Грозные годы - Джурица Лабович

— Какой ты любопытный! Я стрелял во всех усташей, которые попадались мне на мушку.

Щеки молодого партизана раскраснелись от жаркого пламени. Он был явно недоволен ответом.

— Эх, трудно с вами, с образованными, разговаривать! Непонятные вы какие-то. А вот если бы ты меня спросил, как я тебя сейчас, то я бы ответил так: дорогой мой, связной Младжен прикончил их немало, но ни одного — просто так, от нечего делать. Не люблю я этого. Даже расстреливать не могу. Не по-мужски это как-то — стрелять в безоружного... Другое дело в бою, когда он в тебя тоже целит.

— Это верно, — согласился Стево.

— Еще бы не верно! — очень серьезно заключил Младжен.

Он задумался, собираясь задать новый вопрос. Молодые всегда очень любознательны. Война помешала их учебе, и обычное стремление к познанию превратилось у них в настоящую страсть.

Младжен взглянул на кучу соломы:

— Маркан с головой закопался. И храпит, как медведь. Вот у кого все просто! Бывало, идешь с ним по бездорожью, спросишь, где ночевать будем, а он отвечает: «Не бойся, земля — перина, небо — одеяло, переночуем лучше, чем в доме». И добрый он очень. Я готов поспорить: не пройдет и нескольких дней, и ты его полюбишь, как родного брата.

Стево посмотрел на ворох соломы, который медленно поднимался и опускался в такт дыханию спящего. Оттуда доносился мощный храп, заглушая потрескивание сырых поленьев в костре. Стево вчера впервые встретился с этим уже немолодым партизаном, который представился ему так: «Маркан, командир взвода связистов, остальные подробности про мою личность пусть тебе другие рассказывают. — Он держал небольшой кусок кукурузного хлеба, тут же разломил его и протянул Стево: — Пожуй-ка! Чем богаты, тем и рады». Стево поблагодарил и отказался. «Кто на войне не ест того, что само в руки идет, тот долго не продержится», — заметил Маркан. Ничего не говоря. Стево показал ему кусок зачерствевшей погачи, который уже три дня таскал в кармане. Однако Маркан, похоже, все-таки немножко обиделся. Это было видно по его лицу. Он подкрутил усы, кашлянул в кулак и сказал: «Тебе здесь, товарищ делегат, будет хорошо. Отдохнешь, подлечишься. Будешь нам газеты читать, чтобы Младжену передышку дать. Попутно и его подучишь. Надо из него настоящего человека сделать. Он молодой еще, горячий не в меру, да и мозги у него немного набекрень, но это все ничего. Веселый он, пошутить, посмеяться любит. И смекалистый... Меня-то, дурака старого, уже ничему не научишь, а он все ухватывает... Ну ладно, пойду-ка сосну, а то ведь весь день топать пришлось». И он побрел к сараю. Обернувшись, он бросил: «Еще наговоримся, товарищ делегат!»

В сарае он разложил костер, к которому потом подсели Стево и Младжен. Весь отряд ушел в Унскую долину — партизаны получили приказ взорвать немецкий бронепоезд.

Младжен бросил взгляд на открытую дверь сарая.

— Не привык я спать, не выставив часового. По-моему, мы стали забывать об осторожности.

— Так ведь мы же на свободной территории, — заметил Стево.

— Осторожность никогда не помешает. Я вовсе не хочу, чтобы меня прирезали во сне, как ягненка. Здесь уже были такие случаи. Вот в Комленаце, например... Усташи ворвались ночью в село и перерезали всех. Даже скотину и собак не пощадили. Оттого-то там теперь и собачьего лая больше не слышно.

— Ты эти места хорошо знаешь?

— Как свои пять пальцев. Кроме того, я записываю все, что случается с нашим отрядом, и помечаю, по каким местам мы проходим.

— И много у тебя таких записей накопилось?

— Нет, я только недавно начал. — Он вытащил из-под соломы сумку, расстегнул ее и достал потрепанный блокнотик. — Вот это мой дневник.

Стево начал осторожно перелистывать покоробившиеся от сырости страницы. Почерк был твердый, четкий.

— «Маркан поцеловал эту здоровенную Стевку из Тимара», — прочитал он несколько строк и удивился: — Так ведь это, кажется, моя родственница! «Я этого не видел, только слышал чмоканье. Они думали, что я сплю в сарае, а я не спал. Уж я их подразню! Они еще потом долго шептались, но я уже не прислушивался. Со стороны Подкозарья раздавалась канонада, и я заснул». — Он перевернул страницу и продолжал: — «Я долго уговаривал Маркана, чтобы помог мне стащить в одном богатом дворе жирную курицу, но он отказался. Ну и дурак! Весь день в животе урчало от голода. Постреляли в немцев через реку. Они в ответ выпустили, наверное, тысяч десять пуль, а все без толку. Здорово!»

