Собрание сочинений в 5 томах. Том 3 - Семен Бабаевский

Каргин усмехнулся и ответил так:

«А видела, Маруся, хоть одну речку, чтоб она текла не вниз, а вверх? Не видела и не увидишь! Так и не мели чепуху! — Каргин даже рассмеялся. — Ты кто такая? Чародейка или колдунья?» — «А хоть бы и колдунья?» — «Ох, и язычок у тебя, Маруся! — сказал Каргин, садясь в „злу“. — Бритва, так и режет! Ну, колдунья, жди вечерком. Приду!» — «А вот этого не хотел, бугай! — И Маруся показала Каргину дулю. — Ты что такое говоришь, черт? Что?» — «Пропусти, Маруся! — крикнул Каргин. — Дай дорогу! Некогда мне тут балясничать!»

И Маруся отступила. Каргин кивнул шоферу и умчался. И, веришь, братуха, сбылись-таки Маруськины слова! В точности сбылись. С Каргиным приключилось чудо, да и только! Поговаривали в Старо-Конюшенской, будто Маруся знает колдовство. Опосля, когда все уже проистекло, рассказывала Паша, жена Каргина. Сама рассказываеть, а сама плачеть, слезьми заливается. А было это так. Домой Каргин вернулся вечером, уже затемно. И не в духе. Расстроенный, злой. Ну, вошел в дом… Э! Ты посмотрел бы, братуха, какой это был домина. Картина в натуральном виде! Окна высокие, крыша цинковая, белая. А какое крыльцо! Загляденье! И забор и калитка. Ну, словом, вошел Каргин в дом. Следом шофер принес прихваченных на ферме двух курочек, чинно сидевших в корзинке. Выгрузил из машины столько-то десятков яичек, бидончик меда. После этого спросил, когда завтра подавать «злу». Каргин сказал, чтоб подавал на зорьке, как всегда. Любил утречком, еще до восхода солнца, по полю прокатить. Ну, с тем шофер и уехал. Сели ужинать. Как рассказывала Паша, Каргин жаловался — недомогалось ему. Чтоб не заболеть, выпил водочки. После этого ему стало еще хуже. Нашла тоска. Испужался, позвонил в район — своим дружкам и покровителям. Тех, как на беду, не оказалось дома, и Каргин затосковал еще больше. По телу пошла ломота. Сказал жене, что ему нездоровится, лег в постель и сразу заснул мертвецким сном. А утром, слышь, братуха, утром-то и приключилось то, чего никогда еще ни с кем не приключалось: Каргин изделался рядовым колхозником! Ложился председателем, а проснулся рядовым. Добилась-таки своего Маруся! Не усмехайся, братуха, а слушай дальше. История, верно, и смешная, и горестная, и поучительная. Да. Не сам в то утро проснулся Каргин. Паша разбудила. Вежливо потрогала плечо и сказала:

«Вставай, Степа! Уже пора нам на прополку. Бригадир приходил, загадывал…» — «Кто заходил? Куда загадывал?» — «Да проснись, Степа! Поедем на кукурузу». — «А шофер уже подкатил?» — «Какой шофер? Сдурел, что ли? Поедем на кукурузу». — «Сдурела ты сама, Паша! Какая еще кукуруза?» — «Та, что за нами закреплена». — «Прасковья! Брось дурацкие шутки. Погляди в окно, шофер подъехал?» — «Ишь чего захотел, лежебока. А пешком не хочешь?» — «Прасковья! Ты что, из ума выжила? — Каргин встал, сладко потянулся. — Ты чего так жалостно смотришь? И слезы у тебя? Отчего слезы, Паша?» — «Все еще ничего не понимаешь, Степа?» — «А что понимать?» — «То надо понимать, Степа, что ты уже не ты». — «А кто я?» — «Рядовой колхозник, вот кто ты».

Тут Каргин потянулся к столику, что стоял подле кровати. Пошарил рукой, хотел телефон поймать. Не поймал. Не было телефона. Вчера был, а сегодня не стало. И столика рядом не было. Да и весь дом уже был не дом, а обыкновенная замухрышная хатенка.

«Где телефон, Прасковья?!» — «Какой еще телефон? — спокойно спросила Паша. — Хватит, Степан, чваниться. Ишь, чего ему захотелось! Машину, телефон! Кончились твои машины и телефоны. Одевайся, бери сапочку и пойдем. Да быстрее поворачивайся».

— Только теперь дошло до Каргина, — многозначительно сказал Кузьма. — В конце-то концов понял, что с ним стряслось. Вскочил с кровати и мигом к своей одежде. Ни сапог, ни галифе, ни гимнастерки. Лежали какие-то помятые и грязные шаровары, какая-то старенькая, совсем никудышная рубашка и видавший виды картуз. Что за чертовщина! Раскрыл шкаф. Хотел взять праздничную одежду, а шкаф пустой. Что тут делать? Хоть караул кричи! Натянул на себя ту, что лежала на лавке, неказистую обмундированию. Постоял, осмотрелся. Видить: нету ни телефона, ни той дорогой, что успел накупить, мебели, ни самого дома. Согнулся, бедолага, сжался, а лицо у него сделалось бледнее самой смерти.

