Двое - Алан Милн

Да, Реджинальд снова оказался там, где почти два года назад впервые подумал о книге. Напишет ли он когда-нибудь другую? Нет... Ни за что, назло мистеру Пампу. А все-таки – можно ли жить, ничего не делая? Два года назад ему казалось, что он что-то делает. Он даже полагал, что очень занят. Сможет ли он вернуться к прежним занятиям? Размышлять и полоть цветники? Ах, чертов Памп! Ну ничего, он может писать и не публиковать написанное. Или – почему бы и нет? Он напишет пьесу.

Пьесу! Он уставился на цеанотус, ожидая вдохновения. Ничего не вышло.

Кто-то сказал, что каждый человек должен посадить дерево, написать книгу и произвести на свет ребенка. Ну и умник! Можно в одиночку посадить дерево и в одиночку написать книгу; но чтобы произвести на свет ребенка, нужны двое. Поскольку, к счастью, другой – это всего-навсего женщина, решение принимаешь ты сам.

Ну хорошо, дерево он уже посадил и книгу написал. Трудно представить себе, что книга окажется долговечной, но посаженные деревья будут стоять здесь и через сто лет. Не сожалеет ли он, что не оставит на земле потомка? Я не питаю иллюзий в отношении детей и не питаю особой привязанности к собственной фамилии. А Вестауэйз пусть лучше достанется человеку, который будет любить его, чем моему сыну, которому там будет просто нравиться. Мне кажется, отцовство – смешное занятие. Мне так же трудно всерьез представить себя Отцом, как, скажем, Епископом или Судьей. А ведь и Отец, и Епископ, и Судья должны относиться к себе с необыкновенной серьезностью, чтобы преуспеть на своем поприще. Я бы совершенно на это не годился. Если заводить ребенка, я предпочел бы девочку. И предоставил бы все ее воспитание Сильвии. А если мне и хочется иметь ребенка, то только из соображений эгоистических, чтобы испытать новые ощущения.

И все-таки почему Сильвия...

Вдруг он ощутил огромную радость. Радость от этой совсем новой Сильвии, радость от приближения пышного лета, радость от смешной мысли о пьесе, которую он писать не должен, вряд ли сможет написать и, скорее всего, не напишет. Радость от воображаемой встречи с ребенком, которого он не хочет и не будет иметь, но может завести, как только захочет; с ребенком, который какое-то время существовал в их с Сильвией мыслях; радость от сознания, что стать отцом и матерью, если только захочется, в их власти.

А пока, если он должен создать что-то, он может написать пьесу. Он задумчиво посмотрел на цеанотус. Пьесу? Пожалуй. Он направился к дому, вернулся оттуда с садовой лопаткой и принялся выкапывать вьюнок.

Глава двадцатая

I

Снова погасли свечи, снова лунный свет лился в окна спальни Сильвии. Под карнизом возились скворцы. Сова жалобно покричала с одной стороны дома, потом неожиданно с другой, за холмами вдалеке залаяла сторожевая собака. Эти звуки лишь подчеркивали тишину деревенской ночи, и Реджинальд и Сильвия казались еще сильнее отрезанными от мира.

Сильвия шепнула:

– Ты счастлив, дорогой?

– Да, Сильвия.

– Здесь мы с тобою совсем одни. В Лондоне так не было.

– Я наедине с Сильвией и Вестауэйзом.

– Это все, что тебе нужно, дорогой?

– Да. Нет, еще люди, которые бы смотрели на тебя. Если бы я попал в “Who's Who”, то на вопрос “Любимое занятие” ответил бы: Наблюдать за лицами людей, которые впервые видят Сильвию.

– Я думаю, ты попадешь в “Who's Who”. Непременно.

– Наблюдать за лицами людей, которые впервые видят Сильвию. Так бы я и сказал.

– Я слушаю тебя, дорогой. Тебе вправду это так нравится?

– Немыслимо. А тебе?

– Да... наверное.

– Я часто думаю, на что это может быть похоже.

– Тебе хотелось бы стать мною?

– Только попробовать. Одному мудрецу было позволено становиться тем, кем ему хочется. И он решил быть замечательным атлетом с пятнадцати до двадцати пяти лет, прекрасной женщиной с двадцати пяти до тридцати лет, великим писателем с тридцати пяти до сорока пяти, доблестным полководцев с сорока пяти до пятидесяти пяти, известным всему миру политиком с пятидесяти пяти до шестидесяти пяти и садовником с шестидесяти пяти до семидесяти пяти. А потом он отправился на небо.

– Это правда, дорогой?

– Что ему удались все воплощения – неправда, но что ему этого хотелось правда. Я забыл его имя и что-то упустил, но, наверное, получилась неплохая жизнь. А что бы ты выбрала, Сильвия?

– Выйти за тебя, когда тебе было тридцать пять.

– Так ты и сделала. Забавно, эта история вспомнилась мне случайно и оказалась к месту. Тебе нравится, что ты такая красивая?