Стево листал дальше. Коротенькие записи о виденном, описания боев, имена погибших... Открыл последнюю страницу. Вверху стояла цифра, по-видимому дата. Чернила расплылись, и разобрать ее было трудно.

— Когда ты это писал? — спросил Стево, показывая блокнот Младжену.

— Вчера.

— Это самая последняя запись?

Стево прочитал:

— «Бой был страшный. Штаб был почти окружен, и нам, связным, пришлось вступить в бой. Я стрелял и орал, как сумасшедший, чтобы создать видимость, что нас много. Даже голос сорвал. А Маркан, кажется, немножко струхнул. Он ругался и кричал, чтобы мы берегли патроны, а я тут несколько раз подряд выстрелил из карабина. Видел, как один усташ упал. Маркан как заорет: «Ты что, не слышишь, что тебе говорят?» А я ему: «Одного я уложил, можешь посмотреть». Но он не стал смотреть, а закричал, что надо сменить позицию. Он боялся, что немцы откроют огонь из минометов. Мы бросились в густые заросли ивняка, куда уже отошел штаб. Ранко разодрал штанину до самого бедра, и она у него болталась сзади, как хвост. Когда мы прошли уже несколько километров, Маркан вдруг вспомнил, что мы оставили немцам штабную кобылу Белку. Он рвал на себе волосы и кричал: «Она, бедная, к сливе была привязана! И ведь ни один про нее не вспомнил, черт бы вас всех побрал!» Не знаю, почему он так шумел. Сомневаюсь, чтобы Белка кому-нибудь понадобилась: она была кривая на один глаз и тощая, как скелет. Я не любил на ней ездить. Да и другие связные тоже. Один только Маркан часто разговаривал с ней, обещал, что после войны купит ей хомут, запряжет и будет пахать землю. Мы все над ним потешались, а Ранко как-то сказал: «Все это хорошо, вот только вопрос, доживете ли вы с ней до конца войны? Ведь даже если пуля вас минует, вы сами, того и гляди, богу душу отдадите, непонятно, в чем она у вас до сих пор держится!» Маркан даже не обиделся на него.

После обеда к нам подошло подкрепление, и мы заставили усташей отойти. Потом меня отправили с пакетом в соседнее село. Когда шел, наткнулся на убитого крестьянина. Рядом с ним лежала собака. Это было на самой дороге, возле сожженной церкви. Под ними растеклась большая лужа крови. Ох, как тяжело видеть такие картины!» Где ты видел убитого человека и собаку? — Стево поднял голову от блокнота.

— При выходе из села. Здесь всех перебили.

Стево продолжал читать. Это была самая последняя запись:

— «В Стригове не лают собаки. Усташи поубивали их вместе с людьми».

На последней странице стояла подпись: «Младжен М. из 6-й бригады».

Стево поднялся. Младжен, который все это время внимательно за ним следил, спросил:

— Думаешь, я понапрасну порчу бумагу?

— Почему же?

— Пишу, чтобы все это не забылось. Если погибну я, останется дневник...

Стево обнял за плечи юношу, ставшего ему удивительно близким и дорогим.

Они вышли из сарая.

— Ты хорошо пишешь, Младжен, не бросай этого, — сказал Стево.

— Мне и самому интересно.

Они стояли перед раскрытой дверью, и по двору протянулись их тени. Стево стал расспрашивать Младжена о жизни. Этот молодой партизан очень заинтересовал его. Вдали, где проходила железная дорога, занялось зарево. До них донеслось несколько взрывов и нечастая стрельба.

— Там сейчас мой друг Ранкан. Очень я за него боюсь, — тихо проговорил Младжен. — У него сегодня день рождения. А вчера он со мной поделился: его мучает предчувствие, что он должен погибнуть.

— Ерунда, только дураки верят в предчувствия.

— Знаешь, я тоже иногда начинаю очень бояться смерти, только никому не говорю об этом, — признался Младжен.

Он вернулся в сарай, улегся на солому и вскоре заснул, А Стево еще долго стоял, прислушиваясь к далеким разрывам...

Суд

Партизанский суд собрался, чтобы решить дело бойца Йои. Зрители испытывали различные чувства: одни пришли из простого любопытства и теперь с интересом ожидали начала, другим было явно не по себе, третьи шепотом спорили об исходе суда. Йоя в партизанах давно, с первых дней восстания. До этого работал на шахте «Любия», рубил уголь. В отряде он показал себя превосходным пулеметчиком и, кроме того, специалистом по организации засад на дорогах. Руки у него были большие, мозолистые. Он очень этим гордился и любил повторять, показывая собеседнику свои ладони:

— Вот здесь вся моя биография! От начала и до конца. Смотри и завидуй!..