Не говори любви «прощай» - Потапова Татьяна

— Прости меня, Любаша, — вскинулась Женька, обидевшись за столь неромантический подход, — но эти твои учительские замашки меня порой бесят! Типичная черта педагогов. Все-то они знают, всех учат, и только они правы! Терпеть не могла школу! Даже сейчас с ужасом вспоминаю.

Она насупилась и демонстративно направила все внимание на лобовое стекло.

— А что я такого сказала? — удивилась Люба. — Ну любовь и любовь… Бывает. Я же не спорю насчет единичных случаев…

— Помнишь, — Варя потрясла Женьку за мягкое плечо, — ты мне по телефону рассказывала про Полинкину подругу, которая поехала в Германию жениха искать? И что? Удалось?

— Ну да, — Женька все-таки всегда отличалась отходчивостью. — Полинка ее познакомила с одним русаком, и та весь месяц с ним провела. Что хорошо: Полинке было некогда ее развлекать… Одно «но»: парень еще не разведен. А это очень долгий процесс. Только, — Женька покосилась на Любу, — я точно не знаю, кто там от кого ушел.

— И фиг с ними, — Любе слушать о судьбах неизвестных ей персон надоело. — Сейчас едем к Варьке! Нам столько тебе надо рассказать!

…Встав ни свет ни заря, Варя целый вечер готовилась к встрече Женьки: она потушила мясо, специально купленное на Ленинградском рынке, с черносливом и разными специями, а из магазинного теста испекла пирог со свежей капустой и яйцом. Для нее подобный поступок стал почти подвигом: последнее время Варя почти не включала электроплиту. Готовить было некому — мужа кормили другие, а дочь возвращалась поздно и никогда не хотела есть. Сама Варя ограничивалась бутербродами. Но даже их делать ей было с некоторых пор лень. Ее вполне устраивали перекусы в московских кафешках, в которые они забегали со Светой, мотаясь по делам своего зарождающегося агентства.

Из собственной семейной жизни Варя вынесла неутешительный вывод: домашний труд слишком мало ценится. Уборка, готовка, стирка, глажка, особенно если к ним относиться добросовестно, отнимают кучу времени, но ее усилий никто даже не замечает. Последнее время Варя почти прекратила все это делать, и никакой катастрофы не произошло. Жанна, вытащив какую-нибудь кофту из ящика с грязным бельем, спокойно ее стирала, не возмущаясь, как раньше, что у матери не дошли руки. А в квартире сохранялся сам по себе относительный порядок, потому что просто никто ничего не раскидывал.

И только по каким-то великим поводам на Варю нападало бытовое трудолюбие. Например, сейчас, перед приездом подруги. Она даже успела протереть полы, чего не делала очень давно.

Поедая одновременно и мясо, и пирог, запивая все это немецким вином «Молоко любимой женщины», Женька внимала рассказу подруг о драме, разыгравшейся в ее собственной квартире.

— Кошмар! — с полным ртом выкрикивала она, накладывая себе добавку. — Ужас! Как все было задумано! Так вы говорите, там теперь даже есть на чем спать?! До чего же вкусно! Я ведь целый месяц сидела на диете! Заметно? — Женька прожевала последний кусочек пирога и отодвинула тарелку.

— В общем, да, — дипломатично ответила Варя.

— Я вам сейчас пострашнее историю расскажу, — Женька облокотилась на стул, собираясь поразить воображение подруг. — К моей соседке приезжал родственник из Америки. Он работал в одной преуспевающей компьютерной фирме, которой успешно руководила женщина — из наших, тоже эмигрантка. Тетка хваткая, дело поставила как надо. Еще в России она была безумно влюблена в одного ученого-химика. Когда в Америке на ноги встала, перетащила к себе этого мужика. Они поженились, ребенок появился. Тетка и сама процветала, и мужа двигала. А он перспективный оказался, даже на какую-то премию претендовал в фармацевтическом деле. Разбогатели страшно. И вдруг ученый-химик пропадает, а через какое-то время полиция находит его расчлененный труп! Тетка в тоске! Все ей сочувствуют, жалеют! И тут — совершенно случайно — выясняется, что она сама же мужа и прибила! И расчленила тоже сама! А из-за чего? Да все на почве ревности! У ученого обнаружилась любовь на стороне. Даже, кажется, в другой стране. Точно уже не помню. Что в итоге? Тетка — в тюрьме. Сын, потерявший отца и практически мать, — в лечебнице. Состояние, фирма — под угрозой. Спрашивается: ради чего все это надо было делать?!