— Погоди, погоди, Кузьма, — сказал Холмов, улыбаясь брату. — Все же я тебя перебью. Врать, конечно, ври, но, как говорят, и знай меру. Ты такое рассказываешь, что хоть руками разводи. Сам-то ты, своими глазами видел это невероятное превращение? Видел, как отличный, как ты говоришь, совершенно новый, красивый дом Каргина сделался обыкновенной хатенкой?

— Самый тот момент, когда это чудо свершилось, я, конечно, не видел, — ответил Кузьма. — Да и жители Старо-Конюшенской этого не видели, потому что все свершилось в глубокую полночь.

— Ну, а хатенку-то видел на том месте, где раньше стоял дом Каргина? — спрашивал Холмов.

— А как же! — смело ответил Кузьма. — Специально на коне ездил в Старо-Конюшенскую и видал хатенку в натуре. Смотрел и дивился. Стоит такая приземистая хатенка, старая-престарая. И не один я туда приезжал поглазеть. Из многих станиц и хуторов прибывали люди. Кто в испуге осенял себя крестом, а кто рот разевал и не мог выговорить и слова. Но все видели: да, точно, на том самом месте, где красовался каргинский особняк, теперь стояла хилая хатенка. Оконца малюсенькие, подслеповатые. Крыша прогнила, солома почернела. Глядели люди на эту хатенку и судили-рядили. Были и такие, которые жалость к Каргину выказывали. Хоть и жмот, говорили, хоть и обижал своих станичников, а все же и Каргин — человек. С любым и каждым случись такое — не порадуешься. Побывали и богомольные старушки. Так те уверяли, что Каргина бог наказал. Один мужчина подъехал на грузовике, поглядел, не выходя из кабины, и сказал: «Бог шельму завсегда метить. Вот и приметил!» Иные злорадствовали, кричали: «Так, ему, зажиревшему борову, и надо!», «Вот со всеми бы такое приключалось, кто хапаеть колхозное добро!»

— Очевидцы опосля рассказывали, — продолжал Кузьма, — что Каргин в то утро выбежал из хатенки как сумасшедший. В своем затрапезном наряде прибежал в правление. И прямо к своему кабинету. Дорогу ему преградила Валентина, та самая Валентина, каковая была секретаршей у Каргина. И что удивительно? Каргин не узнал свою секретаршу. Знал же ее как женщину скандальную, грубившую людям. А тут перед ним стояла женщина вежливая, обходительная.

«Вам куда, гражданин?» — «Это же я, Валя! Каргин я. Или не узнала?» — «Узнать-то я узнала, а спросить обязана, — вежливо говорила Валентина. — И еще хочу у вас спросить, дорогой Степан Степанович, почему это вы не в поле, не на кукурузе, а тут, в правлении? Все уже уехали на прополку, а вы не уехали?» — «Валя! И ты еще спрашиваешь? — изумился Каргин. — Это же я, Каргин! И не смотри на мое одеяние. Это меня обокрали. У меня большое несчастье, Валя! Надо милицию вызывать из района. Пусти в кабинет, Валя! Я позвоню в район». — «Не надо шутить, Степан Степанович, — все так же вежливо сказала Валентина. — Какое горе? И зачем милиция?» — «Пусти в мой кабинет! — закричал Каргин. — Я тебя сейчас же уволю!» — «Ну зачем же вы так, Степан Степанович? — спокойно ответила Валентина. — И где это вы так рано успели нализаться? В таком вашем состоянии Мария Лукьяновна вас не примет. Да к тому же у нее важное совещание с бригадирами». — «Послушай, Валя, ты теперь со всеми такая вежливая? — спросил Каргин. — Или только со мной?» — «Со всеми. А что?» — «Вот через то я тебя сперва и не узнал. Ну, хорошо, пусть будеть так. Я посижу тут и подожду, — совсем уже тихо сказал Каргин. — Можно мне тут подождать, Валентина Семеновна?» — «Можно, только долго придется ждать». — «Ничего, подожду. У меня же горе, Валентина Семеновна».

Валентина занялась своим делом, а Каргин сидел у порога и ждал. И такой у него был вид разнесчастный! Куда девались и лоск на лице, и гордость, и осанка. И досиделся, дождался. Сперва вышли бригадиры. Задымили цигарками, потому как в кабинете Маруся курить им не разрешала. Прошли мимо Каргина, и никто даже не заметил его, будто Каргина и не было вовсе. Сели на свои мотоциклы и запылили в степь. Затем появилась в дверях и Маруся Овчаренкова. Каргин живо, как солдат по команде, поднялся, руки по швам, стоить, как в землю вкопанный. Маруся даже не посмотрела на Каргина. Прошла мимо и обратилась к Валентине:

«Валя, кто этот человек?» — «Колхозник Каргин». — «А! Каргин! Что ему нужно?» — «Я к тебе. Я к вам, Мария Лукьяновна». — «А почему не на прополке, колхозник Каргин?» — «У меня горе». — «Какое горе? Говори, я слушаю». — «Я всего лишился. Сбылось твое предсказание, Маруся». — «Это, Каргин, не горе. Это тебе наука. — Маруся позвала шофера, который собирался везти в бригаду воду на грузовике-цистерне: — Андрюша! Помоги колхознику Каргину. Возьми его с собой в степь. Пешком идти и далеко и трудно».

— Шофер увел под руку упиравшегося Каргина, — с улыбкой говорил Кузьма. — Вежливо усадил в кабину. Сам сел рядом, и грузовик-водовоз запылил по станичной улице.