– Да, да, я просто счастлива.

– Ты единственный человек в мире, кто никогда по-настоящему не видел, какая ты красивая.

– А ты единственный, кто видел, – прошептала Сильвия.

На каминной доске тикали маленькие часики Сильвии. Рай может оказаться бесконечным созерцанием прекрасного. Тогда старинное представление о рае как о вечном поклонении и слагании гимнов окажется совершенно верным. Видеть красоту, обожать ее, уметь выразить свое обожание – есть ли восторг, который сравнится с этим? Если Рай – это сад и Сильвия, подумал Реджинальд, как я стану воспевать его...

Сад, в котором одновременно цветут все цветы и не отцветают деревья..

– Что с тобой, дорогой?

– Ничего, Сильвия.

– Я решила, тебе неудобно.

– Мне замечательно удобно.

– Я люблю разговаривать с тобою в постели. Когда мы совершенно одни.

– А моя голова у тебя на груди.

– Разговор вещь обычная, но такой – совсем другое дело... Я люблю делать обычные вещи, когда... когда они необычны.

– Ты ни разу не сказала и не сделала ничего обычного.

– Ты так думаешь сейчас.

– Да, я так думаю сейчас. Но только это и считается.

– Что ты будешь делать, когда я стану старой?

– Не знаю, Сильвия. А ты разве станешь?

– Постараюсь не стать, дорогой. Постараюсь отгонять старость как можно дольше. И не сердись, если я из-за этого иногда покажусь тебе неумной. Потому что я все время буду стараться отогнать ее...

– У тебя есть мудрость, а это больше, чем ум.

– Разве? Мне кажется, я не очень много знаю о себе.

– А я беспрестанно думаю о себе.

– Наверное, в этом разница между нами.

– Я так мало знаю о тебе, Сильвия. Я ничего о тебе не знаю. И не уверен, что хочу знать. Это часть твоей прелести.

– Тогда я буду хранить свои тайны.

– Да... да, Сильвия, храни их.

– Ты не хочешь заснуть, дорогой?

– И хочу и не хочу. Я такой счастливый. И сонный.

– Тогда засни.

– Я могу остаться тут? Ты так прекрасна.

– Оставайся, мой дорогой.

– А ты оставайся прекрасной, любимая моя Сильвия.

– Постараюсь, мой милый. Кажется, я только за этим и живу на свете.

Алан Александр МИЛН

ДВОЕ

Стоит кому-нибудь произнести имя А. А. Милна, как перед нашим внутренним взором встают Медвежонок, всегда готовый немножко подкрепиться или спеть очередную “ворчалку”, старый ослик Иа-Иа, очень любящий думать о Серьезных Вещах, Кристофер Робин, Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон и многие-многие другие нежно любимые герои, и губы сами собой расплываются в улыбке. Однако мало кто из нас знает, что помимо четырех тоненьких детских книжек, принесших ему мировую известность, А. А. Милн написал множество эссе, пьес и романов, пользовавшихся огромным успехом в период между двумя войнами. Сам Милн был недоволен тем, что слава его детских книжек затмила все другие его произведения. Так уж нередко бывает с писателями – их оценка собственных произведений далеко не всегда совпадает с читательской. Не будем спорить с автором, а просто отметим, что некоторые из его “взрослых” произведений с удовольствием читаются – и переводятся на другие языки! – и по сей день. К их числу относится и роман “Двое” (1931), предлагаемый ниже вниманию читателей.

Скажем прямо, роман Милна принадлежит к жанру, решительно непопулярному у нас в пресловутое старое время. Радетели чистоты отечественной идеологии, отдавая решительное предпочтение пафосу и разоблачению, относились с предубеждением к легким юмористическим жанрам. В результате лишь очень немногим из “легкомысленных” авторов удалось прорваться к советским читателям сквозь мощные идеологические заслоны, воздвигаемые на их пути. Таким исключением был, например, Джером К. Джером, едва ли не единственный представитель блестящей плеяды английских юмористов, печатавшийся у нас. Конечно, бывали порой неожиданные прорывы, которые тем более и ценились, что были совершенно непредсказуемы Таким исключением была психологическая комедия Дж. М. Барри “То, что знает каждая женщина” в ленинградском Театре имени В. Ф. Комиссаржевской (сезоны 1956-1958 гг.), главную роль в которой исполняла замечательная актриса М. И. Бабанова. Собственно, только благодаря ей пьеса и была поставлена. Барри у нас был совсем неизвестен – его детская повесть “Питер Пэн и Венди” вышла лишь в 1969 г., после долгой борьбы, решающую поддержку в которой мне оказал К. И. Чуковский. А ведь Барри, подобно Милну, был автором многочисленных комедий, с успехом идущих на английской сцене. Кстати, именно Барри, большой поклонник таланта Милна, помог ему в его первых шагах на литературном и драматургическом поприще.