— Да, вот! — одновременно сказали Люба и Варя.

И все трое замолчали, думая о том, на что только люди не идут в порыве своих страстей.

— Этот родственник моей соседки, — продолжила Женька, — говорил, что бывшая его начальница — женщина властная, сильная, но все равно никто и подумать не мог… Ему уволиться пришлось — фирма-то разваливалась. Вот я и хочу сказать, — обернулась Женька к Варе, — нечего себе жизнь портить, если муж завел интрижку на стороне. Плюнь и живи дальше.

— Об убийстве я как-то не думала, — потрясенно заметила Варя.

— И слава богу! — сказала Женька.

Она перевела разговор на свою забугорную жизнь. В какой-то момент глаза ее увлажнились, она надрывно стала жаловаться, что чувствует себя в Германии вторым сортом, что до конца жизни останется там чужестранкой, что никому не советует уезжать, что деньги из «кубышки» тают и ей страшно за завтрашний день… Вот на днях у нее сломался телевизор, она пошла в «социал» просить деньги на новый, а ей дали только шестьдесят евро, а разве на них купишь нормальный телевизор, разве что какой старенький… Пришлось добавлять… И так на каждом шагу… Льготы урезают… Потому что раньше выдали бы спокойно двести семьдесят евро…

А уже через несколько минут, приняв очередную порцию «Молока любимой женщины», Женька резко сменила обличительное направление своей речи на жизнеутверждающее. Блеснув глазами, она заявила, что жить там лучше, человек социально защищен, и каждый знает, что как бы что ни сложилось, государство его не бросит — обеспечит и крышу над головой, и кусок хлеба, и о здоровье позаботится. Пожилые люди ведут там активный образ жизни, ходят в клубы по интересам, дружат, путешествуют. А как здесь существуют на столь мизерную пенсию — Женька не понимает. И если у российского пенсионера сломается телевизор — куда он, спрашивается, за помощью пойдет… А сколько людей здесь, в Москве, разорялось, теряло все, какие были трагедии…

— Варюха вот тоже дело свое открывает, — сообщила Люба. — Хочет впрок денег заработать…

— Хотеть не вредно, — Варя покатала по тарелке зеленую оливку, — но это еще не значит, что я себе старость обеспечу, тем более все ниши давно плотно заняты. Может, и прогорим. Вот если бы я могла заработать интеллектуальным трудом… Как твой несчастный ученый-фармацевт… Но таланта не дано. А ты работать не собираешься?

— Я же с внуком сижу! — гордо сказала Женька. — Фотографии привезла, сейчас покажу. — Она полезла в свой огромный чемодан.

— А я плохо себя бабушкой представляю, — рассматривая снимки Женькиного внука, вздохнула Люба. — То есть там утю-тю, подарки, в зоопарк сходить — это пожалуйста. Но больше всего боюсь, что посадят мне ребенка на шею и забуду я, что у меня и другие интересы есть.

— В Германии не принято напрягать внуками. — С Женькиного лица не сходило умиление. — Там держат дистанцию. Никто просто так не позвонит родителям и не скажет: я вам ребеночка на вечерок подброшу, потому что мы в кино хотим сходить. А у нас это в порядке вещей. И когда все время соглашаешься, то потом любой отказ воспринимается как смертельная обида. Но я так своего внука люблю! Даже не представляла, что так бывает! Смотрите: он же на меня похож!

— Что-то есть, — согласилась Варя. — В овале лица…

— У нас на работе одна учительница стала бабушкой, — вспомнила Люба. — Дочь с зятем привозят ей ребенка на каждые выходные, потому что им, оказывается, надо отдыхать. На днях дочь сказала: «Мама, мы видим, как ты любишь внука! Знаешь что, не жди, когда мы о чем-то попросим, не стесняйся, проявляй инициативу. Если захочешь с ребенком посидеть — сразу звони».

— Вот-вот, — поддержала любящая бабушка Женька. — Они такие интересные! Видимо, думают, что наша жизнь уже закончилась. А, может быть, мне просто хочется на диване полежать, задрав ноги? Заслужила я это или нет?