающей вниз по лестнице.

— Ну перестань, — откликнулась та, не оборачиваясь. — Не ной. Вообще встряхнись как-то! У тебя рандеву с режиссером. Лелечка, соберись! Голливудский оскал! —